— Кажется, наш молодой человек сделался теперь скромнее?..
— Кажется, ваше превосходительство, притих немножечко-с,— отвечал, посмеиваясь, правитель.
Вскоре после этого разговора Костина потребовали однажды утром к губернатору.
— Я хочу дать вам поручение, мой милейший,— сказал Григорий Модестович, протягивая ему по обыкновению два пальца правой руки.— Вы поедете на следствие в Турухтанский уезд. Кузьма Васильевич сообщит вам, в чем дело… Надеюсь, что вы оправдаете доверие начальства. Можете быть уверены, что я с своей стороны не оставлю ваших трудов без поощрения.
Костин отвечал, что лучшей для него наградой будет сознание, что он честно исполнил возложенное на него поручение,— и вышел. Когда он был в передней, лакей доложил ему, что его просит к себе генеральша. Костин отправился на ее половину.
— Bon jour [88], m-r Костин,— приветствовала молодого человека Прасковья Петровна.— Prenez place… je vous prie [89]. Я хотела с вами поговорить.
Костин сел.
— Я слышала,— продолжала генеральша,— что вы едете на следствие.
— Григорий Модестович только что объявил мне об этом,— отвечал Костин.
— Вы знаете, какое это дело?
— Нет еще. Мне должен объяснить правитель канцелярии.
— Ну, да. Я знаю, что это такое. Какой-то купец или мещанин подал жалобу на городничего, будто бы засадившего его несправедливо в острог; кроме того, в этой жалобе говорится о разных притеснениях, которые делает городничий всему уезду, о том, что он покровительствует ворам и прочее. Прилепили даже какое-то убийство, бог знает когда сделанное. Но я убеждена, что это все неправда.
— Почему же вы так убеждены? — спросил, слегка улыбнувшись, Костин.
— Потому,— отвечала Прасковья Петровна несколько оскорбленным тоном,— что я знаю этого городничего. Это прекрасный, преблагородный человек, у которого пропасть врагов. И наконец, разве можно давать веру какому-нибудь мещанину?
— Отчего же не давать веры? Мещанин может быть тоже честным человеком.
— Вы говорите так потому, что вы неопытны. Это всё плуты, ябедники… Я столько слышала о них от Григория Модестовича,— а надеюсь, что его нельзя обвинить в несправедливости или в пристрастии.
— Впрочем, из следствия окажется,— произнес Костин.
— Ну, да, конечно, окажется… И я уверена, что окажется именно то, что я говорю. Но я хотела все-таки попросить вас, m-r Костин, чтобы вы сделали для этого почтенного человека — я говорю о городничем — все, что от вас зависит. C’est vraiment un brave homme… [90] Очень жаль его бедного. Уж быть запутанным в грязную историю, и то неприятно. Il a une nombreuse famille… [91] Пожалуйста… Из христианского чувства вы не должны отказать мне. Я очень хорошо знаю, что много зависит от того, как взглянуть на дело.
— С этим я совершенно согласен, и вы можете быть уверены, что я не поступлю против совести.
— Я в этом не сомневаюсь; au revoir donc, merci [92], что вы зашли ко мне…
Прасковья Петровна даже протянула руку Костину, что она делала вообще весьма редко. Этой милости удостаивались только самые близкие к ней люди.
Правитель канцелярии, передавая Костину, в чем должно состоять возлагаемое на него поручение, тоже выразил очень лестное мнение о городничем и презрительно отозвался об этих негодяях, осмеливающихся жаловаться на начальство, прибавив, что их нужно раз навсегда отвадить от этого.
— А может быть, городничий действительно виноват? — заметил Костин.
Правитель проницательно посмотрел на Костина и потом, опустив глаза в лежавшее перед ним толстое дело, начал его перелистывать.
— Благополучного пути вам желаю,— сказал правитель, пожимая ему руку.— Нет, вы уж о городничем, того… не беспокойтесь… Это отличнейший человек и к исполнению своих обязанностей ревностный.
— Посмотрим.
— А его превосходительство обещали — коли вы это поручение как следует исполните — к награде вас представить. Я думаю, вы чина более желаете?.. Или крестик, а?
— Я, право, вовсе не забочусь о наградах,— отвечал сконфуженный Костин, торопясь уйти.
«Это все пахнет какими-то плутнями,— думал он, уходя домой.— И слова генеральши, и обещания награды… Видно, городничий им всем угодил. А впрочем, посмотрим».
Прибывши на место следствия, Костин вскоре удостоверился, что жалоба на городничего была вполне справедлива. При отобрании показаний обнаружилось еще много таких вещей, о которых не было упомянуто в этой жалобе и за которые городничий подлежал, по крайней мере, разжалованию в солдаты. Давно уже турухтанские жители стонали в тисках его и тайно служили молебны об избавлении от него, как от моровой язвы. Можно себе представить их радость {54}, когда они услыхали, что приехавший к ним следователь вовсе не похож на всех прежних, состоявших с городничим в самых приятных отношениях, и что, судя по тому, как он повел дела, городничему не миновать суда. Но — увы! — недолговечно было веселие турухтанцев. Городничий, должно быть, имел в Мутноводске своих агентов, поспешивших уведомить обо всем генеральшу и правителя канцелярии, у которых он стоял под непосредственным покровительством. И вот в одно прекрасное утро приехал другой следователь, которому Костин поручил предписание передать немедленно следствие… Сам же он по какой-то экстренной надобности вызывался в губернский город. Когда он полюбопытствовал узнать, за чем именно его вызвали, ему отвечали, что его превосходительство действительно имел намерение дать ему другое поручение, гораздо важнейшее, чем то, для которого он был послан в Турухтанск; но что, вследствие полученных с последней почтой бумаг из Петербурга, в этом поручении уже не оказалось надобности.
Между тем в отсутствие Костина к m-lle Жюли посватался какой-то проезжий армейский майор, которого разбирала страшная охота жениться и который в течение жизни своей сватался девять раз и всё безуспешно. Этот майор очень сошелся с правителем канцелярии и ходатайствовал у него за своего племянника, когда-то служившего прежде становым, по разным неприятностям уволенного от службы за болезнью и теперь проживающего где-то в уездном городишке без места. Майоровскому племяннику было обещано место Костина; а этому намекнули, что лучше бы ему было подать в отставку и предаться ученым занятиям, к которым у него, кажется, большая склонность…
Спустя два месяца после этого Костин снова пришел к почтмейстеру, скучный и задумчивый.
— Ну вот, Трофим Степаныч, и ваша политика не вывезла,— сказал он, входя.— Что-то я теперь с собой сделаю? Служебная карьера кончена!
Почтмейстер с сожалением покачал головой.
— Плохо, Виктор Иваныч, плохо. Да неужели же только и свету в глазах, что в Мутноводске? Толкнитесь в другое место… Может быть, и получше что выпадет.
— Вы думаете, это легко?.. Нужно иметь связи, протекцию, которых у меня не бывало. Нашего брата, искателей мест, так и кишит в Петербурге. И это-то я получил случайно, благодаря одному товарищу. Пойду в учителя… Я в Петербурге давал уроки.
— Ну, что ж — и с богом! Разве это поприще менее полезно?
— Не то,— пользу на всяком поприще можно принести, была бы охота да уменье. Первое-то у меня есть; а вот второго-то хватит ли?
— Полноте. Вы человек умный, с понятиями… Нужно только в этой должности терпение иметь. Знаете, дитя неразумно: ему нужно все разжевать да в рот положить. Да постойте-ка… недели две тому Налимов, Яков Иваныч, судья здешний, искал учителя для какого-то знакомого помещика. Только каков этот помещик, не могу вас заверить. А хотите, я справлюсь; может, он еще не нашел.
— Вы меня много обяжете.
— А как условия?
— Да как хотите. Я не знаю: что дадут.
— Ну, хорошо… Завтра же дам вам знать.
— А ведь турухтановский городничий опять, шельма, вывернулся,— сказал почтмейстер, стоя на пороге передней, между тем как Костин надевал пальто.— А уж как было бедные жители-то обрадовались, что его спровадят…
Дня через два почтмейстер уведомил Костина, что учителя еще не нашли и что если он желает занять это место за тысячу рублей ассигнациями, то ему в скором времени будут высланы из деревни лошади. Деревня помещика Еремеева, куда должен был отправиться молодой человек, была в ста двадцати верстах от города Мутноводска. Костин согласился.
Семейство Никанора Андреича Еремеева сидело за вечерним чаем, когда к крыльцу господского дома подкатилась небольшая повозка, или лучше телега с верхом, запряженная парой тощих крестьянских лошаденок.
— Учитель! — крикнул, вставая с своего места и бросаясь к окну, старший сын помещика Ванечка, ходивший, несмотря на свои шестнадцать лет и вовсе не отроческую толщину, в курточке и отложном воротничке.
