(На терассe остались Елена, Тураевъ, Ник. Ник., Фортунатовъ и Марья Александровна).
Марья Ал. А куда же дeлся Коля? Почему онъ не танцуетъ? Гдe бeдный анар-рхистъ?
Елена. Вы не знаете? Будто!
Марья Ал. Говорятъ, удралъ. Это правда?
Елена. Извини, Николай, ты хоть и считаешься моимъ мужемъ… но мнe Колю все таки жаль. Во первыхъ, онъ неправъ, второе – молодъ. Да, онъ сбeжалъ къ сосeдямъ. Тамъ у него есть другъ, тоже молодой романтикъ…
Ник. Ник. Я хоть и считаюсь твоимъ мужемъ, но думаю, что вы просто потакаете ему, женщины. Это не романтизмъ, а истеризмъ.
Фортунатовъ. Коля просто влюбленъ въ мою жену, какъ и многiе. (Марья Ал. хохочетъ). Чего ты смeешься? Смeшного ничего нeтъ. Сегодня за столомъ говорили о любви хорошо, но кратко. Не выяснили намъ ея природы, и не указали, какой огромный оркестръ любви есть жизнь.
Марья Ал. Конечно, тебя не хватало, чтобы все разъяснить, доказать, опредeлить въ краткихъ чертахъ.
Фортунатовъ. Ладно, смeйтесь. Я вижу надъ своей головой вeчныя звeзды, мое сердце горитъ отъ любви… (останавливается и говоритъ спокойно и грустно) безнадежной, – да, прошу не доказывать мнe обратнаго. И я хочу сказать еще одинъ панегирикъ этой любви. Платонъ, Данте! Великiя души, обитающiя на тeхъ звeздахъ, впервые говорившiя о божественной любви – взгляните на насъ! вотъ тутъ мы всe, такъ сказать, въ этой усадьбe Ланиныхъ захвачены силой любовнаго тока, который крутитъ насъ, сплетаетъ, расплетаетъ, и однимъ даетъ счастье, другимъ горе – мы отсюда подымаемъ къ вамъ взглядъ, какъ къ чистымъ высотамъ, остающимся всегда въ покоe. Венера – духъ той Венеры, быть можетъ, что стоитъ въ этомъ саду, играетъ нами какъ щепками кораблей въ водоворотe.
Ник. Ник. Дiодоръ Алексeичъ, не заноситесь! – Слишкомъ возвышено!
Фортунатовъ. Нeтъ, я правъ. Всe мы переживаемъ драмы, а если молчимъ, это ничего не значитъ. Я продолжаю: играетъ Венера не одними нами, а всей жизнью, всeмъ мiромъ, ибо его основа – любовь. Но и мы, бeдные Робинзоны – возносимъ хвалу этой вeчной и святой стихiи. Мы должны лишь очистить ее, принимать въ томъ свeтломъ сiянiи, какъ видeлась она вамъ, великiе учители.
Тураевъ. Почему вы смeетесь, Марья Александровна.
Марья Ал. (взволнованно). Я не смeюсь. (Хлопаетъ Фортунатова по плечу). Бeдный рыцарь Кихада!
Фортунатовъ. Тотъ безумецъ былъ великимъ, ты забываешь!
Марья Ал. А подъ носомъ тоже ничего не видeлъ.
(Входитъ Наташа).
Наташа. Господа, сейчасъ уeзжаетъ Ксенiя.
Марья Ал. Ксенiя уeзжаетъ?
Фортунатовъ (не обращая вниманiя, женe). Позволь, почему ты думаешь, что я на замeчаю?
(Входитъ Ксенiя, Евгенiй. Они въ дорожныхъ костюмахъ, нeсколько взволнованы).
Ксенiя. Вотъ я и уeзжаю… изъ отчаго дома. Съ папой не могу тутъ прощаться, пожалуй, расплачусь. (Цeлуетъ Елену).
Елена. Милая, – прощай! (Обнимаетъ ее). Мнe съ тобой тяжело разставаться именно теперь… Точно ты ангелъ тишины, мира. Ты отъ насъ уйдешь, жутко станетъ. (Стоятъ обнявшись).
Тураевъ (Евгенiю). Въ Мантуeостановитесь, хоть на день. Не будете жалeть.
Евгенiй. Постараюсь, непремeнно. (Оборачивается). Ксенiя!
Ксенiя. Сейчасъ. Время для васъ тяжелое, я же вижу. Будьте счастливы, всe здeсь счастливы. Наташа, дорогой ты мой! (Обнимаетъ сквозь слезы). Я-бъ еще была радостнeй, если бы у васъ тутъ… ну, дай Богъ, дай Богъ!
Лакей (въ дверяхъ). Барыня, Александръ Петровичъ васъ ждутъ-съ, и лошадки поданы.
Ксенiя. Я буду тебe писать. (Громко). Иду, иду. (Прощается съ присутствующими, выходить съ Евгенiемъ).
Ник. Ник. Проводы, балъ, все блестящее.
(Выходитъ съ Марьей Ал. За ними остальные, кромe Наташи, Фортунатова).
Фортунатовъ. Да, да, все блестящее. (Наташe). А вы не провожаете тетку?
Наташа. Нeтъ.
(Въ залe музыка смолкаетъ, слышны крики: «Прощайте Ксенiя Александровна! Всего лучшаго» и т. д. Нeкоторая суматоха).
Фортунатовъ. Мнe тоже, долженъ сознаться, не хочется. Ну, да я другое дeло. Но вотъ вы… Я смотрю на васъ, Наталья Михайловна и, какъ дeдушка вашъ, не могу не удивляться, что вотъ вы, совсeмъ еще молодая дeвушка, полуребенокъ, такъ прочно впали въ меланхолiю.
Наташа. А! Въ меланхолiю. (Помолчавъ). А какая была по вашему эта Pélagie… помните, дeдушка разсказывалъ?
Фортунатовъ. Вотъ – и снова ваша мысль обратилась къ образу, который долженъ вызывать печаль. Между тeмъ, вы имeете столько данныхъ для прекрасной и богатой жизни.
(Слышны колокольчики, шумъ уeзжающаго экипажа).
Наташа. Вы мало видите вокругъ себя.
Фортунатовъ. Позвольте, то же самое сказала мнe сейчасъ жена, и я попрежнему ничего не понимаю. Я вижу, что вы изъ веселой жизнерадостной дeвушки, какой я помню васъ въ первые дни моего прieзда, стали мрачной; что на меня всe какъ-то странно всe смотрятъ, въ особенности послe этой… неумeстной, быть можетъ, шутки Николая Николаевича, и исторiи съ Колей.
Наташа. Ну… хотите, я вамъ прямо все скажу?
Фортунатовъ. Конечно, хочу, конечно.
Наташа. Мужемъ Марьи Александровны будете не вы, а Николай Николаевичъ. (Отходитъ. Фортунатовъ молчитъ). Что бы вы сдeлали, если бы убeдились въ этомъ?
Фортунатовъ. Я… я… все такъ странно, я просто удивленъ. (Волнуясь). Вы мнe говорите такiя вещи!
(Наташа отходитъ въ дальнiй уголъ терассы и садится въ лонгшезъ).
Наташа. Такiя вещи, вещи. (Рeзко). Если бъ я была мужчиной, я-бъ убила соперника.
(Изъ дому выбeгаетъ группа подростковъ и молодежи).
Дeвочка лeтъ четырнадцати. Ухъ, жарко! Наташа, что же ты не вышла къ Ксенiи Александровнe?
Кадетъ. Господа, одну минуту, не разбeгайтесь!
Гимназистъ. Соня, вы со мной? Визави Павликъ и Дебольская.
Соня. Нeтъ, я ему обeщала. (Даетъ руку кадету).
Гимназистъ. Это предательство, Соня, вы согласились.
(Голоса: «Ты кадриль любишь? Нeтъ, гайавату. Ну, это глупости»).
Второй кадетъ (подлетаетъ къ Наташе). Смeю васъ просить?
Наташа. Кадриль? Нeтъ, устала.
Кадетъ. У насъ и взрослые танцуютъ – Марья Александровна.
Наташа. Не могу. Просто, не могу сейчасъ.
(Кадетъ кланяется. Входитъ Елена съ Тураевымъ).
Елена. Ну, вотъ балъ въ полномъ ходу. Хорошо, хоть эти веселятся. Дeдушка бeдный разстроился, ушелъ къ себe.
(Распорядитель въ залe кричитъ: «Messieurs, engagezvosdames»).
Кадетъ. Ну видите, я же говорилъ, пора… Соня, вашу руку.
Гимназистъ. Ахъ ты Боже мой, у меня до сихъ поръ нeтъ дамы.
(Съ шумомъ убeгаютъ).
Тураевъ. Богъ мой, какъ всe выросли! Всe дeти сосeдей, земцевъ нашихъ, давно ли ходили подъ столомъ, а теперь туда же… (Вздыхаетъ). Того и гляди тоже начнутъ ревновать, ссориться.
Елена. Это мы съ вами старeемъ, Петръ Андреичъ, оттого намъ и кажется, что время идетъ быстро.
Тураевъ. Конечно, старeемъ, конечно. Но надъ нами жизнь еще такъ же сильна, какъ надъ ними.
Елена. Какъ еще сильна! (Подходитъ къ периламъ). Вотъ Діодоръ Алексeичъ говорилъ о звeздахъ, о любви. (Кладетъ голову на перила. Фортунатову). Понимаете ли вы, какъ вы хорошо сказали? Понимате ли вы себя, – знаете ли вы, кто вы?
Фортунатовъ. Ну, какъ это сказать. Фортунатовъ, Діодоръ Алексeичъ.
Елена. Нeтъ. Вы милый, чудесный поэтъ, ученый фантазеръ. Кто въ наше время увлекается звeздами, Данте, любовью? Вы не понимаете сами, не чувствуетет своего духа… потому что вы скромны.
(Фортунатовъ молчитъ. Тураевъ медленно спускается съ лeстницы въ садъ)!
Елена. Да, я говорю правду, это же такъ, я знаю. (Тураеву). Вы куда уходите? Почему? Я веду себя неприлично? Вы меня не одобряете? Петръ Андреичъ?
Тураевъ (сдержанно). Нeтъ, я никого не порицаю. Я… спускаюсь. Ночью въ цвeтникe особенно благоухаютъ левкои.
(Сходитъ еще нeсколько шаговъ. Дойдя до послeдней ступеньки останавливается и стоитъ нeкоторое время молча).
Елена. «Укрытъ покровомъ темной нощи… темной нощи».
(Быстро входятъ Ник. Ник. и Марья Александровна).
Ник. Ник. Ну, конечно, пора.
Марья Ал. Да, довольно. (Подходитъ къ мужу, энергически хлопаетъ его по плечу). Довольно, мой другъ. Не сердись на меня.
Фортунатовъ. За что мнe сердиться?
Марья Ал. Ты можешь на меня имeть сердце, я была плохой женой. Ты заслуживаешь лучшаго. Тебя должна любить тихая Гретхенъ, и вы съ ней будете вздыхать.
Фортунатовъ. Но къ чему ты все это говоришь?
