воду. Когда он поднял голову, то потряс ею, как собака.
– Надеюсь, никто сюда не напрудил, – сказал он.
Наступила тишина.
– Это полезно для кожи, – сказала Ева.
Ева сидела между Кейт и Эллой и читала им сказку, как делала каждый вечер с тех пор, как им исполнилось два года. Комната девочек была прибрана, ящики полны выстиранной и сложенной одежды, игрушки выстроены на подоконнике, книги снова на полках. Это все – работа Юнис. Пьянящее сочетание золотого света ночника и мыльного, теплого запаха девочек заставило Еву забеспокоиться, что она испускает химические испарения. Ей нужно выбраться отсюда, прежде чем она отравит своих детей.
Когда она закрыла дверь в комнату девочек, в доме царила полная темнота. Она позвала Шэя, включая свет на своем пути и вытянув руки вперед, чтобы не врезаться в их вечно разбросанные вещи. Они никогда ничего не выкидывали. Шэй сидел на кухне в спортивных штанах и доедал макароны, оставшиеся после ужина девочек. Она встала позади него, прислонившись к столешнице, и наблюдала за их отражениями в стеклянных дверях, выходивших во двор.
– Итак, что Фрэнк сказал в свою защиту? Он рассказал тебе, что случилось у них с Беа?
– Она с ним перепихнулась.
Ева подумала о подростковых походных кострах, где одно прикосновение к плечу вело к пожиранию друг друга в поцелуях. После литра сидра уже не имело значения – кого и с кем. Такой момент был и в библиотеке Харвуд-хауса, когда все они сидели близко друг к другу, положив ноги на ноги, головы на колени, пока им массировали ступни и гладили волосы. Она снова почувствовала себя молодой: это чувство бесконечных возможностей, множества своих личностей, которые только предстоит исследовать.
– Я думала, ты сказал, что он ничего не может вспомнить? – спросила она Шэя.
– Да, и я ему верю, но она написала ему.
– Она написала? – Сообщение было доказательством. – Это безумие. Честно говоря, я думала, что мы просто шутили, – сказала Ева. – Я не знала, что кто-то будет всерьез играть.
– Что? Но ты же выбрала Конора? – Шэй обернулся, чтобы посмотреть на нее. Он улыбался, но она видела, как в его спине нарастало напряжение.
– Я никого не выбирала.
Шэй засмеялся. Замолчал, снова засмеялся.
– Проверь мой телефон. – Она протянула ему телефон, но он его не взял. Не торопясь доел макароны, вытер пальцем тарелку и облизал палец.
– Интересно, почему мне никто не написал.
Ева выдохнула. Но тут до нее дошел вопрос: почему ее друзья не захотели провести время с ее мужем? В любом случае она не хотела знать. Она шагнула в зазеркалье, и все изменилось.
– О боже, – сказала Ева. – У нас на всех шестеро детей. Это было так безрассудно.
– Все равно хорошо покутили. – Он открыл холодильник и скрылся за дверцей. – Есть что-нибудь вкусненькое?
Еве начало казаться, что Шэй понял что-то, чего не понимала она. Обычно было наоборот.
– А что бы ты сделал? Если бы тебе написала Беа или Лиззи?
– М-м? – Шэй закрыл дверцу холодильника и пожал плечами, медленно и нарочито: – Кто именно из них?
Она толкнула его, но он был готов. Он обнял ее и поцеловал так сильно, что она почувствовала привкус крови. Слившись воедино, они шаркающими шагами направились в спальню, расстегивая одежду, безуспешно пытаясь сохранять тишину. Вешалка в коридоре упала, и они замерли, но девочки не издали ни звука, и они смогли беспрепятственно продолжить пожирать друг друга. Это был непривычный для них конец воскресного вечера, но выходные оставили между ними пространство, которое нужно было заполнить.
Ева лежала на спине и бодрствовала. Шэй спал на боку, его согнутые колени впивались ей в бедра. Голубая щель возле жалюзи возвестила, что утро уже не за горами. В тишине, прежде чем уснуть, Шэй сказал ей: ничего страшного, если бы она написала Конору. Он верит ей, она ничего не сделала бы. Она рассмеялась.
Через несколько часов ей нужно будет собрать девочек в школу, подумать об украшении класса к Хэллоуину, решить, что делать с пятилетней Элизой Бурк, которая отказывается сидеть во время урока, решить, сможет ли она найти время, чтобы сходить в супермаркет. У нее нет времени думать о Коноре. Она не будет думать о Коноре.
Ранним утром в понедельник, когда уличные фонари светились золотом на фоне сиреневого неба, Конор выгуливал Джаро вдоль канала. Джаро был приютским псом, вероятно, джек-рассел-терьером, никто точно не знал. На этот раз Джаро, проигнорировав спящих лебедей, помчался по дороге и залаял на женщину, которая, казалось, выгуливала под уздцы маленькую лошадь. Она выглядела знакомой. Конор почувствовал, как у него забилось сердце, но, подойдя поближе, понял, что не знает ее, а ее лошадь оказалась немецким догом, и они оба вежливо проигнорировали тявканье Джаро.
Конор подхватил Джаро на руки. Женщина улыбнулась и пошла дальше. Он поставил собаку на землю и оглянулся на женщину. Она была похожа на Еву: прямые длинные темные волосы с пробором посередине, очень светлая кожа и ровная тонкая шея танцовщицы. Ее бледно-голубое пальто светилось. Когда они были в библиотеке, Ева рассказала ему о том, как над ней издевались в школе. Ее форму и одежду для физкультуры украли из раздевалки после тренировки по баскетболу, и ей пришлось идти домой в пальто, под которым не было ничего, кроме нижнего белья. Она быстро забыла всю жестокость и наслаждалась своей тайной. Когда Ева рассказывала истории, никогда нельзя было знать наверняка, чем они закончатся. Он снова улыбнулся, представляя, как она идет домой в пальто. Провести эти ранние часы с Евой было все равно что встретить кого-то в пабе и решить проводить его домой: не важно, как далеко, – просто чтобы не заканчивать разговор. Они не сделали ничего, что он мог бы назвать предательством, но он знал, что не хочет рассказывать Беатрис подробности. Беатрис не задавала вопросов о выходных, и он чувствовал облегчение. Вчера вечером она была занята Фиа, пытаясь объяснить ему, что болезнь Альцгеймера делала с его бабулей. Еще один разговор, в котором Конор не хотел участвовать.
Дом Конора и Беатрис на Грантем-стрит представлял собой георгианский двухэтажный дом рядовой застройки с цоколем: его ремонт обошелся почти в ту же сумму, что сама покупка, и ежемесячные выплаты по-прежнему лежали на них тяжелой ношей. Теперь дом стоил лишь половину того, что они на него потратили. Беатрис называла его инвестицией в их долгосрочное будущее: иронично, учитывая, как три этажа
