Он стоял на дозорной башне, вглядываясь в сторону поднимающегося над лесом солнца, туда, откуда он пришел в городок с притаившейся за каждым деревом смертью. Смерть удалось обмануть, перехитрить. Так же легко можно обмануть и людей, которым вовсе не интересно твое прошлое. Зачем оно им, твое прошлое? Но он-то помнил, ясно и отчетливо помнил, как волком, крадучись, уходил с земли отцов, обложенный со всех сторон охотниками, в то кровавое лето. Уходил, ожидая встретить близкую смерть, но где-то разминулся с ней, прошел соседней тропой. И он как бы заново увидел и пережил то лето, когда уходил со своей земли, не думая о возвращении.
...Едигир со стоном провел рукой по ступням разбитых в кровь ног. Идти дальше он не мог... Все. Силы оставили его. Он в изнеможении упал на землю и лежал так, раскинув руки. В голове смешались дни и ночи, проведенные им в пути. Сколько дней он бредет вслед за солнечным диском, медленно ползущим по небу? Если бы у него были крылья, чтобы, подобно птице, взлететь над бесконечными лесами и парить над миром злобы и ненависти. Если бы...
Едигир поискал в траве листочки лечебной травы. Нашел и стал прилеплять их к разбитым ногам, морщась от боли и скрипя зубами. Закончив это болезненное занятие, откинулся на траву и, полуприкрыв глаза, сквозь подрагивающие ресницы, поглядел на небо. Там, наверху, бойкие облачка гонялись друг за дружкой, как малые дети. Они то сливались в одну общую массу, то разрывая некрепкие связи свои, плыли по небу порознь.
"Как дети малые... Ни забот, ни тревог. Если бы и мне так...". Но не выбросить из головы тягостные воспоминания об убитом брате, ненавистном пришельце Кучуме, потере любимой.
"Клянусь духами всей Земли, что отдам левую руку, лишь бы стать другим человеком, забыть обо всем, начать жить иначе. Клянусь!"
И, словно в ответ на его мысли, где-то по соседству громко застрекотала сорока. Едигир мгновенно встрепенулся и сел, прислушиваясь, внимательно осмотрелся кругом, руки сами собой потянулись к сабле и луку. Он сидел на невысоком пригорке на опушке соснового леска. Красноватые стволы огромных сосен круто уходили в небо и будто упирались в него ветвями, цепляясь мохнатыми кистями макушек за плывущие облачка. Откуда-то сверху послышалось цоканье белки. Едигир легко нашел пушистый рыжий комочек, прыгающий по вершине одной из сосен. Вот белка добралась до ствола дерева и спряталась за ним, смешно подглядывая оттуда, поблескивая бусинками глаз, за кем-то невидимым Едигиру.
"Верно, там люди",-- решил он, быстро натянул сапоги, позабыв про раны, с силой повел плечами, разгоняя кровь, ощущая каждую мышцу. Так всегда с ним случалось, в преддверии схватки.
Он подумал, что его настигли воины, посланные Кучумом. Но это было невероятно, найти его в лесу через столько дней странствий... Он и сам сейчас плохо представлял, где находится, понимая единственное, -- это земля другого народа. Удивительно, как за столько дней пути он ни разу не встретил ни одного человека.
Но рано или поздно такая встреча должна была состояться, и Едигир был готов к ней.
Конечно, обидно умереть вдалеке от своей земли, на чужбине, не имея рядом даже единственного друга, который предал бы твое тело земле, сообщил близким о гибели, но такова судьба воина -- беспрестанно играть в прятки со смертью.
Неожиданно сзади громко каркнул ворон, тяжело опустившись на сосновую ветку, и Едигир невольно вздрогнул, споткнулся, зацепившись ногой за корневище, чего ранее с ним никогда не случалось.
"Тьфу ты, вестник смерти! Думаешь поживиться за мой счет?! Уж не хоронишь ли меня? Рано! Я еще жив и так просто не сдамся! Или я не воин рода Тайбуги? Не бывать по-твоему! Не бывать..."
И Едигир, приложив ладонь к губам, застрекотал по сорочьи, подавая птице сигнал опасности. Ворон, извечно острожная и чуткая птица, не разобравшись, не успев оглядеться, тут же поднялся недовольный и, устало взмахивая черными поблескивающими на солнце крыльями, поплыл над лесом и затерялся меж красноватыми стволами неподвижных сосен.
Едигир глубоко вдохнул пахнущий смолой воздух и обычное спокойствие вернулось к нему. Значить, можно в очередной раз обмануть вестника ночи, забирающего людей в иной мир. Он сам множество раз посылал его с летящей стрелой или режущей воздух саблей. Так почему он должен умереть сейчас, сегодня?! Нет, далеко еще ему до могильного холода земли.
"Рано, рано еще, погоди немного,-- повторял Едигир полушепотом, перебегая, пригнувшись, от одного дерева к другому, -- моя игра пока не окончена, моя стрела еще не выстругана, тетива не спущена, поживем еще..., поиграем..."
И тут он увидел медленно пробирающихся меж деревьями трех мужчин, идущих неторопливо и без опаски. На плечах у всех были тяжелые мешки, за плечами колчаны с луками и стрелами, а на поясе болтались длинные кинжалы. Судя по их угрюмым лицам, залитым потом, шли они издалека и ноша изрядно вымотала их.
Едигир внимательно вгляделся в глубь леса, прислушался, пытаясь уловить шаги иных людей, которые могли бы двигаться следом, но не различил даже малейшего шороха.
"Что ж,-- усмехнулся он,-- голодный волк троих сытых всегда одолеет. Справлюсь".
То, что можно беспрепятственно пропустить встреченных людей, поскольку его они не видят и никакого вреда принести не могут, он не сомневался. Но... слишком давнее скитание по лесу и острое чувство одиночества толкали его к людям, хотя оно, это чувство и таило в себе опасность, но тяга к людским голосам, теплу очага порой необъяснима и выше, сильнее его Легче умереть у вражеского порога, чем в безвестности и одиночестве в глухом лесу.
"Будь, что будет",-- решил он и уже приготовился окликнуть их, но неожиданно шедший первым остановился и, скинув мешок на землю, опустился рядом.
-- Сил моих нет тащить дальше проклятый мешок, -- проговорил он и блаженно вытянул ноги, привалившись к мешку головой.
Остальные, двое, тоже побросали мешки и уселись на землю, тяжело отдуваясь и отирая рукавами пот с лица.
-- Немного осталось, скоро дойдем, -- выдохнул второй совсем молодой юноша, снял с головы шапку, отороченную полинявшим заячьим мехом, и пригладил взмокшие черные волосы.
-- Да, если дотащу эти шишки,-- откликнулся третий тоже молодой парень, еще моложе остальных, совсем безусый юнец,-- я же не лошадь, чтобы на себе по болоту мешки таскать. Я -- воин.
-- Помолчи, Куян*, наказание есть наказание. Мы бежали из боя и теперь год каждый мальчишка может помыкать нами и использовать на черной работе. Сами виноваты.-- Вздохнул, прервав юношу, старший из них.
-- А не ты ли первым бежал, а мы уже увязались за тобой? Не ты ли был старшим в бою, а мы, простые воины, должны были следовать за тобой? А? -самый молодой, судя по всему, был и самым острым на язык и, верно, долго копил в себе горечь против старшего.
-- Помолчи, Куян, словами делу не поможешь,-- лениво махнул рукой другой, отирающий пот с лица шапкой,-- год придется вытерпеть, а там, глядишь, и простит хан.
-- Из-за таких, как этот... -- взвился юноша.
-- Ах, ты, песий сын,-- вскочил на ноги старший и выхватил из ножен кинжал,-- сейчас я погляжу как сверкают твои пятки, а не то...
-- А то, что? -- спросил, поднимаясь на ноги и медленно вытягивая свой кинжал, молодой парень.
-- А не то не погляжу, что у тебя пятеро старших братьев и намотаю кишки на твою глупую башку. Братья твои только спасибо мне скажут, что убил труса.
-- Это я-то трус?! -- крикнул юноша и прыгнул на обидчика, выставив кинжал перед собой. Но тот ловко увернулся, откинувшись корпусом назад и чуть выставив вперед правую ногу. Нападавший, запнулся, покатился по земле, выронив кинжал.
Старший тут же подобрал его и, выставив два клинка, мягко пружиня, приближался к сидевшему на земле растерявшемуся парню.
-- Не хочется за тебя второй мешок тащить, а то бы оставил тебя тут навсегда и никто бы слова плохого не сказал. Труса разрешено убивать всякому.
-- Сам трус! -- зло выкрикнул тот и заплакал, прикрыв обеими руками голову.
-- Оставь его,-- крикнул так и не поднявшийся с земли второй парень, -заставь лучше мальца тащить свой мешок.
-- Хорошая мысль,-- отозвался тот,-- так и поступим. Слышал?
Но юноша униженно рыдал, не поднимая головы, и лишь плечи вздрагивали, опускаясь к земле все ниже и ниже.
Едигир, наблюдая за всем происходящим из-за деревьев, сперва с интересом следил, чем же закончится стычка между незнакомцами. Из разговора ему стало ясно -- перед ним бежавшие с поля боя воины, наказанные советом старейшин за трусость на год выполнять самую грязную и непосильную работу, которую не поручали даже женщинам. И он брезгливо поморщился, вспоминая, как сам не раз наказывал трусов. Некоторые вели себя достойно в следующих сражениях, осознав вину, но иные... иные так и не садились на боевых коней, оставаясь рабами. У них отбирали оружие, расплетали косицу воина и втыкали в левое ухо женскую серьгу. Таким не позволяли заводить себе жен -- кто может родиться от труса -- только трус; их не пускали к общему котлу на праздниках и они, подобно собакам, питались объедками от угощения. Даже ребенок мог обидеть такого человека, отобрав у него последнее. Да что ребенок, собаки и те понимали униженное положение трусов, и порой стая неожиданно набрасывалась на кого-нибудь из них и, если добрый человек не отгонял собак, то они загрызали свою жертву насмерть. Хоронили трусов подальше от селения в глубоком овраге. И даже родственники, родная мать, не смели прийти, чтобы пролить горестную слезу над прахом.
