берег широкой бухтой. Сашка сидел на поросшем травой обрывчике. За спиной с косогора шла дорога, и по дороге пыльно катили грузовики. Солнце садилось. Сзади подошел тот самый конопатый парнишка с выбитым зубом.
— Сапрыкин? — не оглядываясь, спросил Сашка.
— Я!
— Садись рядом.
Пацан сел рядом с Сашкой.
— Вы как меня узнали?
— По дыху, — серьезно ответил Сашка. — Я, брат, любого мальчишку за сто метров узнаю по дыху. Помолчи!
Сапрыкин все так же обожающе глянул на Сашку, прихлопнул рот.
— Солнце садится?
— Садится, — ответил Сапрыкин.
— Бухта гладкая?
— Гладкая.
— Видишь зеленый луч? Смотри на бухту.
— Вижу, — искренне соврал рыжий Сапрыкин.
Сашка молчал.
— А к вам дядя и тетя приехали. Кра-асивые оба! — вздохнул Сапрыкин. — Это правда, что он был в Антарктиде? А тетя ваша жена? Она, значит, Нютке мамой будет? Или нет?
Сашка молчал. Он стиснул руками неизменный свой прутик так, что побелели суставы.
— Иди, Сапрыкин, домой, — глухо сказал он. — Я посижу один.
— А все равно они вас найдут. — Сапрыкин был безжалостен.
— Это ты прав, — сказал Сашка. Он поднялся. Сапрыкин шел рядом.
— А песню не будем петь? — спросил Сапрыкин.
— Какую?
— Какую всегда. «Дрожите, королевские купцы и скаредное лондонское Сити. На шумный праздник, на веселый пир мы к вам придем… придем?» — отчаянным фальцетом завопил Сапрыкин. — А дальше забыл.
— «Мы к вам придем незваными гостями. И никогда мы не умрем, пока качаются светила над снастями».
— Незваные гости — это они?
— Они не гости, Сапрыкин. Они напоминание.
— О чем?
— Потом объясню.
— А пингвины все-таки не хохочут, Саш. Потом, когда я уж познакомился с ними, были, значит, моменты. Один момент капитальный был, — говорил Васька Прозрачный.
— Слышал по радио. В тундре был и про твои подвиги слышал.
— Ну-у, это не то говорили. Там, значит, так… — неожиданно Васька осекся. — Когда магазин закрывается?
— Зачем тебе магазин?
— Ну-у зайду — узнаю зачем. Я пошел.
Сашка стоял у окна. Лена сидела на диване у стенки. Хлопнула дверь.
— Здравствуй, Лен, — сказал Сашка.
Она молчала. По лицу ее текли слезы.
— Ты какая сейчас?
— Очень красивая. — И голос ее был голосом прежней Ленки.
— А я какой?
— Старый и безобразный.
— Ага, — согласился Сашка и неожиданно широко улыбнулся. — Теперь верю, что ты красивая.
— Не красивая, а обворожительная. А ты босяк.
— Согласен, — смиренно сказал Сашка.
Васька Прозрачный, наплевав на шикарный костюм, сидел на ступеньках крыльца и был своим человеком среди своих же людей.
— Не согласен, — говорил он. — «Вихрь» — мотор капитальный. Ему надо дейвуд внизу подпилить, где выхлоп, и никакого заноса не будет. Утверждаю.
— Где подпилить-то?
— Эх! Давай завтра с утра. А потом на охоту двинем. Идет? Я, понимаешь, среди льда по траве стосковался.
Он встал, забрал со ступенек бутылки шампанского и пошел к дому.
— С ума сошел, Вась, — сказала Лена.
— А чего? Пусть постоит, поленится. Тем более что завтра я вас покидаю. Двигаю в тундру. На лодке. Уже договорился.
— Сапсегай сейчас близко со стадом. Навести старика, — попросил Сашка.
— Это дело! — горячо откликнулся Васька. — Обязан я его повидать или нет?
Смерть Прозрачного
Сапсегай и Васька Прозрачный сидели у небольшого костра. Был конец полярного лета — время желтой травы, желтого воздуха, желтого неяркого солнца. Где-то в тундре неотрывно кричал журавль. Замолкал, и снова печальные трубные звуки плыли над тундрой.
— Слышишь? — сказал Сапсегай. — Остался один. Тоскует.
— Хорошо здесь. — Васька лег на спину. — Еще раз в Антарктиду смотаюсь и пойду в пастухи. Возьмешь?
— Приходи, — согласился Сапсегай. Прислушался. — Олени волнуются.
— Почему?
— В это время они дурные бывают. Там сзади худое место. Вот я и сижу. Побегут, много погибнет.
— А я не слышу, — сказал Васька. — До них же километра два.
— Привычка.
— Взял бы сейчас рюкзак, — размечтался Васька. — И шел бы, шел без конца. Людей бы разных встречал. Местность.
— Олени! — встревожился Сапсегай. По руслу бегут. В худое место бегут.
— Счас! — Васька взметнулся на ноги. — Где? И что делать?
— Нет! — сказал Сапсегай. — Ты их не удержишь. Узкое русло. Сметут. Я сам.
Дробный рокот нарастал в стороне. Дробный рокот тысяч копыт по высохшему руслу тундровой речки.
— Я побегу.
— Не надо! — крикнул вслед Сапсегай, но Васька уже скинул ватник и бежал наперерез нарастающему грохоту.
Серой лавиной текли олени в припадке бессмысленного животного ужаса.
Сапсегай бессильно уселся на кочку. Сложил руки трубкой и завыл по-волчьи.
Передние олени заволновались и пробовали повернуть обратно, но сзади напирали другие, и вся масса пришла в сумбурное движение.
Васька Прозрачный скатился в русло реки.
— Эгей! — заорал он, размахивая телогрейкой. — Кончай панику, черти рогатые. — И Прозрачный кинулся им навстречу. Серая лавина поглотила его, только дважды взмахнула среди леса рогов телогрейка и взмыл над стадом огромный старый рогач…
Лена кончила заплетать Анютке косички и легонько шлепнула ее ниже спины:
— Ну-ка, отойди к стенке!
Анютка в новом тренировочном костюме застенчиво сверкала глазами.
— Красавица! — сказала Лена. — Теперь пора за уборку.
Она взяла тряпку и стала протирать книжную полку.
Отдельно стояла потрепанная книга. «Жизнь капитана Джона Росса». Лена взяла ее в руки. Глаза ее затуманились.
— Эту нельзя трогать, — предупредила Анютка.
— Почему?
— Он ее… предназначил. Дядя Саша.
— Кому?
— Сапрыкину. Который со всеми дерется, — вздохнула Анютка.
Шумно вошел Сашка.
— Привет, дамы.
Анютка кинулась к нему.
Он потрогал ее голову. Нащупал косички.
— Ух ты!
В окошке возникла возбужденная девчоночья физиономия.
Девчонка отчаянно барабанила в стекло.
— Дядя Саша! Александр Васильич! Там Сапрыкин опять подрался.
— Угу! Сейчас буду.
— Я беспокоюсь, — ходила по комнате Лена. — Беспокоюсь, и все.
— Он полярник, — успокаивал Сашка. — Полярники не пропадают.
— Он ребенок, — сказала Лена. — Мальчишка, как этот Сапрыкин.
Сапсегай сидел рядом с телом Васи Прозрачного. Глаза у Прозрачного были открыты, и на лице застыло выражение изумления.
Тихие птичьи крики раздались в воздухе. Сапсегай поднял голову.
— Птичка кегали, — прошептал он. — Так и не успел он повидать птичку кегали.
Старик встал и пошел к яранге. Потом вернулся, снял с себя кухлянку и прикрыл, заботливо подоткнув со всех сторон, тело Васьки Прозрачного. Лица закрывать не стал, просто прикрыл, как будто мог озябнуть сейчас Васька Прозрачный.
За свой незаурядный век Сапсегай привык видеть смерть. И он давно уже пришел к выводу, что вероятность смерти для хорошего человека выше вероятности ее для плохого. Хорошим же человеком Сапсегай, естественно, считал того, кто рискует собой для других, либо любопытство и страсть жизни гонят к познанию неизученных мест, кто способен в минуту опасности забыть о себе. Такие люди гибли и будут
