завладели почти всей Польшей, казаки же бунтуются.
— Ну а князь Бранденбургский и хан татарский! — воскликнул, не теряя надежды Жегоцкий. — Наконец, есть же и у нас: силы, которых мы еще и не пробовали.
Пан Павел только снова повел плечами.
— Татары в степях, князь Бранденбургский думает о себе, а? наши силы! Ба!..
— Как так! Да ведь это наши союзник и вассал!
— Признаюсь вам, — добавил Кордецкий, что татарин-друг хуже врага. Избави Бог на него рассчитывать, срам и стыд. Но мы принуждены будем клин клином вышибать, что ж делать! Пусть придут басурманы, если иного ничего нельзя поделать. Ну, а что же слышно о хане?
— Хан, говорят, как увидел, что в Польше правит Густав, — продолжал пан Павел, — отправился в свои пустыри, говоря, что был союзником короля Яна-Казимира, а так как поляки выбрали себе нового короля, то он будет ждать, когда новый король заключит с ним новые условия.
— Так обойдемся и без него, — сказал приор. — Баба с возу, лошадям легче! — промолвил он тихонько.
— Между тем, — сыпал, как из рукава, пан Павел, — все сдается, складывает оружие, присягает и переходит на сторону неприятеля. Пан воевода Тышкевич в замке в Ухаче присягнул шведскому королю; в Варшаве верховодит Радзеновский, а Краков; осажден и скоро сдастся, так как некому будет защищать его.
— Что вы говорите! — перебил пан Жегоцкий. — До этого не; дойдет: а гетманы, Чарнецкий, шляхта, народное ополчение, войско… нет, мы не дадимся, нет!
— А мы уже дались! — сказал пан Павел.
— Ну, так и отберем себя назад, — воскликнул шляхтич, весело махнув рукой.
Приор холодно слушал, не выдавая себя ни движением лица, ни словом, как вдруг дверь снова отворилась, и вошли обещанные гости: Себастиан Богданский и Стефан Яцковский, шляхтичи ченстоховские, соседи, бывавшие часто в монастыре, а сегодня, в день Всех Святых приехавшие помолиться и посоветоваться с приором. Первый, уже седой и сгорбленный, вошел медленно, опираясь на палку, низко поклонился, сгибаясь чуть не до колен, и рассыпался в преувеличенных любезностях. За ним шел Яцковский, дородный с орлиным носом и бегающими глазами, плечистый мужчина, немного прихрамывая на ногу, которую вывихнул, гоняясь недавно с хортами за зайцем. Это был рьяный охотник, старый воин и крикун, забияка, всегда готовый выпить или пустить в ход саблю; шляхтич в полном смысле слова, шляхтич тех дней, когда "пан брат" один властвовал в Польше. В политике и в новостях он придерживался мнения своего арендатора, и ничто не могло разубедить его в том, что евреи лучше всех знают все. А что евреи служили шведам, предавая и их понемногу, где было возможно, не нарываясь, однако, на виселицу; что евреи укрывали по дворам сто тысяч ногайцев и перекопских татар, идущих на защиту Речи Посполитой, — то пан Яцковский и сам был не прочь примкнуть к шведам, а потом снова от них отречься, когда придут татары.
После приветствий и представлений, любезностей и упоминаний о родне и наскоро состряпанных комплиментов, на которые не скупились, все сели и разговор быстро возобновился на прежний лад.
Пан Павел Варшицкий, по настоянию шляхты, повторил то, что говорил раньше; и все замолкли, грустно поглядывая друг на друга, как бы ожидая, чтобы кто-нибудь высказался первый.
Приор тоже молчал.
— Секретов между нами быть не должно, — сказал наконец пан Павел, — сообщу вам, что, по мнению всех политиков, сдача всего королевства Карлу-Густаву неизбежна. Рано ли, поздно ли, но как только возьмут Краков, этот час наступит, так как каштелян киевский долго не продержится в нем со своей горстью людей, и все мы будем в руках шведов.
— Это еще вилами на воде писано, — возразил пан Жегоцкий, — кого Господь покарает, того и утешит.
Богданский молчал, но вздыхал на всякий случай, а Яцковский горячо возразил:
— А если бы мы даже присягнули шведам? Так что ж? Не мы первые, не мы последние…
При этих словах пламенем негодования вспыхнуло лицо приора, глаза его загорелись и метнули молнию; он встал с кресла; изменившись, грозный, как пророк, и вдохновенный; все, как бы почуяв в нем подъем духа, прежде чем он заговорил, замолкли, и сильный голос ксендза Кордецкого загремел по зале.
— Сдастся вся страна, — воскликнул он, — сдастся, вы говорите? Нет, нет! Этого не допустит Бог, и не все отрекутся от короля, ибо первый Ченстохов останется верным Яну-Казимиру.
— Как это? — спросил задумчиво пан Павел. — А если шведы придут сюда, что очень возможно, потому что уже слышно, что Вейхард замышляет направиться в эту сторону с Садовским, так значит, вы будете защищаться?
— Будем, — ответил спокойно приор, — с помощью Божией будем защищаться и защитимся.
— Против всей шведской армии? — спросил Яцковский. — Сопротивляться войску с артиллерией, старым и испытанным воинам и вождям.
— Самый лучший воин это Господь Бог, любезный пан Стефан, — возразил приор, понижая голос, — в Нем одном упование, идя с Ним, мы не испугаемся власти Густава. И если Господь продлит мои дни, то ни святого образа, ни Ясной-Горы не отдам в руки еретиков; лучше схороним себя в ее развалинах.
Варшицкий слушал, не веря ушам своим, с каким-то страхом, с непонятной задумчивостью, ясно выразившейся на его лице.
— Неужели это правда, отец приор? Вы так думаете?
— Так думаю и исполню с помощью Божией; под покровом Девы Марии не отдадим Ченстохов шведам.
— Кстати, мой брат, каштелян… — заговорил пан Павел, но, спохватившись, умолк.
— Говорите, говорите, — подхватил приор, беря его за руку, — мы все здесь свои, секретов не имеем, здесь все друзья монастыря.
— Тогда откровенно скажу вашему высокопреподобию, — сказал Варшицкий, — что поручил мне мой брат. Уже нет никакого сомнения, что отъезд Миллера, Вейхарда, полковника Садовского, которого вы, вероятно, знаете, так как он жил у нас, означает, что они готовятся идти на Ченстохов.
Шляхтичи побледнели. Богданский стал ломать руки, а приор слушал с таким видом, как будто он ожидал уже, что это ему должны были сказать.
— Сколько раз уж, кажется, собирались они выступить из Калиша, но как-то все не могли привести этого в исполнение. Теперь понадобились деньги; не без того, что они слышали о сокровищах монастыря. Несомненно, они придут и придут со значительными силами, и, по мнению моего брата каштеляна нужно спасать, что можно, увозя ценности в Силезию, и прежде всего чудотворный образ, сокровище всей Польши.
— Святые слова, мудрейший совет, — шептал пан Богданский, — сразу видно политика!
— И я того же мнения, — добавил Яцковский.
— А вы что скажете на это? — обратился со странной улыбкой приор к Жегоцкому.
— Я жду, что скажет отец приор, и заранее подписываюсь
