И когда они помолились, то бог им дал то, что они сделались мужем и женою.
XVI
Апрель Иваныч оказался прекрасным человеком: он нежно любил скромненькую Прашу и удивительно заботился о "писательском сыне". Он завел в, доме вечерний кружок у чайного стола и всем здесь читал "Телемака", поясняя из него, что люди живут вовсе не так, как бы надобно жить. К этому же у него служили "Павел и Виргиния", а сам для себя он читал еще более забористые вещи, как-то: "Оправдание Сократово" и "Слово похвальное Марку Аврелию." А затем в жизни со всеми был ласков, и прост, и любезен.
У Праши с Апрелем родилось еще двое детей: мальчик Абрамчик и девочка Пелагеичка. Зато из домашнего штата Праши стала выбиваться Зинаида Павловна, с которою опять начались "туры", и причиною их были дети и жасмины. Выше было сказано, что дети удивили Зинаиду Павловну тем, что они начали подрастать одно вслед за другим, чего мать их совсем не ожидала и совершенно растерялась от этой неожиданности. Она делала все, что могла: плакала и молилась на коленях, но дети все-таки оставались "без предела", а у самой Зинаиды на заплаканных глазах, которым, кажется, надо бы померкнуть и ввалиться, вместо того выскакивали ужасные ячмени, или, как она их называла, "жасмины". Чтоб избавиться разом от жасминов и от детей, Зинаида Павловна готова была выпить самую злую отраву и даже раз выпила пузырек нашатырного спирта и произвела в доме дворовый скандал: в прачечную набежали жильцы, в числе которых были длинный немец "Аплетон", занимавшийся починкою плетеной мебели, и гимназист, который занимался перед окном выпиловкою и потому назывался "Пропилеи". Оба они приняли участие и бегали в аптеку, а потом все стали попадаться Праше на глаза и, наконец, подрались на лестнице. На другой день сухая и жилистая жена "Аплетона" нагло заглянула в окна прачечной и сказала: "Шлюхи!" А бабушка "Пропилея", встретив Прашу, сообщила ей, что она "своего" будет запирать, и вы-де "свою" обуздайте.
Апрель Иваныч не вмешивался, но его стали тревожить ночами движения у двери, и раз он там нашел Зинаиду Павловну, которая ему прямо, но странно сказала:
- Что, Апрель Мартыч? Очень мне, друг милый чего-то скучно!
И она так сжала ему руку, что точно хотела его куда-то увлечь за собою.
От Праши это осталось скрытым, и Зинаида Павловна изредка только посматривала за двери и говорила, что ей как-то все "кошкой пахнет".
Праша смотрела на нее и отвечала:
- Смотри, у тебя это болезнь.
XVII
Задавались чрезвычайно беспокойные ночи, когда коты совсем не знали покоя сами и не хотели позволять спать людям: они мяукали, скреблись, прыгали, падали с высот вниз, и опять царапались вверх, и, настигая друг друга, дрались так, что сыпалась шерсть, и затем вновь падение и вновь беготня. Эта возня так беспокоила жильцов, обитавших в квартирах, имевших один выход, что то из одного, то из другого жилья среди ночи отворялись двери, и оттуда или кто-нибудь манул домой своего кота, или же чья-нибудь негодующая рука швыряла что попало, чтобы испугать и разогнать полунощников. Так было и в тот раз, когда Апрель Иваныч, придя из бани, лег поранее и хотел уснуть покрепче, а вместо того он и совсем не мог заснуть от повторявшегося за дверями шума. Он встал и при свете лампадки увидел, что был второй час ночи, но на лестнице за дверью нет-нет и опять раздавалось движение.
"Что за наглые негодяи!" - подумал Апрель и, сунув ноги в туфли, схватил лучинную корзинку с остатками мелких углей и подкрался к двери с тем, чтобы быстро ее растворить и швырнуть корзинкой в котов, как только они зашевелятся ближе.
Ему и не пришлось долго ждать, потому что немедленно же учинился шум, и с лестницы вниз что-то слетело и замешалось у двери. Апрель Иваныч сию же секунду быстро толкнул дверь, но как она оказалась едва притворенною, то он не соразмерил силы с сопротивлением, сам выпал наружу и очутился с своею корзинкой на грязном полу в куче с "Пропилеем" и "Аплетоном", которые извивались, тормоша один другого за кудри, между тем как чья-то свободная нога наступила на самого Апреля, и в открытую дверь его квартиры скользнула женская фигура.
Апрель Иваныч догадался, что это была Зинаида, и возвратился домой очень сконфуженный, испачканный углем и с порядочным ушибом в колене.
Он покачал головою, вздохнул, обтерся и лег, не сказав ни слова жене ни в первую минуту, ни тогда, когда Праша через полчаса встала с кровати, надела юбку и кофту и прилегла на коротеньком диванчике. Еще через некоторое время она тихонько встала и неслышными шагами пошла к той же двери, от которой отошел ее муж. Но Праша была осторожнее Апреля Иваныча: она ощупала крючок двери и нашла, что он откинут, тогда она тихо отодвинула дверь и сейчас же ухватила своею рукой руку Зинаиды Павловны и потащил а ее к себе, но та сделала движение, чтоб освободиться, и на этот шум с верхней площадки сразу слетели две фигуры и сразу схватились друг с другом. Это опять были они: "Аплетон" и "Пропилей".
Праша отлично их узнала и еще решительнее вцепилась в Зинаиду и втащила ее назад, а на дверь наложила крючок.
Теперь Зинаида шла без сопротивления и, придя в свою комнатку, тихо села на кровать и закрыла лицо руками.
Праша хотела тотчас же выйти, но Зинаида Павловна сама ее удержала:
- Что же ты уходишь? - спросила она. - Лучше теперь и ругай, уж кстати!
- Да как ты это выходишь, что тебя даже вовсе не слышно?.. Этак нас обокрадут.
- Ну и что ж делать?
Зинаида ткнулась лицом в подушку и заплакала.
- О чем же ты плачешь?
- О том, что мне тебя стыдно.
- Что ж, я тебе не мать и не сестра, а племянница...
- Это все равно... Зачем ты замуж пошла? Пока ты не выходила, и я жила прелестно, а теперь вот... поползло и поехало.
- Что же, я тебе помешала жить?
- Скучно стало.
- Отчего?
- Сама не знаю: погляжу на вас - и скучно, а лягу - спать не могу.
- Отчего ж это?
- Не знаю. Сначала дремота, и спать хочу, а потом вдруг как кот... и от кота буркота...
- Молилась бы на ночь.
- Извольте!.. Еще как и молюсь! И батюшке все говорила, и он все, все, все мне разъяснил, как это и называется, что блюд и что преблюдеяние, но все это ничего не значит! Встань, пожалуйста, на стул - задерни занавеской заступницу.
- Не хочу.
- Нет, сделай милость, закрой ее! Праша встала и задернула образ ситцевой занавеской.
Тогда Зинаида Павловна ее попросила:
- Возьми, пожалуйста, достань там сткляночку...
- Неужели еще пить станешь?
- Да нет, что за глупости!.. Там богоявленская вода... Сбрызни меня скорее, сбрызни!
- Не хочу! - отвечала Праша и, махнув рукой, спрыгнула со стула, чтобы уйти, но Зинаида Павловна схватила своею рукой ее руку и удержала.
- Что это с тобой? - спросила сконфуженно Праша.
- Вот сделала так и - ничего более... Не пущу!
- А я с тобой говорить не хочу.
- Отчего? Послушай!.. отчего?
- Для чего ты двух держишь!
- Кто их держит? Проклятые!.. один другому шагу ступить не дают.
- Да уж остановись на чем-нибудь!
- Да как же я могу на одном остановиться, когда я их только и вижу, как они вдвоем друг с дружкой сражаются!
- За что же сражаются?
- Ну, что расспрашивать!
- Нет, окромя всяких шутков?
Но Зинаида плакала и, вместо разъясняющего ответа, поцеловала племянницыну руку и опять проговорила:
- Вот и ничего более!
- Ну и прощай!
- Да, и прощай, Пахита, прощай! А когда Праша подошла к двери, она ее окликнула и еще раз сказала:
- Прощай же, Пахита, прощай!
Праша не придала этому прощанию никакого особенного значения, а такое значение здесь было, потому что на другой день Зинаида Павловна, никем не замеченная, исчезла из дома племянницы и уже никогда более к ней не возвратилась.
Детей своих в Петербурге она поручала Апрелю Иванычу, который и в самом деле устроил, что требовалось. Зинаида Павловна отозвалась Праше из Киева. "Не думай, будто я от своих детей убежала, - писала она, - это несправедливо, но меня обидел фершел, который давал не того лекарства от жасминов, и я не захотела оказать себя при замужней дочери, чтоб ей не было стыдно".
Прашу и замужнюю дочь Зинаиды Павловны это известие очень рассердило. Дочь говорила: "Пусть к нам и не возвращается", но Апрель Иваныч заступался за "слабую женщину", и это познакомило Прашу с подозрительностью и ревностью, под влиянием которых она находила большое утешение в том, что такая "слабая женщина" от них отъехала.
С этих пор прошло пять лет жизни тихой и совершенно счастливой, и когда писательский сын был уже в третьем классе гимназии, Апрель Иваныч вдруг стал сбираться к родным в свою "поляцкую сторону" и, несмотря на многие неудобства, уехал туда грустный, а возвратился еще грустнее, и как раз в это самое время пришло ужасное письмо от Зинаиды Павловны, возвещавшей Праше, что она живет тем, что чистит ягоды для варенья и что бог тогда же давно дал ей "двойку зараз, мальчика и девочку".
