команды специально обработанных агентов — преданных и нелюбопытных. Вооружённые универсальными альматаксами с гирляндами картриджей, они начали с бездомных, а позже вылавливали и ананимировали всех без разбора. Ананиматов не скрывали, списав их появление на новую страшную болезнь. Министерство здравоохранения било тревогу. Краковский отстроил в Рапсограде больнично-исследовательский комплекс, и Хромой «возглавил борьбу на переднем крае медицины». В ответ на скептические потявкивания прессы и оппонентов-одиночек Бова приводил недовольных в ананимарий комплекса, показывал буйных ананиматов и недоуменно вскидывал брови:
— Мне их на улицу выпустить, или вы их дома у себя приютите?
На этом дебаты заканчивались.
Ананиматы делились на буйных — агрессивных и жестоких зверей, и тихих — кротких, безобидных агнцев. Тех, кто не шёл на опыты, утилизировали. Тихих продавали на органы, а буйных выставляли на нелегальные бои.
— Мы теряем огромные бабки, — посетовал как-то Краковский, осматривая Рапсоград с высоты своего офиса на девятнадцатом этаже.
— Неужели ещё остались «огромные» по сравнению с твоим состоянием? — усмехнулся Хромой и сел на край Бовиного стола.
— Я купил клинику трансплантологии. — Бова пропустил мимо ушей сарказм Павла и подтолкнул к нему пластиковую папку. — Пусть нам платят не только за органы, но и за пересадку.
— Ты знаешь моё отношение, — выдавил Хромой, мельком взглянув на документы. — Да, говорю сотый раз, «ананимат» — это не приговор. Я давно заметил и продолжаю наблюдать, пусть медленное, но восстановление личности. Происходит оно часто неравномерно, скачками. И независимо от индивидуальной физики пациента…
— И бои надо у себя проводить, а не таскать буйных по рингам.
— Ты меня не слушаешь, — махнул рукой Хромой.
— Я тебя уже послушал один раз, — задумчиво отвернулся Краковский. — Ты же сам говорил, это не восстановление, а шум округления.
— Бои — явный компромат, — Хромой понял, что наука Бове неинтересна, — тут громкими фамилиями и высокими постами не прикроешься. Заметут всех.
— Я уже обмозговал. Построим арену вон под тем заводом.
— Это ж химкомбинат, — удивился Хромой, проследив взгляд Бовы, — под ним олимпийскую деревню построить можно со всеми стадионами.
— Вот-вот, — Краковский упёрся лбом в раму окна, — стеклянный стадион и построим. А чуть что, зальём кислотой и все дела.
***
Маринка Литаева пришла работать в клинический центр «Рапсодии» сразу после окончания университета. Ещё студенткой она практиковалась лично у Хромого. С Павлом Валентиновичем у них с первого взгляда вспыхнул лютый антагонизм. Системность Маринкиных рассуждений, результаты и виртуозность её работы восхищали Хромого. Но терпеть дерзость и патологическое нелицеприятие Павел Валентинович не мог. Порицаниями, выговорами, а иной раз и крепким словом, он осаживал Маринку, как норовистую лошадь хлыстом.
Наработала Маринка не на одну диссертацию, но защищаться отказывалась. Бросила Хромому вызов: защитится, когда решит задачу восстановления слоёв личности. Снимет, по её словам, «проблему Полтиныча». Сколько Хромой не уговаривал — ни в какую. «Людей надо спасать! — говорит. — Расшибусь, сама умру, но докопаюсь!» После таких слов Хромой стыдился смотреть ей в глаза.
— Пал Тиныч, — в Маринкином голосе звякнула хитринка, — после восстановления можно будет идеальной личностью заняться, а?
— У тебя есть критерии идеальности? — Хромой пренебрежительно хмыкнул.
— Ну и что, что пока нет, — Маринка вскинула голову, показывая готовность вступить в спор.
— Критерии рождаются в контексте, — устало выдохнул Хромой и отвернулся, — а контекст личности шире, чем известный нам мир. Всё больше в этом убеждаюсь.
— Но раз существует столько девиаций, должен же найтись хоть какой-то оптимум? — не унималась Маринка.
— Боюсь, мы как раз его и ищем, — Хромой повернулся к Маринке и сунул руки в карманы. — Оптимум не оптимум, но целостность. А целостность — это не качество, а пропорции, гармония всех слоёв со своими мощностями. Но подозреваю, что слоёв-то каждому из нас и не хватает.
— Ладно. Работаем! — Маринка вернулась к своему любимому альмастату.
Последующие два года она, как ледокол торосы, ломала догмы и развенчивала постулаты, высвобождая новые факты и знания. И хотя главная цель ускользала, Маринка наконец научилась персонально оценивать мощности слоёв души — могла точно сказать, у кого в каких пропорциях формируется личность. Хромой первым делом зарядил мимидосы, чтобы, наконец, сделать Игоря Игорем.
***
В доме Краковского праздновали несколько дней. Бова хоть и кривился, жалуясь на несоответствие результата ожиданиям, но признавался Хромому:
— Какой ни есть, а он это, он. Чувствую, понимаешь, родное что-то в нём появилось.
— Он-он, не сомневайся, — уверенно кивал Хромой.
— Когда ж ты совсем отменишь мимидосы?
— Скоро, думаю, скоро, — Хромой для убедительности нахмурился. — Маринка раскопает. Она такая, ух, — Хромой потряс кулаком.
— Дай хоть глянуть, что за чудо-девка. Есть фотки?
Хромой почиркал пальцем по планшету, и показал экран Бове. Сзади подошёл Игорь:
— Дайте мне посмотреть, дядя Паша, — он выхватил планшет, взглянул на экран и зарделся.
— Маринка! — твердил Игорь, водя пальцем по её фигуре. — Маринка!
— Отдай планшет дяде Паше, — сурово потребовал Бова. — Не нужна тебе никакая Маринка. У меня для тебя другая есть. Виолочка. Такая же… — Краковсий кашлянул. — Но приданого целая Австралия.
— Нет, папа, — пускал слюни Игорь, — я хочу Маринку.
Бова встал, отобрал у Игоря планшет и поманил Хромого:
— Паша, пойдём-ка, дружок, поговорим в кабинете.
***
После беседы с Краковским Хромой отправился в лабораторию. Едва он переступил порог, Маринка оторвалась от альмастата и с горящими глазами кинулась навстречу:
— Пал Тиныч, наращивание слоёв энергии явно связано с полом.
— С каким полом? — рассеянно переспросил Хромой и уселся на табурет.
— Тупим, Пал Тиныч?! — Маринка топнула ногой.
— Ладно, ты копытом-то не бей, — тяжело вздохнул Хромой. — Увольняться тебе надо и уезжать.
— Ага, счаз! Чего это вы вдруг?
— Игорь жениться на тебе задумал.
Маринка залилась хохотом, прихрюкивая:
— Губа не дура у парня!
— У Бовы, ясно, свой расчёт. Он за него Виолетту Байнер сосватает. Дочь одного австралийского воротилы. У неё синдром Попрыгайкина. С Игорем — два сапога пара, короче.
— Совет да любовь! — прыснула Маринка.
— Само собой, — строго глянул на неё Хромой. — Только Бова велел тебя ананимировать.
— Как это? — опешила Маринка. — Как собаку?!
— Наивная… — Хромой осёкся.
— Ой, ладно, Пал Тиныч. Мне работать надо. Я наивная, дурочка с переулочка. А вы такие умные, что мимидосы на вас перегреваются. — Маринка пошла к альмастату.
— Да, помолчи, Марина! — Хромой встал и развернул Маринку к себе лицом. — Ты думаешь, вся эта энергия, — Хромой очертил рукой круг, — из животных? Души животных вообще нельзя использовать в людях. Из людей она выкачана вся. И ананиматы — это не больные, а жертвы. Мои и… Мои, в общем.
Маринка на секунду растерялась, отпрянула, но тут же, тряхнув головой, насупилась:
— Можно отсюда подетальнее?
Хромой рассказал ей предысторию и всю четырнадцатилетнюю эпопею.
