- Про кого это там чепуху рассказывали?
- Не слушал... Не слыхал, не знаю...
Он, значит, был где-то в другом месте. С кем? Ага, наверное, с Прягиным. Это он зол после разговора с ним, угадала Лина и спросила:
- Он тоже с тобой поедет?
- Кто?.. Прягин? Какая тебе разница? Наверное... Конечно, поедет. Я же тебе говорил.
- Да. Там ваш филиал, я знаю... Дай мне тоже.
Он отдал ей до половины выкуренную сигарету. Она осторожно поднесла ее ко рту, по-детски вытянув губы, втянула немножко дыму, чмокнув тоже по-детски, и, не затянувшись, выдохнула. Задумчиво поглядела на тлеющий кончик.
- Что-то есть приятное, хотя довольно противно.
Он облегченно усмехнулся: все-таки она молодчина.
- А ты не опоздаешь? - спросил он, когда вдруг заметил, что кругом что-то уж очень все затихло.
- Неважно, сегодня уже все неважно, и Тоня мне откроет шпингалет... Да и все равно в последнюю ночь.
Ее опять потянуло к слезам, когда она сказала это вслух, но она не заплакала, а стала быстро говорить, рассказывать, лихорадочно стараясь вспомнить что-нибудь бодрое или, еще лучше, смешное, вспомнила, как один мальчик, когда она еще училась в школе, написал в сочинении: в дремучем лесу, один-одинешенек, жил один старый-престарый хрен...
- Сострил?
- Да нет, он старался, бедняга, как лучше, иначе это не смешно...
- А у тебя ведь дед?.. Он что, в домино стучит во дворе?
- Он?.. Это только на карикатурах. Он... совершенно ничего общего...
Она, горячась и путаясь, начала доказывать, до чего у нее другой дедушка.
Артур снисходительно вздохнул:
- Короче, у тебя не такой, как у всех, а совершенно особый дед. Это очень трогательно. У каждой матери не такой ребенок, как у всех. Тоже трогательно.
Лина покраснела от стыда за то, что во второй раз пустилась в откровенности про дедушку.
- У мамаш - вундеркинды, у тебя вундердед!
Она со стыдом услышала свой поддакивающий смешок, неискренний и все-таки слегка подловатый, будто она согласилась посмеяться над дедушкой.
После долгого отчужденного молчания ее опять охватил страх расставания и потери. Она робко взяла его руку, подняла и осторожно погладила другой рукой, и, хотя хотелось уцепиться и не выпускать эту руку, у нее такое чувство вдруг возникло, будто мягкой неудержимой волной ее смывает с берега в море и нужно за что-то уцепиться, чтоб удержаться, она сделала усилие, мягко уложила руку на место и отпустила.
Артур что-то понял, повернулся и обнял ее, притянув к себе за плечо.
- Знаешь, что у нас самое лучшее? Ты вот ни разу не спросила: "Скажи, ты меня любишь?" Не задала этого ужасного, пошленького вопроса, которым бабы вечно стараются выклянчить себе эту самую, извините за выражение, "любовь". Знают ведь, что правды не услышат, а все-таки вот не могут... А мужики в ответ ежатся и мямлят: "Ну, ясное дело!", "А то как же!". Или: "Если бы не любил, то..." и так далее. А ты настоящая молодчина!
Приятно было, что он ее хвалит. И жутковато, потому что она несколько раз еле удержалась, чуть не задала этого вопроса, такого, оказывается, да, пожалуй, и правда, - пошлого и унизительного.
Последнего дня, обрезанного на половине отходом поезда, как вовсе и не было, было ожидание, суета, сборы, отметка талончиков, высчитывание оставшихся часов и опять ожидание.
Потом, второпях, Лина побежала, сдала взятые напрокат лежаки, получила обратно паспорта, оставленные в залог, снова сосчитала, сколько до отъезда, и опять ждала, уже томясь ожиданием.
Мелькнуло в последние минуты отъезда лицо Тони, равнодушное, как будто зачерствевшее, Сафарова в непомерно раздувшейся пушистой Лининой кофточке, перехваченной, точно обручем по мягкой бочке, лакированным пояском, - и вот Лина уже в вагоне у окна, на том самом месте, где стоял Щеколдин, а Артур, Улитин, Прягин и две девушки, недавно появившиеся в лагере, топчутся внизу, и все думают: поскорей бы все это кончилось.
Это вовсе не был момент их расставания. Они расстались еще вчера, а сейчас только надо было потерпеть, дожидаясь, пока не отойдет поезд.
И поезд отошел.
На другое утро дедушка волновался, встречая ее на платформе, и, уже отыскав в толпе, ухватив за руки, беспокойно оглядел с головы до ног, чтобы убедиться, что она приехала вся целиком, с руками и ногами.
Он повел ее к выходу под руку, и Лина, успокаивая его, повторяла:
- Все хорошо... Очень хорошо, ну что ты не веришь!
- У тебя вид какой-то, - упрямо приговаривал дедушка, то хмурясь, то радуясь и все еще волнуясь.
- Это потому, что мне хорошо... Миленький, я, кажется, даже счастлива!
- Ой, - упавшим голосом тихо проговорил дедушка, останавливаясь среди движущейся толпы. - Так я и знал! Ну так я и знал!
Все ясно. Все вдруг стало так ясно, что отвернуться от этой ясности хочется, да и позабыть ее к черту насовсем!
Прягин, пожалуй, и пошляк, да то-то и есть самое противное, что именно пошляк оказывается прав.
- Выпутывайся ты, брат, из этой истории, отмежевывайся и отчуждайся подобру-поздорову! Осложнения нависают у тебя над головой, подобно грозовым тучам, ослеп ты, что ли?
Что, кажется, пошлей всех подобных мутных советов из кладезя житейской мудрости!
А когда они оказываются правильными, это уж пошлей самой мудрости!
Итак, Лина увезла с собой (ни больше ни меньше) его паспорт! Случайно. Получив его на прокатном пункте из залога. Хорошо, случайно. Но в Москве-то она, конечно, заметила, что оставила человека без паспорта? Адрес в паспорте весьма отчетливо виден. Не сразу собралась? Ну, может быть, надеялась встретиться?
Прошли почти три недели командировки в Минске. Прошел месяц в Москве, почти месяц, и все стало ясно.
- Неужели ты все еще не понимаешь? - пожимал плечами Прягин.
Но он уже понимал. Сами собой всплывали, вспоминались слова, не замеченные прежде и теперь вдруг приобретшие совсем новое, странное, отвратительное значение. Когда уже знаешь, что человек тебя обманул, хитрил с тобой, и вспоминаешь потом - до чего все по-новому открывается! Почему она тогда вдруг замолчала? Смутилась? А как она вильнула в разговоре, когда он подошел к тому, как она ходила на прокатный пункт за паспортами! Она задумала, задумала это заранее.
И ничего подобного, она вовсе не смутилась, хуже, она совершенно спокойно его обводила, как хотела. Тьфу, целовала его, а сама-то знала, что паспорт у нее припрятан... Но чего она этим добиться надеется?.. Прягин знал случаи, когда это кое-кому очень даже пригодилось...
Чем нежнее, теплее было воспоминание, тем отвратительней оно теперь казалось, просто до ожесточения доводило - хотелось стукнуть по столу кулаком и, стиснув зубы, выругаться.
Возвращаясь домой с работы, он сразу же спрашивал, не приносили ли ценного письма. Нет? Отлично, я так и знал! И криво, брезгливо усмехался, чувствуя себя глубоко оскорбленным вторжением в его жизнь какой-то обывательской пошлости, мещанской грязцы...
Жить без паспорта можно очень долго. Но не бесконечно - впереди уже брезжила новая командировка. И вдруг Артуру самому стало смешно и даже противно: что это он топчется, точно через порог переступить боится? И чего? Когда все и так ясно.
Он долго шел вдоль новой, не обжитой еще и от этого такой голой улицы, отсчитывая путаные номера домов и корпусов, и наконец нашел, поднялся на лифте и остановился перед дверью квартиры. Слышно было, как внутри что-то шаркает. За этой дверью живет Лина. Она сейчас откроет дверь, сказал он себе, только у идиота может биться сердце от этой мысли. Надо помнить одно: добыть обратно паспорт. Но не с первого же слова открыть цель прихода!
Старик с половой щеткой в руке открыл дверь, и они уставились друг на друга. Артур позвонить не успел, упустил момент.
- Лина дома? - Чтоб не дать времени старику что-нибудь придумать, он спросил быстро и громко и заметил сразу, как замялся старик.
- Нет, ее нету... - ненаходчиво, да и не сразу придумал, что ответить, старик.
Врет. Похоже, старичок тоже, скорей всего, в курсе насчет паспорта, отметил Артур. Не беда, попробуем... И бодро улыбнулся:
- Ну неважно, что ее нету, я по делу, она вам не говорила?
Старик долго смотрел, моргал и вдруг грустно сказал:
- Нет, ничего не говорила, - и опять, взявшись за щетку, начал подметать пол очень медленными и короткими взмахами.
"Это уж на нахальство похоже", - подумал Артур и развязно прислонился плечом к косяку, мешая затворить дверь, - он этого именно и ожидал от старика.
- Тут, папаша, дело такое получилось. Не совсем ладное... - Он с удивлением услышал, что говорит чужим тоном и чужими словами, как следует говорить с такими себе на уме старичками. - Лина нечаянно прихватила у меня один документик. Ей-то ни к чему, а мне как раз понадобился.
Старик изобразил недоумение, довольно неестественно, правда, но подметать перестал и опять повторил, что она ничего не говорила.
Наконец он впустил его в комнату. Артур увидел через открытые двери, что Лины ни в кухне, ни в маленькой комнатке нет. В большой комнате ему пришлось сесть у круглого обеденного стола. Старик сел рядом и щетку зачем-то притащил с собой из прихожей и тоже прислонил ручкой к столу. "Что он думает: драться я с ним буду, что ли?"
