Тут дядя Сандро стал хохотать, обнажая крепкие газыри зубов, сверкая глазами и кивая на моего собеседника, дескать, попался твой знаток истории.
Я тоже удивился, что человек, столь досконально изучивший жизнь Ленина и его окружения, упустил из виду, что Троцкий был в Абхазии. Об этом Троцкий пишет в своих мемуарах. Но потом догадался, в чем дело. Мой собеседник, изучая жизнь Ленина, пользовался только совет-скими источниками. А книги Троцкого появились в нашей стране в последние годы, когда он уже оказался по ту сторону добра и зла.
— Как же вы могли об этом знать, если вы Ленин, — сказал дядя Сандро, приглаживая усы, слегка распушенные волнами смеха, — вы же лежали в гробу, когда Троцкий сюда приехал? Не помните? Я вам напомню.
Троцкий в Тифлисе узнал о смерти Ленина и послал телеграмму в ЦК, что приедет на похороны. Но Сталин спокойно рассчитал, сколько дней поезд идет до Москвы, и ответил Троцкому, чтобы он не приезжал, что он всё равно не успеет на похороны.
На самом деле Ленина позже похоронили, и Троцкий мог успеть. А зачем Сталину Троцкий у гроба Ленина, когда он там делит власть со своими людьми?
Одним словом, Троцкий, получив телеграмму от Сталина, с горя приехал в Абхазию отдыхать. И тут сообразил, что мог успеть на похороны, но было уже поздно.
Потом, когда мы с ним встречались на охоте, он всё время бурунчал и бурунчал на бюрокра-тию, которая спутала день похорон Ленина. На самом деле никто ничего не спутал, и я это уже знал. А он не знал. Я уже тогда был умом проворен.
Но стрелял Троцкий хорошо. Смачно стрелял! Бабах — и дичь как шапкой прихлопнет! Но Сталин его тогда обштопал. А потом так и пошло.
— Ничего, — воскликнул мой собеседник, помрачневший было до этого то ли за обманутого Троцкого, то ли за свой недооплаканный труп, — драчка предстоит! Так что, Сандро Хабугович, всё впереди! Но неужели вы и есть тот самый дядя Сандро? А я думал — он вас придумал!
— Это я его придумал! — воскликнул дядя Сандро, легко выпрямляясь на стуле. — Он за мной идет как грач за пахарем. Я пашу, а он клюет! А когда гонорар получает, про своего дядю не думает.
Но ничего. У каждого своя судьба. Я вам сейчас расскажу про один случай. А вы вниматель-но слушайте, и пусть каждый скажет, что он думает.
Это было три года тому назад… Тогда еще магазины не совсем продувались сквозняком. Кое-где продукты загораживали. Еду, значит, в автобусе к себе в пригород. Автобус полупустой.
Передо мной сидит один лавочник в кремовом кителе. Это имеет значение, потому заранее говорю, какой китель. Он лавку содержит недалеко от моего дома. Но я к нему не хожу, потому что у нас другой магазин есть и там покупаем кое-что. Но так немного знаю его, потому что сосед. Он там так и живет возле своей лавки.
Если на улице скандал или тем более выстрелы, он из дому выглядывает: что с лавкой? А если сам в лавке, а на улице шум подымается, он из лавки выглядывает: что с домом? То из дома в лавку что-то тащит, то из лавки в дом волочит.
И вдруг в автобус входит здоровый молодой человек с хулиганской мордой. Мне он сразу не понравился. Медленно обшарил глазами автобус и сел рядом с этим лавочником. Есть пустые места, но он рядом с ним сел. Это почему, думаю, он рядом с этим лавочником сел, когда кругом пустые места?
Слежу. А лавочник, значит, в кремовом кителе. Наверху карманы. И вдруг вижу — этот бандит протягивает свою лапу и нахально лезет в карман лавочника. Но при этом сам вперед смотрит, как будто там что-то особое видит. Куда рука лезет — не смотрит. Но что интересно — лавочник тоже вперед смотрит, как будто ничего не замечает.
— Может, он и в самом деле не заметил? — спросил я.
— Что ты! Как это не замечает! Он даже грудь выпятил, чтобы этому удобней было. Так хорошая коза хозяйке вымя подставляет. Этот его запугал своим видом.
И вот я смотрю. Автобус себе идет, а этот отстегивает пуговицу на кармане и вытаскивает оттуда пачку денег. Небольшую, но пачку. Красные десятки. И кладет к себе в карман. И при этом продолжает смотреть вперед. Но что интересно, и лавочник продолжает смотреть вперед!
Я горю. Сейчас этот подлец сойдет, а этот лавочник так и будет смотреть вперед. До горла подошло. Я забыл себя. Вскакиваю. Хватаю этого бандита обеими руками за шиворот, вывола-киваю в проход и одной рукой изо всей силы даю ему по шее. И он валится прямо к дверям. Лежит. Шум! Гам! Женщины кричат. Никто ничего не понимает.
Шофер затормозил. «Открой дверь», — кричу. Сам не знаю, зачем кричу так. Шофер открывает дверь. Этот вываливается на улицу и вдруг вскакивает и бежит. Я думал, он полумертвый, а он побежал.
Автобус поехал дальше, и тут я объясняю людям, что случилось. Все меня благодарят: «Сандро наш защитник!» И мне, конечно, очень приятно.
А этот лавочник, между прочим, молчит. Скромно так сидит, как будто это его не касается. Чуть-чуть улыбается. Чуть-чуть пожимает плечами. И некоторые, наверное, думают, что глухонемого ограбили, и еще больше его жалеют.
Ну, думаю, все-таки мужчина. Ему стыдно. Я в два раза старше него и, защищая его честь, схватился с бандитом. А он струсил. Тем более в автобусе много женщин, а он только пожимает плечами и виновато улыбается.
На конечной остановке мы с ним выходим. Нам идти в одну сторону. Идем. Я у него спрашиваю: «Сколько денег было в кармане?» — «Какие деньги?» отвечает он. «Как какие? Которые вор вытащил у тебя из кителя!» — «А там у меня ничего не лежало, — говорит он, — я вообще не имею привычки в китель деньги класть. Я имею привычку деньги в бумажнике держать».
И в самом деле вынимает из брюк бумажник и раскрывает как гармошку полно четверта-ков. Я людей с такой гармошкой в кармане по походке узнаю. Играет гармошка! Но мне сейчас не до этого.
«Я же сам видел, — говорю, — пачку красных десяток!» — «Нет, говорит, — я вообще не имею привычки десятки в кармане носить. Не уважаю! Нет, торговать уважаю, а в кармане держать не уважаю».
Я начинаю психовать. «Что я, — говорю, — от старости зоркость потерял, что ли? И уже красную десятку путаю с туалетной бумагой?!»
Сейчас можно спутать, но тогда это еще были деньги.
«В таком случае, — говорю, — зачем я ему по шее дал и он вывалился из автобуса?» — «Вы благородный человек, — отвечает лавочник, — и этот парень скорее всего хулиган. Но денег он у меня не брал».
Ах ты, негодяй, думаю, в следующий раз будешь гореть в своей лавке, стакан воды не плесну в твою сторону. Но больше ничего ему не сказал и свернул домой. Думаю, может, всё еще стыдится как мужчина и потому не признается. За ночь остынет, приду и спрошу.
Захожу на другой день в лавку. Он спокойно так торгует, как будто ничего не случилось. Потом он уходит от покупателей, подходит ко мне и тихо говорит из-за прилавка:
«Китайская тушенка есть. Эти уйдут — дам».
«Не надо», — говорю. Явно хочет купить меня. Прямо скажу, если бы он в честь моего благородного избиения хулигана выставил хороший стол, чтобы я пришел с друзьями и мы выпили, закусили, повеселились, я бы не отказал. И не стал бы людям говорить, что он сам вору грудь подставил, как хорошая коза подставляет хозяйке вымя. Всё было бы по-другому. А он китайской тушенкой хочет закрыться от правды. Грубо!
Но я не даю ему закрыться от правды и опять допытываюсь насчет денег. А он опять долдонит свое: я десятки в карман никогда не кладу и ничего не было.
Может, я с ума сошел и ошибся? Может, глаза от старости испортились? Нет, когда дома старушка моя просит, я без очков нитку в иголку вдеваю с первого раза. А за что я в молодости цейсовский бинокль получил, вы теперь знаете. Может, торгаш с ума сошел? Нет, торгует, не проторговывается.
И на следующий день спрашиваю, и через день спрашиваю: «Нет! Нет! И нет!» И до того я возненавидел этого дурака, что ночей не сплю. Почему он не признается? Неужели он думает, что я после этого начну у него в лавке бесплатно брать халву или консервы? Ничего особенного в его лавке нет. И вообще я не такой человек. Может, всё еще стыдится как мужчина? Но какой стыд у этого лавочника? Бесфактурную халву ящиками продает.
Тогда в чем дело? Нет, думаю, подлец, я это дело так не оставлю. Стороной узнаю, что у него есть порядочный родственник. Работает в аэропорту диспетчером. Честный. А как он может быть не честным? Самолет по блату не сажают и не поднимают. Пока. Приходится быть честным. Захожу к нему и всё ему рассказываю как было.
«Что он от меня хочет, — говорю, — я боржом у него в лавке бесплатно не возьму. К жене или к любовнице, если она у него есть, не приду и не расскажу, что он трус. Почему он меня за человека не считает? Почему не признается? Соберите семейный совет родственников, вразуми-те этого дурака, чтобы он признался. Я со Сталиным сидел за столом. Я с Троцким охотился! А он со мной обращается так, как будто я бродяга без роду-племени и красную десятку могу спутать с туалетной бумагой».
