читкой, дай рукопись Яшумову – он посмотрит». И больше всех подсовывал свои листы Толя Колесов: «Посмотри, Глеб. Почисть, пожалуйста».
А семинары всё равно проходили убийственно. Убийственно для любого автора. Разносили на них в пух, прах, пыль и пепел. Эти четыре «П» всегда витали в аудитории, где устраивался разнос.
Но Яшумов – чистил рукописи. Почти на бессознательном уровне уже тогда уничтожал в чужих писаниях всякого рода красивости, жаргонизмы, всякое «ботанье по фене». Уже тогда в нём поселился безжалостный редактор.
Однажды Толя, всегда сидящий рядом с Яшумовым, спросил Мастера, как избежать застоя в письме. «Как с этим бороться, Владимир Викторович?» Мастер тут же ответил: «Пишите много, пишите плохо. Но пишите постоянно, не останавливаясь ни на неделю, ни на день. О вдохновении забудьте. Всегда можно извлечь что-то даже из плохой страницы. Но ничего не вытащишь из ненаписанного. Из белого листа. Запомните это, друзья».
В столовой института, где студентам полагался бесплатный обед, Мастер сидел как сокол среди своих голодных птенцов, которые, растопыривая крылышки, набивались на халяву, и поучал неторопливого Яшумова, выделяя его из других. Как пример как не нужно писать: «Вы перфекционист, Глеб. Вы всё время добиваетесь совершенства в своём письме. Которого добиться невозможно. – Смотрел на культурного студента, умеющего обращаться с вилкой и ножом. Закончил с улыбкой: – Вам нужно пожить в нашем общежитии. На Добролюбова. Пройти горнило его. Остаться целым. Тогда и писать будете хорошо. Сочно».
У Яшумова как будто заболели зубы. Откладывал нож и вилку.
В легендарном общежитии Литинститута он был всего один раз. Когда приехал на первую сессию и получил в деканате направление, чтобы заселиться. На четвёртом этаже семиэтажного, наверное, ещё сталинского дома он прошёл длинным тесным коридором, удивившись чрезвычайно. Обшарпанные грязные стены с надписями разного содержания, часто нецензурного, рваный линолеум под ногами, свет вверху только изредка, как в тюрьме. Это был коридор натуральной общаги, ночлежки, трущобы. Такой коридор уместен где-нибудь в Бронксе, в Гарлеме. Но вместо негров в коридор выскакивали жизнерадостные русаки. И парни, и даже девицы. Один высокий загнутый литератор стоял со скрещенными на груди руками, а другой – маленький – тянулся на носочках, обкуривал его стихами. Прямо под ноги Яшумову вдруг выпал ещё один долгогривый поэт. Видимо, после крепкого удара в челюсть. Яшумов поставил чемодан и помог парню сесть к стене.
С расстройства вдруг захотелось сильно в туалет. По маленькому. Зашёл за дверь с буквой М.
Грязь и едкий запах убивали. Покачивался над унитазом, закрывал глаза. Вдруг с удивлением прочитал надпись на стенке – ДЕРЖИ ПРИЦЕЛ! Попятился: чёрт! Хотел помыть руки – кран сорван. Вышел в коридор так.
Увидел, что чемодан потащил тот парень, которому помог. Долгогривый пьяно раскачивался, цеплял чемоданом стену. Яшумов догнал, отобрал чемодан.
Словом, Глеб прошёл тогда весь коридор. Прошёл. И больше в него не вернулся. Пришлось пойти опять на квартиру друга отца, профессора Саблина. В Палашевский переулок. Куда звали всегда, и где уже жил во время вступительных.
Толя тоже жил в Москве у знакомых, но в общагу наведывался. И частенько. С бутылкой ходил по комнатам. Чувствовал себя своим. Садился на чью-нибудь кровать, дымил, наливал однокашникам, сам выпивал, спорил до хрипоты. О литературе, конечно. О том, как писать. Один раз зажгли хороший фонарь. Под левым глазом. Мастер на занятии удивился – чёрный фонарь хорошо гармонировал с волнистыми рыжими волосами студента. И походило, что студент фонарём гордился. Учись, глазами показал Яшумову на соседа с фонарём Мастер.
После лекций Колосов и сам не раз пытался затащить друга в общагу. Но – у Яшумова возле метро сразу начинали заплетаться ноги, и с прямой спиной он уходил куда-то вдаль. По-видимому, к своему Палашевскому переулку.
Возвращались с сессий всегда в дешёвом летящем плацкарте. Утром, проснувшись, хорошо закусывали. На боковушке в проходе вагона выкладывали еду на столик. Еды было много. И Саблины наталкивали Глебу в сумку, и Толю знакомые пустым не отпускали.
«Станция Колпино, – проходя вагон, громко объявляла проводница. – Стоянка одна минута». Железнодорожный вокзал в Колпино и не вокзал вовсе – вокзальчик. Глеб смотрел на низкое зданьице в форме ангара. Которое через минуту поплыло, поехало назад, побежало и исчезло.
Яшумов не мог знать в то время, что где-то здесь, за этим вокзалом, уже бегает в школу его судьба в коротком коричневом платьице с фартуком на лямочках…
– Ну, будем! – подлаживаясь к лексикону друга, тыкал в его стакан своим. Впрочем, перед этим всегда взглянув на просыпающихся перед Питером зевающих пассажиров. В раскрытом купе. Наискосок.
Демократичный и нищий как церковная мышь Колесов не признавал никаких СВ и Красных стрел, профессорский сынок Яшумов – тоже. Только плацкарт.
– Ну, будем! Бывай!
– Неправильно тостуешь. «Будь здоров» надо говорить. «Не кашляй».
Точно!
Глава вторая
1
Яшумов колебался, ехать в Колпино или нет. Простудившаяся жена уже три дня лежит в постели в родном доме. Окружена заботой родителей. Медсестра с уколами приходит каждый день – так нужно ли ему быть там? Мешаться, путаться под ногами? И все же решил – нужно. В воскресенье – поехал. И поездка его в Колпино и обратно – превратилась в незабываемое путешествие.
Утром на Московском он брал штурмом восьмичасовую электричку. Влез. В вагоне стоял в длинной шеренге людей в затылок друг к другу. После остановок, когда шеренга немного рассосалась, даже сел. Между полной женщиной с большой коробкой и мужчиной, худым, но с купленным пылесосом в обнимку.
В Колпино сошло много людей. Толпа с огороженного перрона, точно в контрольно-пропускной пункт, теснилась в небольшой вокзальчик (неужели всё тот же?), проходила через него и вытекала на привокзальную площадь.
Ну а дальше, как сказала однажды жена, нужно пройти вдоль шоссе метров сто, не сворачивая никуда, повернуть на Ижорскую улицу – и на чётной стороне третья усадьба от угла.
Шёл вдоль довольно оживлённого шоссе. Смотрел на чёрные зимние деревья, уходящие в небо, на частные дома с обеих сторон шоссе.
Из одного дома, видимо, недавно на заснеженный газон выкинули пластиковый синий стул со спинкой. Прямо к дороге, где пролетали машины. Бесплатным подарком. Идущему человеку (Яшумову) можно было теперь представить картину: многопудовый дядя пришёл доверчиво в гости, сел на этот стул, стул треснул, и многопудовый опрокинулся на пол. «Что такое! Вы так меня встречаете?!» Дядю с трудом подняли под руки и посадили. К примеру, на диван: «Извините, дорогой гостенёк! Выпейте поскорее рюмочку!» Яшумов улыбался.
По левой стороне шоссе прямо навстречу машинам ехала грузная старуха в коротком пальто. Старательно надавливала на педали явно маленького для неё велосипеда. На багажнике укреплена была продуктовая корзинка. Корзинка – полная.
От удивления встречный водитель на Тайоте разом стал.
