себя в полиэтилен и нетканку, они даже тебе улыбаются и глазки строят. Разве что в очередях приходится стоять на лестнице или на улице, но ничего страшного, лето же. Так что не очень даже понятно, почему всё это так изматывает. Словно и впрямь – железный шиповник на пути в сонное царство, и где-то там ждёт прекрасная принцесса.
Моей принцессе восемьдесят лет, думал Ёксель, спускаясь в царство Аида, то есть, в метро. Еще не факт, что можно спасти ее поцелуем. Но я уже подорвался. Ничего уже не поделаешь. Таким уж нелепым стал мир, что пробраться в другую страну можно, только пройдя через железный шиповник – а с другой стороны, может, и ценность твоего появления от этого повышается? Или нет.
Вышел из метро на прожаренной солнцем Нарвской площади, обогнул ее, продираясь сквозь толпу, по солнечной стороне, нырнул в прохладу Екатерингофа. Осознал, что с каждой минутой идёт всё медленнее и медленнее: совсем не хотелось доходить до лофта, включать ноутбук, тонуть в трясине анкеты. Настолько не хотелось, что остановился вовсе, огляделся – и свернул в сторону от народной тропы, ведущей к выходу из парка. Куда-то в заросли, в сторону заброшенной эстрады, в тень и запустение. Сад, зимой довольно прозрачный и унылый, летом совершенно зарос, и, кажется, в нём много и вкусно пили. Да вот же, подумал он, бабушка же еще не прислала письмо от семейного врача, а в анкете нужно подавать все документы сразу, а то визу не дадут, и всё с начала начинать, а уже будет отметка, что однажды не дали. Вдохнул-выдохнул, но облегчения, которое чувствовал, получив каждую очередную справку, не испытал. Сам ведь знаешь, что это отмазки. Всё равно ведь придётся это делать. Но сад уже затащил его в свою тень и тишину, и тропинка вела куда-то вглубь, и, кстати, на тропинке было полным-полно пивных крышечек.
Похоже, сад всё-таки кто-то иногда убирал: пустых бутылок практически не попадалось, а на деревьях время от времени темнели черные мусорные пакеты. А крышки – да кто на них вообще обращает внимание. Это был рай для сумасшедших художников, придумавших проект красок Апокалипсиса.
Началось с того, что одна из постоянных пользователей мастерской посмотрела мастер-класс по ручному производству акварельных красок. Оказывается, если взять гуммиарабик, мёд и какой-нибудь пигмент, а еще стекло и стеклянную растирку для пигмента, можно сделать совершенно настоящую краску, вот как заводскую, только круче! И эта прекрасная девочка начала тереть пигменты, за неимением профессионального мюллера, венецианской стеклянной подпоркой для двери, и намешивать удивительное. Например, краску, которая, если взять мало воды, похожа на умбру, а если много, распадается на желтую и ультрамарин. Или, например, сепию, сделанную совсем уж по средневековой технологии, из черной саблинской глины, собственноручно извлеченной из пещеры. Но куда потом эти чудеса разливать? Тут-то и возникла идея использовать в качестве кюветок пивные крышечки. Это же практически как в игре в фоллаут! В крышечку влезает ровно столько, сколько можно натереть за один раз. Все восхитились и начали таскать в мастерскую кучу разноцветных пробочек, потому что всем хотелось этими красками порисовать, и Ёкселя не минуло это поветрие, и взгляд перенастроился на поиск крышечек: вот серебристый Хугарден, вот забавный волчок волковской пивоварни, а вот зеленая с трилистником, их полно, популярное пиво, правда, Ёксель понятия не имел, какое, вообще пивом интересовался не очень-то. Не все крышки годятся: если ее уже погнули открывашкой, обратно не выпрямишь. Бывает, попадаются совсем уж бессмысленные крышечки от водки, одноразовые, с кольцом: нагнёшься, заметив блестящий кружок, и зря, никак ее не применить. Но в парке, где редко у кого найдётся настоящая открывашка, бутылки открывают, поддев снизу ключом или зажигалкой, это совсем их не повреждает, удачно. Набрал уже с десяток, и тут заметил пуговицу.
Ну, как заметил. Краем глаза показалось, что и это крышка – но нет, не крышка это была, а самая настоящая довольно винтажной конструкции пуговица, будто бы от девятнадцативечного мундира, с двуглавым орлом, составленная из двух латунных половинок, с петелькой. Но в очень хорошем состоянии. Вряд ли настолько древняя, скорее, современная реплика. Даже не позеленела нигде и сдержанно сияла на ладони у Ёкселя, как император Александр второй, деловитый, совсем не вычурный, прогуливающийся по парку в одиночестве и даже без охраны. Ёксель сунул пуговицу в другой карман шортов и пошел дальше, внимательно оглядывая тропинку, и вскоре заметил другую пуговицу, то есть, вообще совсем другую. Эта была стеклянная, темно-зелёная, поднимающаяся ступеньками, что-то она напоминала такое, бабушкинское, кажется, похожая была на старом бабушкином платье, только чёрная. Зелёная еще лучше, такой малахитово-зелёный, как прабабушкин парфюмерный прибор, сразу представляешь такую старую даму с кружевным воротником и манжетами, в тяжелом темно-зелёном платье. Как королева-мать. Ничем особенно не управляет, а на деле правит миром, Елизавета какая-нибудь, ну да, поверим мы, что королева – декоративная фигура, как же.
Так бывает, когда ищешь одно, а находишь другое, более ценное. Мир вывернулся пуговицами наружу. Теперь Ёксель уже не замечал на пыльном гравии пивных крышек, кажется, всюду были пуговицы. Нет, их было не так много, чтобы сразу набрать, не разгибаясь, горсть. Они словно заманивали, тут одна, там, за поворотом, другая, и впереди вон что-то виднеется, и такое привлекательное, что поневоле заходишь в заросли всё дальше и дальше. То попадается совершенно рекурсивная современная пуговица: в ней три совсем уж микроскопические пуговички, как будто от кукольного платья, залиты в прозрачную смолу. То наоборот: большая, чуть больше пятирублёвой монеты, медная, с волчьей головой и дракаром, заполненная сзади оловом, явно самодельная, но суровая и основательная, как викинг. В отличие от пробок, для Ёкселя в пуговицах не было никакого смысла: шить он отродясь не умел, разве что сапожным шилом залатать сумку. Куда пуговицы?! Но оторваться почему-то не мог. Последней нашлась пуговица из яркого перламутра, с тонкой гравировкой по краю, ветка и цветочки, нежная, как принцесса, на этом ручеек пуговиц прекратился, а через несколько шагов Ёкселя встретила жестяная коробка из-под чая с высокой проволочной ручкой, красная, похожая на трамвай. Похоже, из нее-то пуговицы и рассыпали. Огляделся: вокруг были кусты и ничего знакомого. Да сколько тут того Екатерингофа?! Не такой уж большой парк, не Удельный и не Сосновка, в пять минут можно весь пересечь. Беспокойно озираясь, машинально пересыпал добычу из кармана в коробочку и пошел дальше, держа ее за ручку, как очень маленький портфель.
Местность решительно не узнавалась, а потом и вовсе пошла на подъём. Хочешь свести питерца с ума – покажи ему рельеф местности южнее древнего берега
