Прохождение повести через цензуру при напечатании ее в альманахе „Новоселье“ в 1834 г. повлекло за собой изъятие „некоторых непропущенных мест“, как об этом сообщает цензор А. В. Никитенко, и к столкновению на этой почве с ним Гоголя. Об этом недовольстве Гоголя цензурой сохранилось свидетельство самого А. В. Никитенко, который записывает в своем дневнике от 14 апреля 1834 г.: „Был у Плетнева. Видел там Гоголя: он сердит на меня за некоторые непропущенные места в его повести, печатаемой в Новоселье“ (А. В. Никитенко. „Записки и дневник“, изд. 2, ч. I, стр. 242). Нам неизвестно, что́ именно в повести не было пропущено цензурой, но выражение Никитенко, „некоторые непропущенные места“ заставляет предполагать, что он имел в виду представленный в цензуру текст самой повести, а не предисловие, состоящее всего из нескольких строк. Поскольку же Никитенко сделал запись в дневнике непосредственно во время прохождения повести через цензуру (цензурное разрешение „Новоселья“ датировано „апреля 18 дня 1834 года“, т. е. через 4 дня после записи в дневнике), здесь трудно допустить какую-либо ошибку.
Предисловие к повести, повидимому, было написано Гоголем в ответ на эти цензурные купюры. „Предуведомление“ о том, что „происшествие, описанное в этой повести, относится к очень давнему времени“ и является „притом“ „совершенной выдумкой“ имеет явно иронический характер. Якобы благонамеренное утверждение, что „теперь“ „все сановники: судья, подсудок и городничий люди почтенные и благонамеренные“ в соседстве с заявлением о том, что „лужа среди города давно уже высохла“ заставляют подозревать в предисловии замаскированную полемику с цензурой, намек на какие-то обвинения в „неблагонамеренности“, которыми, вероятно, мотивировано было цензурное запрещение „некоторых мест“ повести. Некоторые обстоятельства, относящиеся ко времени прохождения через цензуру и печатания „Миргорода“, отчасти проясняют историю появления этого предисловия.
Прохождение „Миргорода“ через цензуру совпало со временем отбывания цензором А. В. Никитенко заключения на гауптвахте (с 16 по 25 декабря 1834 г.) за пропуск перевода стихотворения В. Гюго в „Библиотеке для чтения“. Цензуровал „Миргород“ В. Н. Семенов; цензурное разрешение им подписано было 29 декабря 1834 г. Гоголь, вероятно, воспользовался отсутствием Никитенко и своим личным знакомством с цензором В. Н. Семеновым, которому „он читал свои произведения не только как хорошему знакомому, но и как цензору, спрашивая его о том, удобно или неудобно прочитанное к печати“,[25] и предпослал „Повести о том, как поссорился…“ это предисловие. Это тем более вероятно, что Семенов мог и не знать о конфликте Гоголя с Никитенко при напечатании повести в „Новоселье“ и не обратить внимания на замаскированную иронию предисловия.
Возвращение Никитенко и привело, повидимому, к изъятию предисловия. Возможно, что, узнав о возвращении Никитенко, Гоголь и сам изъял предисловие во избежание недоразумений. Письмо Гоголя к Никитенко от 24 января 1835 г., т. е. вскоре после освобождения Никитенко, может быть поставлено в связь с этими обстоятельствами. Гоголь в этом письме выражает сожаление о том, что не застал Никитенко лично и пишет: „мне бы нужно было о многом переговорить с Вами таком, что на бумаге как-то не может говориться“.[26]
Поскольку изъятие предисловия произошло, как с полной уверенностью можно полагать, по причинам цензурного порядка, мы вправе восстановить предисловие в основном тексте гоголевской повести. Невключение предисловия в издание 1842 г. может быть объяснено как неотпавшими цензурными соображениями, так и тем, что обстоятельства, которыми было вызвано полемическое предисловие, утратили для Гоголя значение.
Наибольшие трудности вызывает вопрос о времени написания „Повести о том, как поссорился…“. В альманахе „Новоселье“ повесть подписана псевдонимом „Рудый Панько“ и датирована 1831 г. В письме к М. А. Максимовичу от 9 ноября 1833 г. Гоголь, извиняясь в том, что не может ничего дать для его альманаха „Денница“, писал: „У меня есть сто разных начал, и ни одной повести, и ни одного даже отрывка полного, годного для альманаха. Смирдин из других уже рук достал одну мою старинную повесть, о которой я совсем было позабыл и которую я стыжусь назвать своею; впрочем, она так велика и неуклюжа, что никак не годится в ваш альманах“. На ряду с этим Пушкин в своем дневнике записывает 3 декабря 1833 г.: „Вчера Гоголь читал мне сказку как Ив‹ан› Ив‹анович› поссорился с Ив‹аном› Тимоф‹еичем› — очень оригинально и очень смешно“ („Дневник А. С. Пушкина“, ГИЗ, М., стр 38). Сопоставив историю возникновения альманаха „Новоселье“ с записью в дневнике Пушкина, Тихонравов пришел к следующему выводу: „Нельзя допустить, чтобы Гоголь решился читать Пушкину повесть, которой «сам стыдился». Полагаем, что повесть отдана была на суд Пушкина в окончательной уже редакции. Крайним пунктом, к которому может быть приурочена эта редакция, на основании письма к Максимовичу и заметки Пушкина, можно принять или начало ноября 1833 г., или начало апреля 1834 г.[27] К более ранней эпохе мог относиться лишь первоначальный набросок повести“ (Соч., 10 изд., т. I, стр. 703). Вслед за Тихонравовым относит время написания повести к концу 1833 г. и Н. Коробка, указывая, что „датирование более ранним временем — обычный прием Гоголя“ („Собр. соч. Гоголя“, изд. „Деятель“, т. II, стр. 422).
К этим соображениям необходимо добавить, что художественная манера бытового гротеска и сатиры значительно отличает „Повесть о том, как поссорился…“ от повестей „Вечеров на хуторе“ и приближает к таким вещам Гоголя, как „Ревизор“ и „Мертвые души“. Всё это делает более вероятной датировку повести 1833, а не 1831 годом.
Предельной датой окончания „Повести о том, как поссорился…“ является 9 ноября 1833 г. — дата приведенного выше письма Гоголя к Максимовичу с упоминанием об этой повести. Более точной датировке „Повесть“ не поддается. История издания альманаха „Новоселье“ дает основание предположить, что повесть могла быть передана А. Смирдину еще в течение 1832 г. или в начале 1833 г. Так, в предисловии к 1-й книге альманаха (цензурное разрешение 1 февраля 1833 г.) Смирдин сообщает „Пустой случай — перемещение книжного магазина моего на Невский проспект (19 февраля 1832 г.) доставил мне счастие видеть у себя на новоселье почти всех известных литераторов. — Гости-литераторы, из особенной благосклонности ко мне, вызвались, по предложению В. А. Жуковского, подарить меня на новоселье каждый своим произведением, и вот дары, коих часть издана нами. Присланных статей достаточно было бы для составления другой такой же книги“.
Но скорее всего „Повесть“ была передана Смирдину после 1 февраля 1833 г. В пользу более поздней даты говорит то обстоятельство, что повесть не была известна Пушкину до его отъезда из Петербурга, т. е. до 17 июля 1833 г., а прочтена ему только после возвращения Пушкина из поездки в Оренбург и Болдино (Пушкин вернулся 20 ноября).
III
„Повесть о том, как поссорился…“ при всей самостоятельности и творческой оригинальности Гоголя связана в известной мере с предшествующей литературой, в первую очередь — с романом В. Т. Нарежного „Два Ивана, или страсть к тяжбам“ (М., 1825). Вопрос о значении Нарежного для творчества Гоголя ставился неоднократно. Сопоставлением „влияния“ Нарежного на Гоголя и в частности разысканиями следов этого влияния в „Повести о том…“ занимались Н. Белозерская („В. Т. Нарежный“, 2 изд., СПб., 1896), Б. Катранов („Гоголь и его украинские повести“, „Филологические записки“, 1909, вып. VI), Н. Петров („Следы литературных влияний в произведениях Н. В. Гоголя“, „Чтения в церковно-истор. и археолог. об-ве при Киевск. духовн. академии“, 1902, вып. IV), В. Данилов („Земляк и предтеча Гоголя“, Киев, 1906 г.), А. П. Кадлубовский („Гоголь в его отношениях к старинной малорусской литературе“, Нежин, 1911 г.), Ю. Соколов („В. Т. Нарежный“, „Беседы“, I, М., 1915), не говоря уже о многочисленных упоминаниях об этом в ряде монографий о Гоголе и в общих курсах истории литературы. Однако дальше сопоставления сюжетных эпизодов и отдельных цитатных параллелей никто из исследователей этого вопроса не пошел.
В основу сюжета „Двух Иванов“ Нарежного положена бесконечная и разорительная тяжба между панами Иванами и паном Харитоном Занозой, возникшая из-за пустячной причины: „кролики из саду Ивана старшего залезли в сад пана Харитона, напроказили, были побиты или изувечены — и вот источник бесчисленных хлопот, великих издержек и наконец — разорения. Сколько мы ни увещевали своих родственников кинуть гибельные тяжбы и довольствоваться остатками имения; нет: страсть к позыванью усиливалась в них с каждою новою пакостию, от одного другому делаемою“ („Два Ивана“, М., 1825, ч. II, стр. 65–66).
