Закрыл юноша очи, не может смотреть на день белый… и конь его встрепетнулся, нейдет, приподнимается на дыбы, опрокинулся назад. Светославич грохнулся на землю; пес взмотнул головой, лапами очи скребет, закатался по траве.
– Кто тут? – раздалось позади юноши.
Оглянулся Светославич, очи прозрели… видит седого старика, в долгой одежде, вервою опоясан, клюкою подпирается.
– Куда путь держишь, храбрый могучий Витязь? – спросил старик.
– Еду в Византию, дедушка…
– На службу Царю?.. добрый путь!
– Не добрый; огнем палит, проезду нет.
– Померещилось тебе; перевалишь Балкан, перекрестись и ступай с богом, служи верой и правдой Царю Грецкому; сам господь тебе путь укажет.
– Где ж он, дедушка?
– Господь на небеси, сударик; око недозрит Его, ум недомыслит: сотвори знамение крестное, Он придет к тебе на помощь.
– А как творить знамение, дедушка?
– Ох, дитятко, да ты не крещеный! Ну, смотри, вот, сложи персты так… клади на чело.
Светославич сложил уже персты, вдруг в очах его потемнело, голова закружилась.
– Постой, дедушка, сон клонит, мочи нет, дай отдохнуть…
– Зайди в пещерку мою, я напою и накормлю тебя духовною пищею.
У Светославича сомкнулись уже очи, ноги подкашивались; старец ввел его в пещерку; и он, обессиленный, припал на дерновую лавку, устланную свежими листьями.
– Спи, бог с тобою! – произнес старец, перекрестив его.
«Не принимай, не принимай креста!» – говорил чей-то голос на ухо Светославичу.
– Что? – произносит он во сне.
– Спи, бог с тобою! – повторяет старец, поправляя перед распятием светильню и подбавляя елею в череп человеческий, заменявший лампаду.
«Не принимай, не принимай креста!» – слышит опять Светославич, и кажется ему, что голос вьется из красного терема… терем плывет по воздуху… Видит он, в окошечке сидит девица, повторяет: «Не клади креста!.. морочит, разлучит нас с тобою!»
Светославич с умилением смотрит на образ девы. «Постой, радость моя!» – хочет он произнести… но терем исчез уже в отдалении, только слышится еще голос: «Добудь скорее череп отца!..»
И Светославичу кажется, что он уже мчится под гору, по пути к Византии. Вот светлый день заволокло туманом… Стоит посреди темного леса ветхий город, стены как копоть, черны, люди как тени, в широких одеждах, в черных покровах, ходят, поклоны кладут да молчат. «Где Византийский Царь?» – вопрошает Светославич. Ведут его в мраморные палаты… Сидит на пристольце старик с костылем, четки перебирает.
– Что, друг, – говорит, – не послом ли к нам?
– Послом! – отвечает Светославич.
– От кого?
– От Царя Днепровского Омута.
– Что, каково поживает?
– Сидит себе мирно в пучине да бурколов ловит.
– Доброе дело. Подайте же гостю сладкого меда испить из чаши, что Марко в гостинец на поклон прислал.
Вот два старичка, борода, словно белая пелена, до колен расстилается, несут на подносе куфу великую с медом да чудную чашу: белее рыбьего зуба, вышиной в три ладони, обделана в жемчуг да в яхонт румяный. Наливают в нее шипучий мед, подносят гостю незваному, Послу нежданному. Взял Светославич чашу в руки… так кровь в нем и закипела от радости. «Ее-то мне было и надобно!» – думает он, да как хлестнет вином по лицу старичков-виночерпиев Царских, да тягу… с крыльца, на коня, через город, давит людей, крик и вопль, гонит за ним погоня, а он от погони стрелой да стрелой, все втору да в гору… утёк!.. устал, утомился, зной градом с чела, взобрался на высь Балкана…
– Зайди в пещерку мою! – говорит ему знакомый старец.
Рад он приюту, соскочил с коня, входит в пещеру и бух на прилавок…
Очнулся… Смотрит кругом: в камне темная келейка, стены от времени черны как копоть, в уголку на камне крест, перед крестом в черепе теплится светло[314]. Подле, на лавке, лежит старичок, руки крест-накрест, не дышит; а на полу валяется псиная шкурка.
Привстал Светославич, ищет около себя чаши… нет ее! Окинул снова взорами пещерку, увидел череп… в черепе теплится свет!.. чело в три ладони, только края как пила, и нет вокруг них ни жемчугу, ни светлых камней! – обгрыз с него обод жемчужный!.. «Старен, седой!» – произнес Светославич с досадой; схватил череп, выплеснул из него елей.
И вот любуется он черепом, доволен, что наконец добыл его. Припоминает, с каким трудом он ему достался; особенно поездка в Византию показалась ему тяжела. Припоминает погоню за собой, и холод пробегает в первый раз по членам его; боится он, чтоб у него не отняли злые люди черепа. Не поклонясь за ночлег отжившему своему хозяину, Светославич выбегает из пещерки; конь его пасется на лугу, он на коня, хвать вожатого пса – нет его!
Нечего делать, едет без пути, без дороги, долой с высоких гор в широкие долы. «Назад найду путь», – думает.
Вот проезжает Дунай. Лежит на берегу Дуная сила побитая. Долина устлана людьми ратными, а Жупан Гетманище Марко, выпучив глаза, мотается на высоком дубу, посреди холма; вокруг него висят вящшие мужи и воеводы. Носится по полю, в густом тумане, Морана с хищными птицами, считает, сколько легло.
Подъехал Светославич к высокому холму, узнал Жупана Марку в лицо, говорит к нему:
– Эй, Жупан Марко! Где путь к широкому Днепру? Спугнул его звонкий голос стаю черных воронов, а Жупан Марко молчит, вытулил очи, высунул язык, словно дразнит Светославича, закачался, отвернулся от него.
Слез Светославич с коня, толкает ногой лежащих на земле ратников.
– Эй, добрые люди!.. поведайте, где путь к широкому Днепру?
Лежат, не отвечают, только стаи грачей каркают, да сороки трескочут, перелетая с трупа на труп, да псы с кровавым рылом издали лают.
– Правду молвил Он, что нет добра в людях! – прошептал с досадой Светославич; вскочил на коня и понесся лётом на полночь.
Видит, вдали сидит кто-то, при дорожке под ельничком, бренчит ладно на звонких гуслях. Подъезжает к нему.
– Эй, добрый человек, куда путь лежит к широкому Днепру?
– Беспутный! – произносит сердито Гусляр, продолжая побрякивать молоточками по звонким струнам, напевает:
Вьется вран над его головою, Тощий вран накликает братью: «Ей, слетайтесь, братики, недолго пождать, Горюн молодец истоскуется».
– Радо, Радо! откуда ты взялся! – вскричал Светославич.
Гусляр вздрогнул, гусли выпали из рук у него.
– Нет Радо, – произнес он, – да, был Радо да сгинул!.. недавно младовал Радо, змея уязвила его!.. Скинь машкару, садись, споем ему конечную песню.
– Нет время, Радо; укажи мне путь на полночь.
– Иди к Вояне, она и тебе путь укажет, и тебе скажет: беспутный!..
– Ну, веди к ней.
– К ней?.. Вояна молвила грозно: «Иди от меня в темную полночь!» Иди к ней, она и тебя изгонит, а люди вслед за тобою пойдут, проводят тебя за город лозою, с честью, с бубнами да с дудками… прощай, скажут, великий Пан Жупан, ладно на гуслях играл!..
– Вояна изгнала тебя? – произнес Светославич задумавшись. – За что ж изгнала она тебя? – продолжал он.
– А вот как было. Жупан Марко дал мне Вояну, дочь свою, и Царство свое дал. Вот и взял я за себя Вояну, и Царство хотел взять же. Говорю ей: «Ты моя, и Царство мое же…» А она говорит: «Нет, ты мой, и Царство мое же. Я, говорит, буду править Царством, а ты играй на гуслях, и пой, и тешь меня». И стала править Царством. Играл бы я себе, жил бы припеваючи, да нет! раднее камень долотить, железо варить, измирать смертями, да не жить бы под властью жены! жена – мирской мятеж! Вояна взялась рядить по закону, а по закону Царю дается Царица, да семь жен, да триста положниц; и Вояна захотела, кроме меня, Царя, еще семь мужей, да триста положников. Заголосила тоска в душе! «Не могу!» – сказал я ей. «Беспутный, – промолвила она, – иди от меня! не пойдешь, велю проводить!» И проводили меня. «Играй, говорят, по селам, в гусли!» Я заплакал да и пошел. Ой, горе, мое горе, не звучит радость на сердце, все струнки полопались!
Радо приподнял гусли, заплакал.
Вздохнул Светославич, жалко ему стало.
«Что, – думает он, – и меня изгонит от себя красная девица?.. Нет!.. не изгонит… я не умею играть на гуслях!» – отвечает он сам себе.
– Пойдем со мною к Киеву, Радо, там много красных девиц.
– Нет, нейду, брошусь в воду, – отвечает Радо.
– Здесь поле, нет воды; а там Днепр широкий, а в Днепре живет Омут. Сослужи ему службу, он тебе даст Вояну.
– Вояну! – вскричал Радо. – Нет, не хочу! у Вояны семь мужей, триста положников! не хочу, не хочу! Здесь, под ельником, иссохну, буду звучать да звучать, покуда стихнет душка с измолкшей песней.
– Ну, умри, Радо, – сказал Светославич, – людской дедушка Мокош сказал: в гробу мир. Прощай.
– Прощай, не ведаю, как тебя величают.
Помчался Светославич, а Радо заиграл на разладных гусельцах горькую песенку; плакали звуки.
