Небольшой рассказ-антиутопия об Игоре – сначала мальчике-ребенке… а потом – тоже, наверное, о таком же ребёнке, который должен, однако, бороться за мир – свой мир, единственным оружием, которое он знает – карандашом и словом. Но эту борьбу он ведёт не в одиночку. Весь мир, с его полнотой и разнообразием, выступает в роли полководца, всегда, даже если "ничего и никого не будет".
кровь (ну и пусть), от нескончаемого взятого обязательства переписывать по кругу эти слова за словами, от руки… Когда он уверится, что есть, уже, хотябы несколько, ещё, других человек, кто проснулся, кто, так же, принялся переписывать от руки и смог, уже, переправить и в другие города его книгу, когда он поймёт, что волна пошла и она всё сильней, и никто, никто из властей, своими слабыми деспотичными силами уже не сможет её подавить… И, что она уже справится, сама, без его помощи. Её не нужно будет подгонять или указывать путь, направлять в русло, по которой ей можно будет пройти, тогда… Тогда, наверное, он, и впрямь, снимет её, в самом людном месте и с заливистым смехом попляшет на клочьях, оставшихся от неё. И пусть, даже, эта радость будет не долгой на том месте, пусть даже его и остановят тут же, пулей, пущенной в отчаянии и страхе, на самом деле, но эта радость – она, всё равно, всё равно, будет в выигрыше – она будет здесь восторжествовавшая победительница, а их свинцовые комочки – лишь бегущие, отступающие, трясущиеся побежденные. Ну и пусть… Пу-у-усть отстреливаются напоследок, пусть захлёбываются от злобы. Так ещё быстрее захлебнутся. Он шёл по тоненькой аллейке среди парка-сквера, который, теперь, конечно, таким назвать было сложно. И в его глазах, пусть только и всего в одних его глазах, среди остального мира, уже горела и искрилась горько-счастливой улыбкой эта победа. И, казалось, что даже хрупкие серые плиточки вокруг, которыми всё почти, теперь было обложено, в страхе тряслись и, чуть не рассыпались кругом. А пока… Пока надо терпеть. Но, пусть ты и не можешь, не имеешь права, пока, отпраздновать эту уж очень большую смелость – сбросить с себя синий цвет, который так опротивел – пока, даже то, что ты его несёшь – тоже победа. Пусть не такая большая и важная, но, кто из нас знает, что из хороших вещей, на самом деле – самое хорошее и важное? И он нёс, пока должен был нести, эту же синюю повязку – почти с тем же достоинством и торжеством, с каким охотно сбросил бы её. Сейчас и это была смелость. Сейчас, и так, на него смотрели, как на безумного, все прохожие – испуганными, немного, глазами, словно читая на этом синем страшное для них заявление о том, что "этот не подчинился". И они – подчинившиеся, особенно молодые, со страхом и растерянностью поднимали взгляд выше – на его лицо, словно там хотели найти продолжение надписи – и финал её для них был полной загадкой и всегда, даже,не смотря на дикость любого его для них – манящим неизведанным. Они смотрели, казалось, так же, как толпа детворы могла глазеть раньше, с открытыми ртами и немым изумлением как на выдающегося учёного-техника, так и на задающегося бандита Лешку из старших классов – в обоих случаях глядя на что-то загадочное и ещё не постигнутое, и ощущая влияние на себя "мощной единицы личности"… И здесь, с каждым этим взглядом, поднятым на него с вопросом: " Кто ты? Алексей ли ты из старших классов или, всё-таки, ученый изобретатель?..", он ощущал, как свой долг – всем видом показать, что он достойный, а на следующий недоверчиво заданный взглядом вопрос: "И как тебе?..", должен был показать: " Я счастлив." И, в сущности, и то, и другое – было правдой. И скорее всего, даже если бы он и не старался ничего показать, по нему и так всё это было бы видно. Но только теперь он не мог позволить себе полагаться на шаткие и непредсказуемые качели случайности. И теперь, да, теперь он мог, смел и даже старался не забывать выносить наружу всё, что прятал внутри в предыдущие годы. И, нужно сказать – теперь это было легко. Теперь – да. Потому что теперь это было не для себя. Потому что теперь-то, каждый тот взгляд, что поднимался от синей повязки на руке, выше, к его лицу, может, хотя бы в одном из тридцати случаев, когда лицо это уйдет из вида, потупится и сможет остановиться на одном месте, где, видимо замаячит какая-то мысль. И может быть, именно: "А вдруг – там, и правда, счастье?" И даже тот взгляд, коих сейчас много, так разрывающе много – тот, что смотрит с нахальной ухмылкой, с чувством надмения и превосходства, даже тот взгляд, встреченный не менее крепкой уверенностью в чём-то, чему и не требуется наступать-защищаться ухмылками и надменностью, может быть, и он смутится слегка и кто-то, его владелец, хотя бы почешет в затылке слегка, уже отходя, и задумается, может, о том, как же это, его атака так резко ударилась о ещё более, получается, крепкую стену, да и отлетела назад не оказав никакого результата. Может быть результат и был оказан, только другой. Теперь его уже почти не ранило то, что к нему так – больше, гораздо, ранило то, что они такие. Чужое горе – ведь тоже горе? А это было горе. Горе, которого, может быть, они и не осознавали, но, ох, какое же оно! И это ещё хуже, когда человек не осознаёт свою беду и не перестаёт её в дальнейшем себе создавать. И, да – хотя они, в отличие от него имели вход сейчас куда угодно почти (или, всё же, только это им так казалось?..) и имели еду, когда захотят её купить… Имели, вроде бы, и уважение от других членов общества. Но, вот, только всё это, что им "давал" маленький кусочек железа в коже, было теперь не настоящим. Он этот видел. Раньше, когда он думал о таком времени – слушал ли проповеди о Последнем времени, или же читал антиутопии, ему всегда было жаль тех, кто, в этом мире становился изгнанником. Теперь он понял, что жизнь изгнанника – удел жалеть остальных. Последнее это время было для них или нет – он не знал, ведь и сказано, что никто не может знать. Но, в любом случае – пьёт человек дорогую водку или дешевый виски, текилу или ром – это не меняет результата. Можно было бы сказать: – "Да, я знал, что если выпью литр с лишним водки – то захмелею. Выпью много, и схвачу отравление. Но, ведь я же пью коньяк. Ну и что, что выпью семь литров? Это же коньяк! От него то не будет такого – он ведь не водка." И от
