- Я знаю, не беспокойтесь, - улыбнулся Юрий Петрович, почувствовав некоторое облегчение.
Надо сказать, что в отличие от Нонны Юрьевны он попадал в сходные ситуации, но всегда все его женщины сами решали, как им поступать, и Юрию Петровичу оставалось только не быть идиотом. Но женщина, которая вдруг выглядывала из Нонны Юрьевны, скорое играла в какую-то игру, и лесничий никак не мог сообразить, сколь далеко игра эта заходит. И поэтому ему было и легче и проще, когда на смену этой таинственной женщине приходила знакомая девчонка с круглыми от страха глазами.
- Ой! - сказала эта девчонка, старательно запахивая халатик. - У вас и дверей нет.
Спальня двухкомнатного номера отделялась от гостиной портьерой, и сейчас Нонна Юрьевна в растерянности топталась на пороге.
- Стул поставьте, - посоветовал Юрий Петрович. - Если я спросонок перепутаю, куда идти, то наткнусь на стул. Он загремит, и вы успеете заорать.
- Благодарю вас, - холодно отпарировала Нонна Юрьевна женским голосом. - Спокойной ночи.
Юрий Петрович ушел в ванную, нарочно долго умывался, чтобы Нонна Юрьевна успела не только улечься, но и успокоиться. Затем погасил свет, на цыпочках прокрался к дивану, и старый диван завопил всеми пружинами, как только он на него уселся.
- Ч-черт! - громко сказал он.
- Вы еще не спите? - вдруг тихо спросила Нонна Юрьевна.
- Нет еще. - Юрий Петрович снимал рубашку, но тут же надел ее снова. - Что вы хотели, Нонна?
Нонна промолчала, а его сердце забилось легко и стремительно. Он вскочил, шагнул в соседнюю комнату, с грохотом оттолкнув стоявший на пороге стул.
- Ч-черт!..
Нонна Юрьевна тихо засмеялась.
- Вам смешно, а я рассадил ногу.
- Бедненький.
В густых сумерках он увидел, что она сидит на кровати, по-прежнему кутаясь в халатик. И сразу остановился.
- Вы так и будете сидеть всю ночь?
- Может быть.
- Но ведь это глупо.
- А если я дура?
Она говорила совершенно спокойно, но это было спокойствие изо всех сил: ему казалось, что он слышит бешеный стук ее сердца. Юрий Петрович сделал еще шаг, неуверенно опустился на колени на вытертый гостиничный коврик и бережно взял ее руки. Она покорно отдала их, и халатик на ее груди сразу разошелся наивно и беззащитно.
- Нонна…- Он целовал ее руки. - Нонночка, я…
- Зажгите свет. Ну, пожалуйста.
- Нет. Зачем?
- Тогда молчите. Хотя бы молчите.
Они разговаривали так тихо, что не слышали, а угадывали слова. А слышали только, как неистово бьются сердца.
- Нонна, я должен тебе сказать…
- Да молчите же. Молчите, молчите!
Что он мог сейчас ей сказать? Что любит ее? Она это чувствовала. Или, может быть, не любит? Боже мой, как же он может не любить ее, когда он здесь, рядом? Когда он стоит на коленях и целует ей - ей - руки?
Так думала Нонна Юрьевна. Даже не думала, нет - она не способна была сейчас ни о чем думать. Это все проносилось, мелькало в ее голове, это все пыталась осознать, ухватить пугливая девчонка, а женщина неотступно думала лишь о том, что он слишком уж долго целует ее руки.
Она осторожно потащила их на себя, а он не отпускал и утыкался в ладони лбом.
- Нонна, я должен тебе сказать…
- Нет, нет, нет! Не хочу. Не хочу ничего слышать, не хочу!
- Нонна, я старше, я обязан…
- Поцелуй меня.
Нонна с ужасом услышала собственный голос, и девчонка забунтовала, забилась в ней. А Юрий Петрович еще стоял на коленях, еще был далек, так недосягаемо далек для нее. И она повторила:
- Поцелуй, слышишь? Меня еще никто, никто не целовал. Никогда.
Если бы он промедлил еще миг, она бы бросилась из окна, убежала бы куда глаза глядят или назло всем съела бы целую коробку спичек: таким путем, по словам мамы, покончила с собой какая-то очень несчастная девушка. Это была последняя попытка отчаянной женщины, что до сих пор тайно жила в ней. Последняя попытка победить одиночество, ночную тоску, беспричинные слезы и важные очки, которых Нонна мучительно стеснялась.
А потом… Что было потом?
- Нонна, я люблю тебя.
- Теперь говори. Говори, говори, а я буду слушать.
Они лежали рядом, и Нонна все время тянула на себя простыню. Но сейчас в ней уже не было спора, сейчас и отважная женщина и трусливая девчонка очень согласно улыбались друг другу в ее душе.
- Я схожу за сигаретой. Ничего?
- Иди.
Она лежала с закрытыми глазами и живой улыбкой. У нее спрашивали позволения, она могла что-то запрещать, а что-то разрешать, и от этого внезапно обретенного могущества чуть кружилась голова. Она приподняла ресницы, увидела, как белая фигура, опять громыхнув стулом и чертыхнувшись, проплыла в соседнюю комнату, услышала, как чиркнула спичка, почувствовала дымок. И сказала:
- Кури здесь. Рядом.
Белая фигура остановилась в дверном проеме.
- Ты должна презирать меня. Я поступил подло, я не сказал тебе, что…- Смелость Юрия Петровича испарялась с быстротой почти антинаучной. - Нет, я не женат… То есть формально я женат, но… Понимаешь, я даже маме никогда не говорил, но тебе обязан…
- Обязан? Уж не решил ли ты, что я женить тебя хочу?
Это был чужой голос. Не женщины и не девушки, а кого-то третьего. И Нонна Юрьевна обрадовалась, обнаружив его в себе.
- Не волнуйся: мы же современные люди.
Он что-то говорил, но она слышала только его виноватый, даже чуточку заискивающий голос, и в ней уже бунтовало что-то злое и гордое. И, подчиняясь этой злой, торжествующей гордости, Нонна сбросила одеяло и начала неторопливо одеваться, И, несмотря на то, что она впервые одевалась при мужчине, ей не было стыдно: стыдно было ему, и Нонна это понимала.
- Мы вполне современные люди, - повторяла она, изо всех сил улыбаясь. - Замужество, загсы, свадьбы - какая чепуха! Какая, в сущности, все чепуха! Все на свете! Я сама пришла и сама уйду. Я свободная женщина.
Он растерянно молчал, не зная, что сказать ей, как объяснить и как удержать. Нонна спокойно оделась, спокойно расчесала волосы.
- Нет, нет, не провожай. Ты человек семейный, лицо официальное: что могут подумать горничные, представляешь? Ужас, что они могут про тебя подумать!
Нонна Юрьевна возвращалась домой неудобным утренним поездом. Сидела, забившись в угол, прижав к себе новый, круглый, как футбольный мяч, ученический глобус, и впервые в жизни жалела, что никак не может заплакать.
А Юрий Петрович остался в полном смятении. Просидев на работе весь день без движения и выкурив пачку сигарет, вечером написал-таки письмо таинственной Марине, но не отправил, а три дня таскал в кармане. А потом перечитал и порвал в клочья. И опять недвижимо сидел за столом, который каждый день покрывался новыми слоями входящих и исходящих. И опять полночи сочинял письмо, которое на этот раз начиналось: «Любимая моя, прости!..» Но Юрий Петрович не был мастак сочинять письма, и это письмо постигла участь предыдущих.
- Надо поехать, - твердил Юрий Петрович, без сна ворочаясь на гостиничной кровати. - Завтра же, утренним поездом.
Но приходило утро, и уходила решимость, и Чувалов опять мыкался и клял себя последними словами. Нет, не за Нонну Юрьевну.
Два года назад в глухое алтайское лесничество приехала из Москвы практикантка. К тому времени Юрий Петрович уже отвык от студенческой болтовни, еще не привык к миниюбкам и ходил за практиканткой, как собачонка. Девчонка вертела застенчивым лесничим с садистским наслаждением, и порой Юрию Петровичу казалось, что не она у него, а он у нее проходит практику. Через неделю она объявила, что у нее день рождения, потребовала шампанского, и руководитель хозяйства лично смотался за двести километров на казенном мотоцикле. Когда шампанское было выпито, практикантка покружилась по комнате и объявила:
- Стели постель. Только, чур, я сплю у стенки. К утру Юрий Петрович окончательно потерял голову.
- Одевайся, - сказал он. - Едем в сельсовет. Практикантка нежилась поверх взбитых простыней.
- В сельсовет?
- Распишемся, - сказал он, торопливо натягивая рубаху.
- Вот так, сразу? - Она рассмеялась. - Как интересно!
Они подкатили к сельсовету на дико рычавшем мотоцикле, в десять минут получили свидетельство и жирные штампы в паспорта, а через три дня молодая жена укатила в Москву. Юрий Петрович в то время боролся с непарным шелкопрядом на дальнем участке и, вернувшись, обнаружил дома только записку:
«Благодарю».
Обратного адреса практикантка не оставила, и Юрию Петровичу пришлось писать на институт. Письмо долго где-то блуждало, ответ пришел только через два месяца и был коротким, как их супружеская жизнь:
«Я потеряла паспорт. Советую сделать то же самое»,
