Учительницы снова надменно выпрямились - зона обсуждения была вопиюще неприличной, и вина за это, как тогда было принято, вешалась не на них, а на меня, словно я завел этот разговор. И тем более все было оскорбительным, что я запирался: другие быстро признавались, чувствуя, что это порок не страшный, а свойски и - многие учителя тоже курили, было как бы тайное соглашение, сочувствие... признайся, простим! А я скрывал истину, запирался... Но что делать, если я действительно не курил?!
- Да когда ж я курил?.. Кто видел?!
- Видели, не беспокойся! - Завуч при всей своей выдержке не мог вскользь не обласкать взглядом осведомительницу. Учительница химии смущенно потупилась под поощрительным взглядом... Я понял, кто видел и кто родил это собрание. Но что она видела?
- Что она видела?
- Ты шел... от ограды (наверное, чуть не сорвалось - "церкви")... шел от ограды к школе... и нагло курил!
Я вспомнил солнечное морозное утро, свое состояние... Еще в такое утро - курить!
- ... Да это пар! Пар шел изо рта! - воскликнул я.
Странно - у других не увидели, а у меня увидели. Может, потому, что шел позже и попал на солнце лишь я? Или, может, вообще я был под тайным прицелом давно. Преступление подозревалось и вот - какая удача! подтвердилось.
- ... Пар это... честное слово! - Уже почти спокойно я посмотрел на всех.
- Пар... не может так валить! - сосредоточившись, проговорила химичка.
Все удовлетворенно закивали. Все правильно! Не может так быть, и даже думать такое вредно - чтоб один наглый ученик мог быть умней - и, главное, честней - педагогического коллектива.
Господи, сколько ненависти скопилось в людях - причем, что поразительно, в учителях!
- Ну... хотите... - Я посмотрел в окно, но там было уже темно. - Но хотите... завтра посмотрите... я буду переходить, а вы посмотрите!
Все вопросительно повернулись к завучу - достойно ли педагогическому коллективу участвовать в таких возмутительных, унижающих их коллективное мнение экспериментах? Да и нужны ли какие-то еще доказательства в этом абсолютно ясном деле?
- Давайте, давайте убедимся, правду он говорит или лжет, - произнес Илья Зосимович как бы осуждающе, но на самом деле, я думаю, дав ход своим сомнениям. - Мы же будем завтра утром в учительской? - Он оглядел коллег.
- Я не буду, у меня с одиннадцати! - оскорбленным тоном произнесла химичка, как бы подчеркивая свою незаменимость: мол, без нее результаты могут быть и ошибочны.
- Ну, ничего, Зоя Александровна, мы как-нибудь разберемся! - весело произнес Илья Зосимыч. Та метнула на него гневный взгляд. Я почувствовал, что вообще могу пасть жертвой в междоусобной войне среди учителей, и понял, что мне желательно стушеваться.
- Ну все, Попов, ты можешь идти, - произнес завуч (ясно, мне нельзя было присутствовать при ссорах взрослых), - иди и не думай, что ты оправдался, наше мнение по этому делу однозначно! Я думаю, достаточно, что мы тебя предупредили! Иди!
Со строгими лицами они проводили меня. Подразумевалось, что, конечно же, они не намерены на следующее утро торчать у окна... Конечно же, нет. Они сделали предупреждение - и приличному школьнику этого хватит! Вина моя как бы была уже доказана. И в то же время я понимал, что они не пройдут завтра мимо окна и непременно, тайно или явно, будут смотреть, как я прохожу булыжную площадь от церковной ограды до школы, - и мне важно, чтобы пар шел!
Сосредоточенный, я пришел домой, сделал уроки и, как боксер перед ответственным матчем, пораньше лег спать. Но без драм не бывает - перед самым уже сном бабушка сказала мне:
- Ой, как все болит, сердце ломит - прямо такое предчувствие, что не проснусь!
- Что же такое, бабушка, с тобой? - всполошился я.
- Да оттепель, видно, идет! - заохала бабушка. - Давление меняется вот и болит.
Я стал уже засыпать и вдруг вскочил как ужаленный.
- Что значит... оттепель? Это значит - воздух потеплеет... и пар не будет идти изо рта?
Тяжело, с какими-то черными провалами-обмороками я засыпал... Что же это... значит (по имени я никого не называл и даже не подразумевал, это было неназванным чувством)... значит, никому... нет никакого дела?! И пусть бабушке плохо, и я так и останусь в глазах моих торжествующих врагов преступником - пусть? Значит, ничего нет?
Проснулся я собранный, решительный, говоря себе: нет, что-то же должно быть!
Поев супу, я выскочил на улицу, прошел Саперный, замедлил шаг... Ну, что? Морозец вроде бы есть - щеки пощипывает, но в темноте как-то плохо ориентируешься, вот появится солнце - все будет понятнее! Я шел быстро к решительной точке... Не могу соврать, что я не боялся, больше того, скажу, что я все не делал полного выдоха, боясь неудачи. Мелко, часто дышал - ну, этот выдох не в счет, этот - тоже не в счет, можно даже и не смотреть - ну, какой уж тут пар?! Я думал так: если мне светит удача, зачем заранее расходовать ее?
И только когда я вышел на простор, к ослепительно белой колокольне, освещенной светом через темный еще Литейный, я набрал полную грудь колкого, холодного воздуха, подержал его некоторое время в раздутой груди и выдохнул. Толстая, курчавая струя пара, просвеченная солнцем, вырвалась изо рта! Вот так вот, ликуя, подумал я, а ты решил - помощи нет! Вот она, помощь, - холодное утро вопреки тяжелым предчувствиям!
Не скрою - я метнул взгляд вверх! Учителя бросились от стекла врассыпную... скажем так... Во всяком случае, тогда мне этого хотелось.
После этого - и, хочу думать, в связи с этим - дальнейшая жизнь моя в школе сделалась лучезарна и легка. Возможно, я просто так стал ее воспринимать. И, может, думаю я, с этого моего радостного выдоха и начались в стране чудесные перемены?.. Шучу, шучу!
Позже, в моменты упадка, я ворчливо-скептически анализировал этот случай... Ну и что? Было ли чудо? Мало ли у кого по утрам изо рта вырывается теплый пар? Но у них - просто так, а у меня - не просто так, я помню!.. Но, может, не воздух в то утро был специально холодный, а я горячий? Может, и это сыграло какую-то роль? Конечно, чудо состоит из девяноста девяти процентов твоего ожидания, и лишь чуть-чуть, еле заметно помощь проявляет себя... чтобы грубые люди не навалились: "Давай, давай!" А умному человеку достаточно и дуновения, чтобы почувствовать: ты любим! И будет помощь, когда она действительно необходима тебе!
Но о зыбкости ее надо все время помнить! Немножко грубого нажима, немножко хамства, и все исчезнет, улитка спрячется в панцирь... Хочешь быть грубым реалистом - пожалуйста! Только не надо потом рыдать над кружкой пива: "Никто не любит меня!" Ты бы мог быть любим!
Конечно, всю эту кассету я не прокручиваю в себе каждый день или тем более каждый час. Просто: надо соответствовать свету - и свет придет. Надо быть немножко светлей, чем велят обстоятельства, - и обстоятельства посветлеют!
Однако, не скрою, с годами жить так становится трудней, все чаще в темноте теряешь свет, все чаще с тоской задумываешься: а существует ли вообще что-то?
Уже далеки те блаженные времена, когда я был первым в школе и купался во всеобщей расположенности и любви. Уже в институте я не был любимым вернее, таких любимых было много, и не случайно так оказалось: конкурс прошли! Но то, что вокруг оказалось много похожих на тебя, здорово бодрило, казалось - уже все, пришли наши времена, кругом свои! Но исчезли - не без давления сверху - и те святые времена, когда вполне достаточно было и одного свитера на шестерых и всем было весело! Сейчас, если просишь у знакомого поносить дубленку, то за это надо платить! Протестуя против столь отвратительной жизни, я принципиально оторвал рукава у своего пиджака, дал их на время поносить своим друзьям, один рукав - Острову, а другой Майофису. Но оба они - художники, называется! - через некоторое время сконфуженно вернули мне мои рукава, пробормотав, что нынче не принято ходить в одних рукавах!
Да, прохудилась наша прослойка, ее собственные мысли никому уже не нужны - ценят ее лишь тогда, когда она служит массам. Да и я перестал что-то замечать, что кто-то видит меня персонально, помогает мне... Одобрение я получаю только тогда, когда бодро сливаюсь с каким-либо общим направлением. А как же я сам? Было ли время, когда чей-то высокий взгляд был направлен лично на меня? Была ли - хотя бы в далеком прошлом - какая-то личная помощь? Что-то я начал в этом сомневаться! Все, чего я в жизни добился, - исключительно благодаря самому себе, благодаря своему резкому характеру и такому же уму! И, конечно же, нелепо надеяться на возвращение тех прежних трогательных обстоятельств, когда я извергал - зимой! - струю пара и был счастлив. Да и я уже не тот поминутно краснеющий школьник - даже если бы кто и захотел найти меня по тем, прежним признакам, то наверняка бы не нашел!.. Нет, немножко прежней застенчивости я сохранил, но исключительно уже для своих наглых целей! Но даже и на застенчивость уже сил не хватает.
Особенно отчаялся я, когда в этом году после долгих трудов вознамерился чуть-чуть отдохнуть. Мы с моим другом на машине покрутились немножко в наших местах, но нигде ничего, кроме хамства и безумных цен, мы не нашли. Поразил один только случай. Мы вошли в загородный ресторан, и друг мой, бодрый после пробега, спросил официанта:
