будет труднее. Швырнули несколько камней из кустов!.. Подумаешь, дело!..
На дороге появилась машина, рассекла светом фар стену деревьев, вырвала из темноты белые хаты и сложенный горками кирпич. Шофёр затормозил перед котлованам, который в свете фар можно было принять за глубокую чёрную лужу, и машина исчезла за поворотом. Потом появилась перед воротами и остановилась.
— Это ещё что такое? — Палюх отбросил носком сапога маленький белый камушек и посмотрел ему вслед в темноту. Тряхнул головой, словно усталый конь. — Чёрт подери! — сказал он плохо повинующимися губами и с усилием разомкнул веки. — Если это представители общественности из Варшавы или воеводства приехали поздравить нашу передовую бригаду, то вы их сами принимайте! А я передохну!
Но это были вовсе не «представители общественности!», а всего лишь Ясинский — он привёз из города ракеты. Почти никто из работников бригады не видел ещё фейерверка. Ясинский гордо похлопал ладонью по картонной коробке.
— Да знаешь ли ты хотя бы, как их надо зажигать? — Гай неуверенно посмотрел на длинные цилиндры. — Пожара не наделай и не попади в ребят вместо неба… Хватит уж с нас сегодня грохота…
И он принялся рассказывать Ясинскому обо всём, что здесь произошло. Тот слушал, недоверчиво качая головой.
Земба обошёл их сторонкой и направился к палаткам шестого отряда. Ребята уже строились для парада. Командир их отряда, Мархевка, любил муштру, и они маршировали, как никто другой в бригаде. Впрочем, им это нравилось так же, как и их командиру. Земба всех их знал. Стоя в тени, он переводил взгляд с одного лица на другое. Вот этот парень хоть куда, тот — похуже… Следующий тоже хорош, а тот, с краю, был никудышный, но его здорово подтянули…
Свистки.
— Первый отряд, строиться!
— Второй отряд!
— Третий!..
Томеку не удалось дойти до дверей амбулатории. Свисток — это свисток, святое дело. Томек повернул назад.
Они выходили из темноты колоннами и выстраивались в квадрат.
Раздалась команда:
— Сбор у костра открыт!
Начались речи. Коротко говорил Гай, ещё короче — Ясинский, и совсем коротко — Палюх.
Кто-то плеснул бензин из бидона на ветки, потом вспыхнула спичка, и высокое пламя с гулом взметнулось к небу. Огоньки прыгали по веткам, словно белки. Вдруг откуда-то из задних рядов послышались единичные рукоплескания, потом уже все увидели, кому аплодируют, и бригада так дружно захлопала в ладоши, что по площади пронёсся ветерок и даже заколебал пламя костра.
Янек шёл без посторонней помощи. Голова его была так старательно забинтована, что Томек узнал его только по росту.
— Прошу товарища Яна Сокальчика занять место на трибуне! — Гай говорил спокойно, но не смог скрыть улыбки. Ведь парень был на волосок от смерти — те сволочи едва не убили его.
Земба хотел было кинуться ему навстречу, но остался в шеренге. Он посмотрел на костёр — пламя всё разгоралось, озаряя красным светом лес, стоявший за палатками. Искры с треском разлетались в разные стороны и гасли на песке.
«Нет, теперь бы они тебя уже не сожгли…» — Словно сквозь пелену тумана, перед Томеком возникли густые чёрные волосы и весёлые глаза старосты Павляка. По лицам ребят, стоявших по другую сторону костра, блуждали тени… — «Помни, нет у тебя прощения для тех, кто меня погубил!..»
Кто-то подкинул в огонь охапку веток. Не думая о том, что он делает, Земба аплодировал, когда Томчик и Осинский возвращались в свои ряды с новенькими, блестящими велосипедами. Он не мог оторвать взгляда от огня. Как всё это было просто, как просто. Словно человек отворил дверь и вышел из тёмного погреба на свет. «Помни, нет у тебя прощения…» — «Не прощу, отец…»
— Томаш Земба!
Он не услышал.
— Томаш Земба!
Кто-то толкнул его локтем.
— Эй ты, граф! Десять раз тебя надо вызывать, что ли? Машину, видно, ждёшь? Велосипеда тебе мало?
— Что?
— Иди! Вон туда! — Товарищи со смехом вытолкнули его из ряда. Он шёл по жёлтому песку, которым посыпали площадь. Его обдало жаром костра, потом костёр остался позади. И вот Томек уже стоит перед Гаем.
— …Земба Томаш. В награду за ваш самоотверженный труд, проявленную отвагу и товарищеское поведение вы получаете велосипед!
Они обменялись рукопожатием, и Томек положил ладонь на руль велосипеда.
— Я поеду! — тихо сказал он. — Не потому, что велосипед… Я теперь всюду поеду!.. Скажите Ясинскому и Палюху, что… что со мной даже не надо говорить об этом… Если могут… пусть забудут о том, что сегодня было… Скажите, что я… что уже… Скажете?
— Скажу.
— И ещё одно… Я никогда им не прощу за отца!.. Потому что это они…
Гай смотрел ему вслед, пока тень уходящего паренька не растаяла в темноте по ту сторону костра.
Гай повернулся лицом к трибуне. Палюх не заметил этого. Он обвил рукой плечи Сокальчика, а тот сидел, опустив плечи, уткнув в ладони забинтованную голову.
— Всё в порядке! — сказал им Гай. — В полном порядке!
— Да мы знаем, милый! — Палюх крепче обнял Янека. — Знаем!
Сокальчик поднял голову и отвернулся от огня. Он тёр рукой глаза. А может быть, хотел поправить бинты? Да. Вероятно, он хотел поправить бинты.
Гай заглянул в список премированных.
— Олесинский Станислав! — прочитал он, но ему пришлось повторить ещё раз, потому что голос у него вдруг сорвался и никто не расслышал, чью фамилию он назвал.
22 июля — национальный праздник народной Польши. (Примеч. перев.)
