– А зачем же на табе очки? Коли ты мужик, табе очки ненодобе. Нешто мужики очки-то носят?
Ничипоренко поскорее схватил с себя синие консервы, которые надел в дорогу для придания большей серьезности своему лицу, и едва он снял очки, как его простым, не заслоненным стеклами глазам представился небольшой чистенький домик с дверями, украшенными изображением чайника, графина, рюмок и чайных чашек. Вверху над карнизом домика была вывеска: «Белая харчевня».
В эту же минуту Ничипоренко почувствовал, что Бенни вздрогнул всем телом и остановился.
– Чего вы? – спросил его Ничипоренко.
Бенни ничего не отвечал, но зорко, не сводя глаз, смотрел на обогнавших их трех купцов, которые шли, жарко между собою разговаривая и перекидывая друг другу с рук на руки какой-то образчик.
Один из этих купцов, кричавший громко: «некогда! некогда!», был тот самый сибирский революционер, который сманил Бенни из Лондона и сказал ему в Берлине: «Ступай, немчик, назад». Вся эта история теперь проснулась в памяти Бенни, и ему стало и еще тяжелее, и еще досаднее.
– И ему теперь некогда! думал я с завистию, – рассказывал Бенни. – Он, сыгравший со мною такую комедию, так счастлив, что ему некогда, что его день, час, минута все разобраны, а я все слоняюсь без дела, без толка, без знания – что делать, за что приняться? Он проходит теперь мимо меня, вовсе меня и не замечая… Не заметил он меня, или он меня побоялся?
Но прежде чем Бенни успел решить себе этот вопрос, купец, поворачивая в следующий переулок, вдруг быстро оборотился назад, погрозил Бенни в воздухе кулаком и скрылся.
В раскрытые окна «Белой харчевни» неслись стук ножей, звон чашек, рюмок и тарелок, говор, шум и крик большой толпы и нескладные звуки русской пьяной, омерзительной песни.
Бенни опомнился и, указывая на харчевню, с гадливостью спросил: что это?
Ничипоренко захохотал.
– Чего вы! – заговорил он. – Испугался!.. Небось невесть что подумал, а это просто народ.
– Но тут драка, что ли?
– Какая драка, – просто русский народ! Пойдемте.
Они вошли в харчевню.
Оба агитатора были одеты довольно оригинально: на Ничипоренке был длинный коричневый пальмерстон и островерхая гарибальдийская шляпа, в которой длинный и нескладный Ничипоренко с его плачевною физиономиею был похож на факельщика, но такими шляпами тогда щеголяли в Петербурге, – а на Бенни был гуттаперчевый макинтош и форменная английская фуражка с красным околышем, на котором посередине, над козырьком, красовался довольно большой, шитый золотом вензель королевы Виктории «R. V.» (Regina Victoria). В руке Бенни держал дорогой шелковый зонтик, который привез с собою из Англии и с которым никогда не расставался. В этом стройном уборе они и предъявились впервые народу.
Взойдя в харчевню и отыскав свободное место, Ничипоренко спросил себе у полового чаю и газету.
Половой подал им чай и «Ярмарочные известия». Газета эта ни Бенни, ни Ничипоренко не интересовала, а других газет в «Белой харчевне» не было.
За недостатком в литературе надо было прямо начинать «сходиться с народом».
Ничипоренко все озирался и выбирал, с кем бы ему как-нибудь заговорить? Но посетители харчевни – кто пил, кто ел, кто пел, кто шепотом сговаривался и торговался, не обращая никакого внимания на наших предпринимателей.
Среди шума, гвалта и толкотни в толпе мелькала маленькая седая голова крохотного старичка, который плавал по зале, как легкий поплавок среди тяжелых листов водяного папоротника. Он на секунду приостанавливался у какой-нибудь кучки и опять плыл далее и так обтекал залу.
– Видите, какая сила, – говорил Ничипоренко, кивал головою на народ. – Какова громадища, и ведь бесстыжая – все под себя захватит, исковеркает и перемелет, только сумейте заговорить с ним их языком.
– Симиону Богоприимцу и Анне Пророчице на возобновление храма Божия будьте укладчики! – тихо и молитвенно пропел над ним в эту минуту подплывший к ним седой старичок в сереньком шерстяном холодайчике, с книжечкою в чехле, с позументным крестом.
Ничипоренко взглянул на старичка и сказал:
– Проходи, дед, проходи: у нас деньги трудовые, мы на пустяки их не жертвуем.
Старичок поклонился, пропел:
– Дай вам Бог доброе здоровье, родителям царство небесное, – и поплыл далее.
– Когда? как церковь-то сгорела? – слышал Бенни, как начал расспрашивать один из соседей подошедшего к нему сборщика.
– На семик, на самый семик, молоньей сожгло. Старичок еще поклонился и добавил:
– Жертвуй Симиону и Анне за свое спасение.
Мещанин вынул пятак, положил его на книжку и перекрестился.
Старик ответил ему тем же, как отвечал Ничипоренке, – ни более, ни менее, как то же: «Дай Бог тебе доброе здоровье, родителям царство небесное».
Старичок уже стоял перед третьим столиком, за которым веселая компания тянула пиво и орала песни.
– Что? – крикнул пьяный парень, обводя старика посоловевшими глазами. – А! собираешь на церковное построение, на кабашное разорение, – это праведно! Жертвуй, ребята, живее! – продолжал парень и сам достал из лежавшего перед ним картуза бумажный платок, зацепил из него несколько медных копеек, бросил их старику на книжку и произнес:
– Будь она проклята, эта питрб, – унеси их скорее, божий старичок.
Бенни встал, догнал старичка и положил ему на книжку рублевый билет.
Старик-сборщик, не выходя ни на секунду из своего спокойного состояния, отдал Бенни свой поклон и протянул ему тоже: «Дай Бог тебе доброе здоровье, родителям царство небесное».
Но пьяный парень не был так равнодушен к пожертвованию Бенни: он тотчас же привскочил со стула и воскликнул:
– Вот графчик – молодец!
Парень быстро тронулся с места, шатаясь на ногах, подошел к Бенни и сказал:
– Поцелуемся!
Бенни, вообще не переносивший без неудовольствия пьяных людей, сделал над собою усилие и облобызался с пьяным парнем во имя сближения с народом.
– Вот мы… как… – залепетал пьяный парень, обнимая Бенни и направляясь к столику, за которым тот помещался с Ничипоренкою. – Душа! ваше сиятельство… поставь пару пива!
– Зачем вам пить? – отвечал ему Бенни.
– Зачем пить? А затем, что загулял… Дал зарок не пить… опять бросил… Да загулял, – вот зачем пью… с досады!
Мещанин сел к их столу, облокотился и завел глаза.
Ничипоренко шепнул Бенни, что этому перечить нельзя, что нашему народу питье не вредит и что этого парня непременно надо попотчевать.
– Вот вы тогда в нем его дух-то народный и увидите, – решил Ничипоренко и, постучав о чайник крышкою, потребовал пару пива.
Парень был уже очень тяжел и беспрестанно забывался; но стакан холодного пива его освежил на минуту: он крякнул, ударил дном стакана об стол и заговорил:
– Благодарим, дворецкий, на угощении… Пей же сам!
Ничипоренко выпил.
– Давай с тобой, графчик, песни петь! – отнесся парень к Бенни.
– Я не умею петь, – отвечал юноша.
– Чего не умеешь?
– Петь не умею.
– Отчего же так не умеешь?
– Не учился, – отвечал, улыбнувшись, Бенни.
– Ах ты, черт! Да нешто петь учатся? Заводи!
– Я не умею, – снова отвечал Бенни, вовсе лишенный того, что называют музыкальным слухом.
– А еще граф называешься! – презрительно отмахнувшись от него рукою, отозвался парень и, обратившись затем непосредственно к Ничипоренке, сказал: – Ну, давай, дворецкий, с тобой!
Ничипоренко согласился; но он тоже, как и Бенни, и не умел петь и не знал ни одной песни, кроме «Долго нас помещики душили», песни, сочинение которой приписывают покойному Аполлону Григорьеву и которая одно время была застольною песнью известной партии петербургской молодежи. Но этой песни Ничипоренко здесь не решался спеть.
А парень все приставал:
– Ну, пой, дворецкий, пой!
Ничипоренко помирил дело на том, чтобы парень сам завел песню, какая ему была по обычаю, а он де ему тогда станет подтягивать.
Парень согласился, – он закинулся на стуле назад, выставил вперед руки и самою высокою пьяною фистулою запел:
Царь наш белый, православный,
Витязь сердцем и душой!
Песня эта имела на Ничипоренко такое же влияние, какое производил на Мефистофеля вид освященных мест: он быстро встал и положил на стол серебряную монету за пиво; но тут произошла маленькая неожиданность: парень быстрым движением руки покрыл монету своею ладонью и спросил: «Орел или решетка?»
Ничипоренко смутился и сказал сурово парню, чтоб тот не баловался и отдал деньги.
– Орел или решетка? – с азартом повторял, не поднимая руки, парень.
Ничипоренко достал из кармана другую монету, расчелся и ушел. С ним вместе ушел и Бенни, получивший от мещанина на дорогу еще несколько влажных пьяных поцелуев.
«Предприниматели» шли молча по утихавшим стогнам деревянного ярмарочного города.
