Как грустно сделалось Анюте, когда она, проснувшись в самом деле, удостоверилась, что находится у Дюндика. Но, несмотря на то, последняя половина виденного ею сна укрепила ее силы и оставила в душе надежду, что не всё еще потеряно. «В самом деле, — думала она, — что нужно для моего счастия? Согласие Клима Сидоровича? А почему же мне не надеяться, что он по крайней мере со временем переменит мысли свои о Блистовском? Надобно только вооружиться терпением, а между тем, может быть, самое повиновение мое его обезоружит».
Одобренная этой мыслию, она приняла Клима Сидоровича довольно спокойно, когда пришел он к ней в продолжение утра.
— Я вчера забыл у вас завещание покойного Трофима Алексеевича, — сказал он. — Вы, верно, прочитали его еще раз на досуге?
— Читала, Клим Сидорович.
— И что намерены вы делать?
— Я намерена повиноваться воле батюшки, — отвечала она сквозь слезы.
— Ну вот это хорошо. За это хвалю вас, ей-богу, хвалю! Надобно всегда меня слушаться, я дурного не посоветую. Не забывайте никогда, что я вам второй отец!
В самом деле, Дюндик не ожидал столь скорого решения и несказанно обрадовался, увидев, что ему не нужно вступать в новые споры. Он поспешил уйти, чтоб сообщить товарищам своим о благополучном успехе, и тем избавил Анюту от своего присутствия.
Всё семейство, не исключая Марфы Петровны, приняло ее весьма благосклонно, когда пришла она к ним, и никто не упоминал ни слова о вчерашнем. Прыжков в особенности старался ей угождать, и Анюта, слишком занятая своим горем и вовсе не подозревая его видов, взирала с благодарностью на его учтивость.
Дюндики радовались успеху своего коварства.
— Кажется, недолго она будет горевать о Блистовском, — сказала Марфа Петровна с торжественным видом. — А он, дурак, я чай, думает, что она без него жить не может!
— Хоть много мне было хлопот, — говорил Клим Сидорович, гордо посматривая на все стороны, — да по крайней мере недаром!.. Ну, теперь, кажется, дело-то будет в шапке!
И Прыжков ласкал себя надеждою, что она не противостоит его любезности, особливо при помощи грозного завещания.
Низкие души! Они не имели понятия о том, с какою твердостию добродетельный человек переносит самые тяжкие несчастия, когда подкрепляет его убеждение в исполнении долга и чистая надежда на провидение! Они не подозревали, что эта надежда, как бесценное сокровище, хранилась в невинном сердце Анюты и тихо, как голос ангела-хранителя, нашептывала ей утешительную мысль, что рано или поздно она будет вознаграждена за свои страдания.
Таким образом прошел весь этот день, и Анюта, с растерзанным сердцем, но с довольно покойным духом легла спать. Силы ее истощены были претерпенными накануне огорчениями, и потому она от усталости сомкнула глаза, и вскоре легкие сновидения, порхая около нее, начали погружать ее в сладкий сон. Но и эту ночь предназначено ей было провесть в тревоге.
Она находилась еще в том приятном забвении, которое обыкновенно предшествует крепкому сну, как вдруг послышалось ей, что кто-то тихонько стучится в дверь.
Анюта вздрогнула. Сначала приняла она это за обман воображения и вновь хотела закрыть глаза, но стук опять повторился, и так внятно, что не осталось для нее никакого сомнения. Она приподнялась в по-стеле — глубокое молчание царствовало в комнате; потом опять кто-то постучался, так же тихо и внятно.
Уже выше замечено было, что в Анютиной спальне находилось двое дверей, из которых одна вела в покои барышень, а другая в пустые комнаты недостроенного этажа. Последняя эта дверь заперта была задвижкою со стороны Анюты, которой иногда случалось отворять ее днем из любопытства. В тех комнатах еще не были намощены полы, а окошки с давнего времени оставались невставленными. Она знала, что ни изнутри дома, ни снаружи не было туда никакого хода, кроме из ее комнаты, и, несмотря на то, в эту-то дверь слышен был стук, прервавший ее сон.
В другое время Анюта вероятно бы испугалась; но в этот день столь много важнейших обстоятельств занимало ее воображение, что для страха в нем почти не было места. К тому же, как говорится, утопающий для спасения своего хватается даже за соломинку; и в глубине души Анюты глухо отозвалась мысль, что этот случай имеет, может быть, какую-нибудь связь с несчастным ее положением. В таких затруднительных обстоятельствах, в каких тогда была Анюта, самые невероятные предположения могут показаться возможными; а потому и ей пришло на ум: не вестник ли это от Владимира или от тетушки? Или, может быть, — при этой мысли холодный пот выступил по ней — не священная ли тень покойного отца спустилась из горней обители, чтоб ее утешить, укрепить, наставить? Сердце ее сильно забилось; она подняла взоры к небу — луна так ласково светила в окно, лучи ее так весело играли на стенах ее комнаты… Анюта перекрестилась, вскочила с постели, накинула на себя салоп и твердыми шагами приблизилась к таинственной двери.
Когда Анюта подошла к двери, стук опять возобновился, и она услышала очень внятно, что кто-то за дверью зовет ее по имени:
— Анна Трофимовна! Анна Трофимовна!
— Кто там? — спросила она вполголоса.
— Добрый человек. Отворите, Анна Трофимовна, отворите. Только тише, ради Бога, тише!
Анюта собралась с духом. С трепещущим сердцем и дрожащею рукою отодвинула она задвижку, дверь со скрипом отворилась, и, к неизъяснимому страху, она при лунном свете увидела пред собою безобразную фигуру, с ног до головы покрытую длинною темною шерстью, с сверкающими, как раскаленные угли, глазами.
Вся бодрость ее мгновенно исчезла при виде такого чудовища, и она, не помня сама себя, громко вскрикнула. Казалось, что и чудовище не менее ее испугалось: оно отскочило и громким голосом произнесло:
— Ах я пустая голова! Извините, матушка Анна Трофимовна!
Потом с быстротою молнии чудовище вскочило к ней в комнату, несмотря на крик ее, насильно всунуло ей в руку небольшую бумагу и скрылось опять в пустые покои, захлопнув за собою дверь.
Всё это продолжалось не более нескольких секунд. Анюта перестала кричать и стояла еще посреди комнаты, когда отворилась другая дверь и вдруг бросились к ней обе барышни, сопровождаемые горничною девушкою. Немного погодя вошла и Марфа Петровна с супругом и племянником.
Комната осветилась принесенными ими зажженными свечами, и Анюта совершенно опомнилась. В крайнем замешательстве стояла она неподвижно на одном месте, крепко закутанная в салоп; полученную ею бумагу она невольно сжала в руке.
— Что с вами сделалось? — в один голос вскричали Клим Сидорович и барышни.
— Что это вы так раскричались? — спросила Марфа Петровна. — Перепугали до смерти всех! Что с вами случилось? Зачем вы так кричали?
— И сама не знаю! — отвечала Анюта, запинаясь. — Внутренний голос внушал ей не открывать причины своего испуга; к тому же она слишком мало имела к ним доверенности, чтоб быть откровенною. — Я думаю, что мне что-нибудь пригрезилось.
Все, по-видимому, довольствовались ее ответом и хотели уже уйти; одна Марфа Петровна, сбираясь выйти вместе с другими, ворчала про себя:
— Ни минуты нет от нее покоя. Чтоб ее…
Вдруг в пустых покоях раздался шум, и все остановились.
— Это что такое? — сказала Марфа Петровна. Прыжков подошел поближе.
— Дверь не замкнута! — вскричал он и поспешно отворил ее. В конце пустой комнаты, при месячном сиянии, увидел он черную фигуру, подвигающуюся к окну, и стремглав бросился туда, чтоб ее схватить; но, не зная или забыв, что пол там не был настлан, он споткнулся на бревно и упал изо всей мочи.
— Ловите! Ловите! — кричал он во всё горло, несмотря на чувствуемую им боль. — Скорее сюда огня! Клим Сидорович! Марфа Петровна!
Дюндик не очень спешил исполнить его желание; но Марфа Петровна, вырвав у мужа из рук шандал, вошла в пустые покои, а за нею последовали и все прочие, кроме Анюты.
Прыжкова подняли и поставили на ноги.
— Ищите, он должен быть здесь, не упустите его! — говорил он им запыхаясь.
— Кто, о ком вы говорите? Кого вы видели? — спрашивали наперерыв все.
— Не знаю, — отвечал он, — но я видел ясно, как он подвигался к окну вон там, в этом углу. Если это не сам дьявол, так он еще и теперь должен быть здесь. Кроме его, никто не выскочит из второго этажа, не сломив себе шеи.
По его требованию начали искать во всех углах и не нашли никого. Подходя к окну, Прыжкову опять показалось, что та же самая фигура крадется на дворе в тени около забора.
— Гей! — закричал он, — сторожа, сюда! Султан! чужой! ату его, ату!
На крик этот начали сбегаться люди. Султана спустили с цепи, и Прыжков, прихрамывая, побежал вниз, чтоб участвовать в поимке незнакомца.
