Память по женской линии - Татьяна Георгиевна Алфёрова

не могли разбудить, даже прыгая со всей дури по тушке автора. На вторую ночь после переезда муж ехидно поинтересовался, не слышала ли я чего-нибудь? Он утверждал, что Кыся выдала ночью диапазон, которому позавидовала бы Има Сумак. Мужчины склонны к преувеличениям, я помню, как жалостно пищала кошка, за что и получила первое имя Пискля. Но стоило ему уйти в магазин, скептицизм испарился: Кыся уселась на коврик под дверью и, начав с тонкого плача, отхватила пару октав, закончив низким трагическим воплем. Надо дать ей послушать Плавалагуну из «Пятого элемента», отличный дуэт сложится.

Чем кончилось? Кысе в ветеринарных клиниках давали 3–5–7 лет, по-разному. Она плоховато видит, и анализы крови не блестящие. Весила 3 кг, за два месяца «малость» прибавила: 4,2 кг (а если бы я поправилась на треть за два месяца?). Уважает поесть. Обожает играть. Рыдает, когда муж уходит даже ненадолго. Шерсть у нее потемнела и залоснилась. Выяснилось, что ничто кошачье Кысе не чуждо, вертикаль освоена. Остался последний редут: обеденный стол, но она регулярно и неустанно пытается его взять. Уже две недели как начала лежать на коленях у хозяев «просто так», не за еду. Но только боится открытой входной двери: вдруг случайный сквозняк подхватит, унесет обратно.

Мы давно не обижаемся друг на друга по мелочам.

Неправильно! Надо так: иногда мы не обижаемся друг на друга по мелочам.

Опять неправильно. Но к чему правильность, не репортаж, чай!

Говорю мужу:

– Я же не описываю ваши с друзьями приключения дословно.

– Нет, – отвечает муж, – ты их преобразуешь в анекдоты. Моя интонация была иной.

– Но я не называю твоих друзей по именам! – вскрикиваю почти нервно, с надеждой.

– Называешь, – мрачно отзывается муж и уходит на кухню разливать чай.

Из заварочного чайника, прямо из выгнутого носика, льются истории и имена. Стою в дверях, на кухню не захожу. Истории переливаются через край чашки, растекаются по ладони стола, струятся на пол. Кошка возмущенно трясет лапами и скачками спасается в комнаты: истории захлестывают, вот уже табуретка поплыла, закачалась…

Неужели муж прав?

Твой, говорю, друг Вова в 80-е годы, когда все были крайне озабочены внешним видом и содержанием, поразил меня до печенок-селезенок тем, что зимой ходил в валенках на босу ногу. И плевал на то, какое он произведет впечатление. Но какой Вова обидится? Вова художник-музыкант? Или Вова из театра? Оба сегодня люди довольно известные… А может, не обидятся?

А с каким из Вов мы лепили снежную бабу на пруду, потому что прочие места, особенно дорожки, были завалены снегом выше собаки? Лед провалился; все выскочили, и только Вова ушел под воду по пояс, едва успев перекинуть двухлетнюю свою дочку на мягкую клумбу рядом с прудом. Наша роскошная снежная баба с грузным всхлипом сложилась и нырнула в свежую прорубь – медленно и плавно. Отсмеявшись, мы обнаружили, что камера Вовы продолжает снимать. Фильм получился невнятный и стремительный, даже если рапидом. А ведь я помню, как неспешно прыгала на берег, а ребеночек так же неторопливо планировал на клумбу.

По имени называю, но не по фамилии же!

Смотри, вот и стол кухонный задрожал, торопясь в плавание. Текут истории, торопятся. Море разливанное!

С Вовой мы пережили ночь путча в 1991 году (ты шутил: ППП – провал попытки переворота). В то лето у нас на даче обосновалась чужая кошка. Жили так: я плюс подруга с маленькими детьми. Мужья (ты и Вова) приезжали не всякую ночь, работали мужья. Я вернулась поздно, фонари не горели, было страшновато. Дети спали, подруга нервничала: прошел слух, что по Таллинскому шоссе мимо нас будут перегонять военную технику. Едва раскочегарили самовар, появились мужья, оба. В преддверии сухого закона мы решили уничтожить все алкогольные запасы: бутылку водки и шампанское. К трем утра справились. Без помощи детей.

В четыре утра я проснулась не от печали, а от того, что простыня под нами оказалась мокрая. Включила ночник: простыня красная от крови.

Визжать поостереглась, сперва проверила, нет ли у кого из нас артериального кровотечения/чахотки/ открытого перелома. Не обнаружила. Тогда уж и завизжала.

Рожала пришлая кошка. Прямо на постели. Что-то на этой даче располагает кошек к родам…

В пять утра я замывала в пруду окровавленные простыни. Стираю и думаю – новый режим родился. Ан нет, ошиблась! Не родился. И котеночек один оказался дохленький. Зато двух других пристроила в хорошие руки. Хозяева назвали котяток: Офелия и Шустер. Шустер – в честь известного в то время журналиста; котяра, увы, погиб через год, объевшись отчаянно уворованным с верхней полки сухим кормом. Что до Офелии, та проживет долгую и счастливую жизнь. Вот и верь после этого в то, что имя определяет судьбу.

Возвращаясь к имени: это уже третий Вова! Как разобраться? А есть еще твой брат, тоже Вова, и новый поток историй…

Может, о нас с тобой написать? Это как в омут. Хотя… Вспомнила! Безобидное из времени «до вместе».

Ты пригласил меня на яхту. Только-только получил права рулевого и немного этим гордился. (Твои конспекты пригодились мне позже, когда готовилась к лекции о парусниках, но это уже лет тридцать спустя.) Яхта большая, «шестерка», путь не самый близкий: по фортам Финского залива. Компания разношерстная, на причале народу много – яхт-клуб Кировского завода, где ты работал. Идем по причалу, все с тобой здороваются, и я удивилась, когда один матросик прошел мимо просто так.

– А этот почему не здоровается? – спросила с возмущением.

После уже ты рассказывал случай как анекдот. Ясно, что Кировский завод большой, и много чужих яхт с незнакомыми экипажами стояло на пирсе.

Мы долго болтались по заливу, в июне вовсе не темнеет. Высаживались на островках, жарили шашлыки, все как принято. Твои друзья пели, болтали. Я же была озабочена проблемой вовремя увернуться от гика – здоровущая такая палка над головой (палка и есть в переводе с голландского), когда перекидывали парус при маневре. А еще тесными по тогдашней моде джинсами, что сильно осложняло и так непростое существование на яхте в чужой многочисленной компании. Позже ты признался, что крайне мне сочувствовал: прыгать в таких джинсах было совершенно невозможно. Но я прыгала: на берег, на борт, через овражки.

Подсластил неловкое сочувствие, пересказав комплимент капитана:

– Первый раз вижу барышню, что не произнесла ни слова за весь рейс!

Какие слова, к Посейдону! Гик и тесные джинсы… Но еще море, то есть Финский залив. Я, дочь яхтсмена, первый раз видела воду с борта