Записки нет - ну конечно, он же ищет её, может быть, на вокзал поехал. Что с ней случилось, думает, - с Кошкой моей, - поезд-то прибыл благополучно. Она же из Екатеринбурга звонила, что приедет этим поездом "Абакан - Москва", двадцать четвертого декабря, в семнадцать десять... Потом ещё и телеграммой прибытие в этот день подтвердила. На всякий случай... Подтвердила-то - подтвердила, ан, нет ее! Тут невесть что подумаешь...
- Бедный ты бедный! Досталось тебе... Но раз уж связался с такой теперь уж терпи.
В кухне на белой картонке Ларионова миска. Увидела, села и заплакала. Замутило всю душеньку, повело...
- Ну вот, ещё чего! - вскочила. - Не буду! Не хватало, чтобы Володюшка меня в таком размазанном виде увидел. В ванну, в ванну скорей! Прыг... и замерла-а-а!
Это "а-а-а" Надежда провопила истово, с наслаждением, бравируя грубоватой броскостью тембра, словно этот её боевой клич начинал отсчет нового времени - времени, в котором она превратится в непобедимую бесстрашную воительницу, и все на свете будет ей по плечу!
Полуприкрыла глаза. И совсем другим голосом - глухим, упавшим:
- Ничего, старуха, прорвемся...
Похоже, прорываться придется с боями, - это уже не вслух - про себя. Похоже, история наша с тобой какая-то неважнецкая. Мерзопакостнейшая история!
- Не хочу, не хочу, не хочу! - диким выхрипом, вынырнув из бушующей блеском пены. И тут же туго зажала свой рот рукой.
- Сейчас на все наплевать, красоту наводить - сейчас приедет Володька! А все остальное потом. Завтра... Отогреюсь, отмокну. Ларион, противный котяра, где ты? Не боись, я тебя не брошу!
Надя скоро совсем расслабилась, стала задремывать. Домашний покой и горячая ванна растворили усталость и страх. А нехорошее предчувствие близкой беды, засевшее в подсознании с самого начала поездки и с пропажей Лариона превратившееся в уверенность, теперь казалось тяжким и несбывшимся сном. Мороком. Наваждением...
Будто не было ни обрезанной шлейки, ни бутылки, зажатой в руке бандюги и угодившей в окно вместо того, чтобы расколоть ей череп... Не было ни привода в милицию, ни маковой соломки, ничего... Только пена. Белоснежная пена с радужно мерцавшими пузырьками. Вот она играет, ласкает, тешится, а потом исчезает прямо на глазах...
- Вот и жизнь моя тешится... играет со мной. Красиво как! Спать хочу... Не добреду до кровати...
Хлопнула входная дверь. Шаги!
- Надька! - ворвался в ванну прямо в пальто, в ботинках. Из пены выхватил, к себе прижал, целует, целует... - Надька ты Надька - кочерыжка паршивая, как ты меня напугала!
Вода стекает по полам пальто, искрится, подмигивает пенистым облачком... и исчезает.
- Володюшка! Милый ты мой... - ох, как же хорошо на руках у него!
Подхватил, понес - коридор, проем двери в спальню. Теплый свет ночника, неразобранная кровать.
Покрывало холодное - шелк скользнул под её разгоряченным телом, сразу намок, и влажный округлый след ещё долго не высыхал, темнея на кремовом шелке, небрежно отброшенном на пол...
* * *
- Чай горячий какой! Жжется.
- Я туда коньяку добавил. Ешь ветчину. Ты не ешь совсем.
- Не хочу. Я пить хочу. Отдай мне свой лимон - ты его сейчас бездарно загубишь. Ломтик лимона в чашке надо аккуратно давить. Ложечкой... Вот так! А он у тебя плавает как неродной. А потом ты его выбросишь в раковину, а из раковины в мусорное ведро. И он там увянет, полный никому не нужного сока, такой беззащитный, желтенький и печальный... А мне его жалко. А ты ужасный. Противный! У-у-у...
И Надя переползла к мужу на колени, вцепилась в мягкую тонкую шерсть свитера у него на груди и стала почесывать.
- Соскучила-а-ась... Спать хочу! Вот.
И подумала: "Ну и мужик у меня - кажется, сама себе начинаю завидовать..."
Над кухонным столом покачивался оранжевый абажур, подрагивала шелковая бахрома, нечаянно задетая её рукой. Плыл сигаретный дым - Володя курил, поглядывая на жену, пил коньяк.
- Поешь! Давай-ка. Вот так... А теперь рассказывай все в подробностях.
- А нет никаких подробностей. Я тебе все уже рассказала.
- Ну? И кто, ты думаешь, взял кота? Эти парни?
- Не знаю. Не думаю... Надо немножко в себя прийти и хорошенько над этим поломать голову.
- Слушай, толстун, плюнь ты на все! Себе дороже... Завтра поедем на Птичку - я тебе там такого кота откопаю! Хошь мохнатого, хошь лысого, серо-буро-малинового в крапинку...
- Сам ты мохнатый! И не надо мне в крапинку. И пожалуйста, я тебя прошу - не будем об этом. Дело даже не в Ларионе... Жизнь на меня наехала, жизнь, понимаешь?! В общем, я верну его, верну и все! Я так решила.
- Толстунчик, как-то все это не ко времени. Ну, далось тебе! Ладно, ладно, не буду... У меня сейчас такой заворот: Вагиф оказался работать с контрактом на сахар, который Валька добыла, а там мало не покажется пятьдесят тысяч тонн! Надо где-то срочно добывать деньги. А тут ещё зреет крупное строительство в Саратове, надо срочно туда лететь.
- Какой Саратов, какое строительство?
- Саратов - это город такой. А строительство - крупное. Есть там один директор авиазавода... молодой и активный. Он строит коттеджи по особой технологии - у них очень низкая себестоимость, а я свожу его с моими американцами, они готовы вложиться... И ещё с этим саратовским Василием могут кое-какие выгодные нефтяные делишки нарисоваться - Руслан тут на днях купил восемь тысяч тонн мазута... Да ты не слушаешь?
- Извини. Действительно засыпаю... - Надя вдруг почувствовала, что в ней нарастает глухое смутное раздражение.
- Только позвони Марготе - она вчера чуть телефон не оборвала: где ты, да что... На вокзал ночью ехать хотела. Я отговорил.
- Почему?
- Но это ж бессмысленно! Если ты не в поезде и не дома, то уж точно не сидишь на вокзале...
- Да, логично.
Надя вдруг поняла, что их вечер как-то разом скорчился и угас, не успев разгореться. Ей стало тоскливо. Вот и встретил, вот и отогрел! А она-то дура так надеялась...
- Володь, я что-то не пойму: при чем тут эти твои дела и мой кот?
- Не твой, а наш.
- Нет мой - ты от него только что отказался.
- Толст, ты устала, пойдем я тебя уложу.
- Нет уж постой! Зачем ты мне начал петь про тонны сахара и мазута? Это я решила вернуть кота, при чем тут ты? Я, понимаешь? И занимайся на здоровье мазутом!
- Надь! - он взглянул на неё снисходительно. - Ясно ведь, что всю эту историю придется расхлебывать мне.
Надя резко поднялась и запахнула полы халата.
- Ошибаешься! Это мое дело. Только мое. И оно никого, кроме меня не касается. Это моя жизнь в конце концов!
Помрачнев, она быстро прошла в спальню, забралась под одеяло, подоткнула его с всех сторон, соорудив себе некое подобие норки, пододвинула к себе телефон, набрала номер.
- Але! - простуженный и детски-капризный Марготин голос.
- Привет, я тут!
- Господи Боже, как же ты всех напугала, Надюшка! Что случилось? Я уж и не знаю, что делать, все больницы обзвонила...
- Потом расскажу - засыпаю. По-быстрому, в двух словах - что в театре?
- Что-что... "Баядерка" на выходе, генеральную на десятое января назначили. Маня ходит гоголем - не подойти... Еще бы, самого Бахуса зацепила, он от неё просто балдеет, на репетициях едва слезу не пускает от восторга: "Машенька, молодец, девочка!" Вечно косой - несет от него...
- Слушай, что ты плетешь - это ж не новость. Что нового-то?
- А это я тебе на сладкое приберегла.! На десерт! Гость из Германщины на нас обвалился. То ли министерство, то ли СТД сосватали... Прошибли-таки Бахуса! Чтоб, значит, театр не стух окончательно под его гениальным руководством.
- Что за птица?
- Да, какой-то Петер Харер. В "Гранд Опера" перенес "Сон" Ноймайера, а это вам не козявки кушать!
- А сам-то что ставил?
- "Щелкунчик" в Праге, "Ромео" в Берлине, потом что-то бессюжетное на музыку Шенберга. Еще, кажется, что-то по Гофману... "История..." Забыла! В общем, история кого-то - так спектакль называется - это он тоже в Берлине поставил.
- Не густо. А что он у нас будет делать - с Бахусом по сцене под ручку бродить?
- Не знаю, Кошка! Он это скрывает. Пока... Завтра как раз сбор труппы - ты вовремя подоспела - его нам как раз представлять будут. Европейская птица. Дрица! Гоп-ца-ца. Ха! В общем, съедим с потрохами...
- Слушай, сколько можно всех поедать? По-моему, у вас уже явное несварение. Ох, тошно мне!
- Ба! Какие мы нежные! И что это за "у вас" такое, а? Будто ты, Кошка, ангел небесный... Забыла как весной Панову заклевывала? Та до сих пор от тебя шарахается.
- Ну ладно тебе, - слова Марготы почему-то развеселили её, Надя расцвела в улыбке. - Ку-ку, до завтра! Дай человеку поспать.
- Да, спи на здоровье, кто тебе не дает?
- Ты! Ты меня рассмешила и спугнула сон. А твоя Панова сама меня достала - не надо было лезть в душу со своим вечным занудством. Ты ж её знаешь...
- Да уж, от неё мухи дохнут. Ладно, спи. Завтра как обычно в одиннадцать класс, а в два сбор труппы.
- А репетиции?
- "Баядерка". В двенадцать - картина "Теней", в три - солисты. Вроде все. Ты в "Тенях" занята?
