Он почесал Меценатову щеку и, склонив голову на сторону, уперев руки в бока, принялся разглядывать произведение Мецената.
— Морщин маловато, — критически заметил он. — Еще бы десяточек подсыпать.
— Довольно, довольно! — испуганно закричал Мотылек. — Ты рад из меня старика сделать!
— Ну, какой же ты старик! У тебя только кожа на лице плохо натянута. Ты бы сходил к обойщику перетянуть.
— Отстань, черт.
— Мотылек!
— А?
— Сколько парикмахер берет с тебя за бритье?
— Что значит — сколько? Обыкновенную плату: 15 копеек.
— Да ведь работы-то ему какая уйма! Сначала должен выкосить все бугорки и пригорки, потом, перекрестившись, спуститься в мрачные ущелья твоих морщин и там, внизу, во тьме, спотыкаясь, почти ощупью бедняга должен выкорчевать все пеньки и корни.
— Ну, поехал. Глупо.
— Был у меня, братцы, приятель, — начал, сев верхом на стул, Новакович одну из своих идиотских историй, которые он всегда рассказывал с видом полной достоверности. — И у этого приятеля, можете представить, совершенно не росли усы. А дело его молодое — очень ему хотелось каких-нибудь усишек. И придумал он вещь неглупую: выдрал с затылка сотни две волосков вместе с луковицами, потом сел у зеркала, вооружился увеличительным стеклом, иголкой и — пошла работа! Иголкой ткнет в верхнюю губу и сейчас же туда волос с луковицей ткнет и луковицу в дырочку посадит. Прямо будто виноградные черенки сажал.
— Врешь ты все, Телохранитель.
— Не такой я человек, чтобы врать — эта история потом наделала в сферах много шуму. Посадил он, стал каждое утро водичкой поливать. И что ж вы думаете — ведь принялась растительность! Но только ужас был в том, что растительность эта, новенькая-то, не лежала на губе, как у других, под углом в 45 градусов, а торчала перпендикулярно, потому что он луковицы торчмя вгонял. Очень терзался бедняга.
Меценат, выслушав эту историю, рассмеялся, а Мотылек возмущенно воскликнул:
— Телохранитель! Всякому вранью есть границы.
— Ты думаешь, я вру? А если я тебе назову фамилию этого человека — Седлаков Петр Егорыч, — тоже, значит, вру? Он жил на Кирочной, а теперь переехал не знаю куда. Можешь сходить к нему. Эта история подробно описана в одном немецком жур… А! Кузя! Откуда Бог несет?
Кузя влетел, бодро помахивая пачкой свежих газет.
— Вот, друзья, какова сила печати! Не только Куколку — берусь Анну Матвеевну всероссийской знаменитостью сделать.
— А что?
— Вот! Заметка первая — в «Столичном Утре». «На днях в роскошном особняке известного Мецената и покровителя искусств (это я вам так польстил, Меценат) в присутствии избранной литературно-артистической публики (Мотылек, цени, это я о тебе так!) впервые выступил молодой, но уже известный в литературных кругах поэт В. Шелковников. Он прочитал ряд своих избранных произведений, произведших на собравшихся неизгладимое впечатление…»
Одобрительный смех встретил эту заметку.
— Это не все, господа! Вот литературная хроника «Новостей Дня»: «В литературных кругах много толков вызывает появление на нашем скудном небосклоне новой звезды — поэта Шелковникова. По мощности, силе и скульптурной лепке стиха произведения его, по мнению знатоков, оставляют далеко позади себя таких мастеров слова, как Мей и Майков. В скором времени выходит первая книга стихов талантливого поэта».
— Ай да старушка в избушке верхом на пушке! — воскликнул Мотылек, злорадно приплясывая. — Смеху теперь будет на весь Петербург.
— И, наконец, последняя заметка, — самодовольно улыбаясь, сказал Кузя. — «Нам сообщают, что Академией наук возбужден вопрос о награждении Пушкинской премией молодого поэта В. Шелковникова, произведения которого наделали столько шуму». Все!!
— Кузя! Да как же редакторы газет могли напечатать такую галиматью?
— Э, что такое редакторы, — цинично рассмеялся Кузя. — Они по горло сидят в большой политике, и их сухому сердцу позиция Англии в китайском вопросе гораздо милее и ближе, чем интересы родного искусства… Признаться, в своей газетке я заметочку сам подсунул, в чужих — приятелей из репортеров подговорил… Сейчас у «Давыдки» стон стоит от хохоту. Там уже балладу сложили насчет скрипучей старушки, признаться, очень неприличную.
— Интересно бы сейчас увидеть Куколку… Вот, поди, именинником ходит!
— А ведь он, ребята, по своей глупости все это всерьез примет!
— Портрет свой у Дациаро выставит!
— Фабриканты выпустят папиросы «Куколка». Громкий смех веселой компании заглушил робкий стук в дверь.
Только чуткий Меценат расслышал:
— Стучат, что ли? Кто там? Входите!
Вошел он… Куколка. Элегантный, дышащий свежестью молодости.
Оглядел всю компанию своими мягкими лучистыми глазами и кротко улыбнулся.
— Я вам помешал, господа? Вы почему-то очень громко смеялись?
— Это я о своем отце рассказывал, — нашелся Телохранитель, — понимаете, он был до того высок ростом, что, когда ему приходилось высморкаться в платок, он на колени становился.
— Как странно, — удивился Куколка. — Зачем же это он так?
— А вот спросите! Глеб Иваныч его звали. Куколка помедлил немного, потом глаза его засияли небесным светом, и он тихо сказал:
— Господа… я, может быть, глуп и неловок, я сам сознаю это… И ненаходчив тоже. Но я сейчас пришел сказать вам, что… таких людей, как вы, я встречаю первый раз в своей жизни!!!
Это горячее восклицание Куколки было так двусмысленно, что все опасливо переглянулись.
— Неужели сорвалось? — испуганно пробормотал Мотылек на ухо Меценату. — Неужели догадался?
— Куколка, — сухо сказал Кузя. — Мы не понимаем — что вы хотите сказать этими словами? Мы такие горячие почитатели вашего чудного таланта…
— Я знаю, знаю! — в экстазе воскликнул Куколка. — Вот поэтому-то я и говорю, что людей, подобных вам, я встречаю впервые в жизни! До встречи и знакомства с вами все другие, даже друзья мои, — только бессмысленно трещали мне в уши, говорили мне хорошие слова, а вы не только обласкали меня, но и сделали для совершенно неизвестного вам человека то, чего не сделал бы и отец родной! Вы мне дали крылья, и я, до сих пор скромно ползавший, как червяк, по пыльной земле, теперь чувствую себя таким сильным, таким… мощным, что кажется мне — несколько взмахов этими сильными новыми крыльями, и я взлечу к самим небесам!!
— Куколка, не улетайте от нас, — сентиментально попросил Новакович.
— О нет! Вы для меня теперь самые родные, и я вас никогда не покину!! Я должен быть около вас, вдыхать, впитывать тот благородный аромат чистой поэзии, который вас окружает и который я буду вдыхать одной грудью с вами. До встречи с вами я был мелок и вял — теперь я будто окреп и вырос! Друзья! Я, конечно, знаю, что в ваших газетных заметках обо мне много дружеского преувеличения, многого я еще не заслужил… Но, друзья! Я сделаю все, чтобы оправдать эти ваши даже преувеличенные надежды на меня! Теперь у меня появился смысл и цель работы, и я клянусь вам, что наступит время, когда вы сами будете гордиться мной, и скажете вы тогда: «Да, это мы поддержали первые робкие шаги Куколки и это благодаря нам он сделался тем человеком, который и свою долю внес в благородный улей русского искусства…» И когда румяный Феб взметнет свою золотую колесницу к солнцу…
— Коньяк-то… дома будете хлестать али куда пойдете? — деловито спросила Анна Матвеевна, незаметно вошедшая во время пылкого монолога Куколки. — Ежели дома, то я послала бы за коньяком… Что было старого запасу — как губки высосали!
— Кальвия Криспинилла! — завопил Мотылек. — Как вы можете говорить о пошлом земном коньяке, когда мы пили сейчас божественный напиток, изливающийся из уст Куколки!..
— Анна Матвеевна! — высокопарно сказал Новакович. — Вы вошли в ту самую минуту, когда, может быть, в мире в муках рождался истинный, Божьей милостью поэт!..
И прозаично докончил шепотом:
— Нет ли у вас сахарцу, многоуважаемая? Я бы пожевал сладенького.
— Бестолковый вы народ, как погляжу я на вас, — проворчала Анна Матвеевна, доставая из кармана горсть сахару и суя в руку Новаковича. — А ты чего, сударь, с ними разговариваешь? Погубят они тебя. Плюнул бы на них да пошел бы прочь, в хорошую чистую компанию.
— Имею честь кланяться, — ласково приветствовал ее Куколка. — Как ваше здоровье, дорогая Анна Матвеевна?
— Здравствуй, здравствуй, голубчик! — благосклонно кивнула ему головой нянька. — Какое там наше старушечье здоровье. С ногами что-то нехорошо. Не то ревматизм, не то что другое.
— Муравьиным спиртом советую натереть, — авторитетно посоветовал Куколка.
— Как приятно видеть, — тонко усмехаясь, сказал Меценат, — сочетание в одном лице Эскулапа с Аполлоном. Куколка, будем пить коньяк?
