Зина стала вглядываться в фотографии, висевшие на стене. Она вроде бы просила у Петруши прощения за то, что не уберегла ценности, которые он ей оставил. И еще просила ответить ей на вопрос: «Отчего так случилось? Те же актеры, так же любят свой театр и так же стараются…»
Петр Васильевич не слушал ее: он хватался за голову, затыкал уши, кричал… Он репетировал. Ему было некогда. Зина все пристальнее вглядывалась в фотографии и начинала ясней понимать, что происходит… Давно уже в пустом зрительном зале, где, как за столом писателя или за композиторским роялем, создаются произведения, никто не хватался за голову, не затыкал уши и не кричал.
«Если не создается новое, то и старое блекнет, – подумала Зина. – Наверное, так? Уходит творчество… Вот в чем причина. И все-таки Петрушины спектакли надо спасти! Заново репетировать… В пустом зрительном зале. С режиссером, который будет хвататься за голову…»
Зина быстро принимала решения. А приняв, начинала сразу осуществлять.
На другой же день утром она притащила Костю в кабинет Ивана Максимовича.
– Репертуар, которым мы по привычке гордимся, в аварийном состоянии, – сказала она.
Костя, подобно человеку, живущему по соседству с вулканом, в сейсмически опасном районе, привык к подземным толчкам. Поэтому он спокойно и мрачно осведомился:
– Кто тебе об этом сказал?
– Зритель.
– Ну-у, знаешь, – протянул Костя, – на всех не угодишь.
– А на этого угодить надо.
– Мальчик или девочка? – привстав, поинтересовался директор.
– Мужчина.
– Ну-у, знаешь… А мы – театр юного зрителя, – не очень уверенно, по инерции возразил Костя.
– Мы ведь восстановили три старых работы Петра Васильевича, – грустно сказал директор.
– Отремонтировали их… и показали! – поддержал Костя.
– Руками ассистентов-ремонтников?! – вытаращив на Костю глаза, воскликнула Зина. – Произведения искусства не ремонтируют. Их ре-ста-ври-ру-ют! Понял? И делать это умеют только художники.
– Николай Николаевич быть реставратором не согласится, – сказал Иван Максимович.
– Он просто не сумеет! – отрезала Зина.
– У них с Петром Васильевичем разные почерки… – задумчиво произнес директор.
– Совсем разные, – согласилась Зина.
– Значит, так… Сначала мы с вами должны решить: нужно ли вообще это делать? – медленно вступил в разговор Костя. – Вот вы, Иван Максимович, часто интересуетесь мнением юных зрителей. После спектаклей… Что они говорят?
– Говорят: «Нам очень понравилось», – с грустью ответил директор.
– И раньше они говорили: «Нам очень понравилось».
– И раньше. Но… по-другому.
– А что ты хочешь, чтобы они ответили, если их спрашивает директор театра?! – вмешалась Зина. – Интеллигентные стали.
Иван Максимович вышел из-за стола. И, ступая еще тяжелей, чем всегда, стал ходить по своему кабинету.
– Нет, – возразил он, – по их глазам всегда можно понять. И по голосу… Слова не так уж важны.
– Еще бы! Кругом афиши, люстры, фотографии и аквариумы… Билетерши в синих костюмах. Это же все действует! – Зина уставилась на Костю: – А неужели ты сам-то со сцены не чувствуешь? – Она махнула рукой. – Хотя зрители «Красной Шапочки» и «Золотого ключика» всегда в полном восторге!
– Вообще-то я обратил внимание, – с трудом раскачивался Костя, – что артисты у нас… перестали петь. Раньше приходили на репетиции задолго до срока и по дороге обязательно пели. Особенно молодые… А теперь идут тихо. Некоторые даже опаздывают. Только Анна Гавриловна приходит заранее…
– Ветераны не в счет! – сказала Зина.
– Надо было бы походить на спектакли, проверить…
– Проверить?! – Зина заметалась по кабинету. Столкнулась с Иваном Максимовичем. Он извинился… Она не села, а упала на стул, словно в полном изнеможении. – Если говорить начистоту, знаете, что мы делаем?
Иван Максимович и Костя замерли. Когда Зина собиралась говорить «начистоту», следовало ожидать самого страшного.
– Мы предаем Петрушу… Простите, Петра Васильевича! Он не может уже теперь защитить свои творения. Он доверил их нам. А мы бросили их на произвол судьбы!
– Ну, уж ты слишком… – проговорил Костя.
– Она права, – сказал Иван Максимович. – Мы можем терпеливо ждать, пока Николай Николаевич приступит к осуществлению своей заветной мечты. Но старые спектакли обязаны содержать в порядке. А?… Вы согласны?
Все актеры знали, что каждый вечер в седьмом ряду сидит молодой режиссер, который будет ставить Шекспира.
Когда люстра в зале начинала тускнеть, а занавес раскрывался (Петр Васильевич любил, чтобы в театре был занавес), Андрей, как в детстве, впивался глазами в сцену. Он внимательнее всех смотрел, громче всех хохотал и дольше всех хлопал. Он уже относился к ТЮЗу так, как относятся к близкому человеку, недостатки которого подмечают и переживают больше, чем недостатки других людей, но от этого не перестают любить и восторгаться.
Когда Андрей наконец посмотрел все спектакли, у актеров испортилось настроение: из седьмого ряда исчез самый благодарный и отзывчивый зритель.
– Какой милый молодой человек! – сказала Анна Гавриловна. – Я знала, что он не упускает ни одного моего жеста. Очень способный зритель!
Анна Гавриловна всю жизнь считала, что зрители, как и актеры, могут быть способными и неспособными.
– Я когда-нибудь обязательно встречусь с вашим Петрушей, – сказал Андрей Зине. – Я теперь знаю этого человека. Он мне нужен. Я люблю его! И, кажется, угадываю главное его качество: он – ребенок. Как ты, как Гайдар… Чист и добр. И при этом – мужчина: умный и твердый. Я не ошибся?
– Ты не ошибся. И поэтому именно ты должен быть реставратором!
– Кем?!
Зина ничего не ответила: она помчалась к директору.
В тот же день вечером Зина решила зайти к Патовым, чтобы поговорить с Ксенией Павловной. «Она же обещала быть добрым посредником между мной и Николаем Николаевичем, – рассуждала Зина. – Пришло время воспользоваться ее помощью!..»
Дверь открыла Лера. У нее была привычка прямо с ходу, не поздоровавшись, сообщать о том, что ее в данный момент волновало.
– Зубрю, – сказала она. – И потрясаюсь: сколько в нашем организме деталей! И каждая может испортиться, отказать… Как мы все живы-здоровы? Просто непостижимо.
– Наверно, велик запас прочности? – предположила Зина. И, следуя своей манере все переносить на дела театра, подумала: «И у нашего ТЮЗа тоже запас прочности колоссален, если он до сих пор не развалился. Спасибо Петруше!..»
– Учиться в медицинском для мнительных людей – одно наказание. Они находят в себе признаки всех болезней!
– Но ты ведь не мнительная.
– Что ты?! Это единственная черта, которая досталась мне в наследство от папы. Не считая, конечно, лица!
Зина знала, что Патов то и дело профилактически глотал пилюли и бесконечное количество раз мыл руки, вытирая их бумажными салфетками, которые всегда носил в кармане.
– Но мнительность для врача, я считаю, полезна, – сказала Лера. – Если он распространяет ее и на своих пациентов. А то приходит, знаешь, такой старичок-бодрячок и говорит больному: «Ничего! Мы с вами в воскресенье пойдем на рыбалку. Болит живот? У кого же он не болит?! Попейте салол с белладонной…» А ночью у пациента – прободение язвы желудка.
– Нагонять на человечество страх тоже, наверное, ни к чему, – возразила ей Зина. – Все люди на земле – пациенты.
– Нет! – решительно заявила Лера. – Лучше жить, прислушиваясь к себе, чем умереть, будучи уверенным, что ты абсолютно здоров. Я буду перестраховываться!
Из комнаты вышла Ксения Павловна. Она всегда была красиво причесана и красиво одета, будто собиралась идти в гости. Хотя большую часть своей жизни провела дома.
– Знаете, какие профессии самые опасные? – спросила Лера у матери и у Зины. – Которым нельзя ошибаться. Летчик-испытатель, например. Или врач! Актер не так исполнил роль Градобоева в комедии Александра Николаевича Островского «Горячее сердце» – испортил зрителям настроение… Ну и что? Другой актер исполнит иначе. И исправит зрителям настроение.
«Великих она тоже называет по имени-отчеству, – подметила Зина. – Но с иронией, словно бы пародирует Николая Николаевича».
– Теперь сравните! – продолжала рассуждать Лера. – Хирург не так сделал больному операцию. Даже обычную… Удаление желчного пузыря. Боюсь, что этот больной может вообще уже никогда не увидеть комедий Александра Николаевича Островского.
– Ты права… Делать не так врач не имеет права, – согласилась с ней Зина.
– Поэтому удаляюсь зубрить! – Она исчезла в комнате. Потом вновь появилась: – Ты ведь, как всегда, к маме?
– Честно говоря, да.
– Хоть бы раз ты сказала нечестно! – Лера снова исчезла.
«Сочетание Ксении Павловны с Лерой в одной семье – это завидная режиссерская находка», – подумала Зина. Она любила созвучие нежных и резких красок.
