– Да, сэр.
– Тогда вперед, Дживс. Значит, так: «Ждите меня завтра через две недели». Это как раз то, что требуется. Прогуляйтесь в ближайшее почтовое отделение, отправьте послание, и дело с концом.
– Хорошо, сэр.
Так я скоротал этот длинный день, а потом пришло время переодеваться и топать на день рождения Понго.
Вчера вечером мы с ним болтали на эту тему, и он меня уверял, что устроит нечто грандиозное. И должен сказать, он в грязь лицом не ударил. Домой я вернулся в пятом часу с единственной мыслью – поскорее спать. Едва помню, как добрался до постели и заполз в нее. У меня было такое чувство, будто, только я коснулся подушки головой, как меня разбудил звук отворяющейся двери.
Вряд ли я что-нибудь соображал в ту минуту, однако ухитрился приоткрыть один глаз.
– Нет, сэр. Это миссис Траверс.
Просвистел порывистый ветер, и в спальню на всех парах, со скоростью пятьдесят миль в час влетела моя престарелая родственница.
ГЛАВА 4
Бертрам Вустер, как известно, взирает на своих родственников более проницательным и безжалостным оком, чем кто бы то ни было. Тем не менее он охотно отдает дань восхищения тем из них, кто этого заслуживает. Если вы с должным вниманием читали мои мемуары, то, конечно, знаете, что моя тетушка Далия, как я не раз повторял, – прелесть.
Она, как вы, наверное, помните, вышла замуж en secondes noces [52] – так, кажется, говорится, если я ничего не путаю, – за старину Тома Траверса в тот год, когда на Кембриджширских скачках Колокольчик пришел первым. Она же как-то подбила меня написать статью «Что носит хорошо одетый мужчина» для своего журнала «Будуар знатной дамы». Тетушка Далия – добрая душа, проводить время в ее обществе одно удовольствие. Ей совсем не свойственны ни гнусное коварство, ни подлость, которыми славится, например, другая моя тетка, Агата, ужас и проклятье Мидлсекса, Эссекса, Кента, Суррея, а также Хартфордшира и Суссекса. Тетушку Далию я сердечно люблю и ценю за ее добродушие, спортивный дух и за то, что она такой славный малый.
Ввиду вышесказанного можете себе представить, как я удивился, увидев ее ни свет ни заря у своего ложа. Я сто раз у нее гостил, и ей известны мои привычки. Ведь знает, что я не принимаю по утрам, пока не выпью чашку чаю. А теперь она врывается ко мне в ту минуту, когда я больше всего на свете жажду уединения и покоя. Изменяет нашим старым добрым традициям.
И вообще с какой стати она явилась в Лондон? Вот вопрос, который я себе задавал. Когда заботливая хозяйка возвращается под родной кров после двухмесячного отсутствия, она не мчится из него прочь на следующий же день. Понимает, что надо сидеть дома, хлопотать вокруг мужа, совещаться с поваром, кормить кошку, расчесывать шпица и прочее. Хотя глаза мне застилал туман, я собрался с силами и бросил на тетушку суровый, укоризненный взгляд. Правда, слипшиеся веки помешали мне добиться нужной выразительности.
Она, казалось, не заметила ни суровости, ни укоризны.
– Да проснись же ты, Берти, дубина стоеросовая! – заорала она голосом, который навылет, от лба до затылка, пробил мне череп.
Если у тетушки Далии и есть недостаток, так это ее манера адресоваться к своему vis-а-vis так, будто он со сворой гончих скачет верхом в полумиле от нее. Атавизм, разумеется, с тех времен, когда она считала день потерянным, если не затравила на охоте несчастную лисицу.
Я снова послал ей суровый, исполненный укоризны взгляд, который на этот раз не остался незамеченным ею, однако особого впечатления на нее не произвел. Она перешла на личности.
– Хватит мне подмигивать! Это даже неприлично, – заявила тетушка. – Послушай, Берти, – продолжала она, разглядывая меня; должно быть, Гасси вот так же разглядывает какого-нибудь второсортного тритона. – Ты хоть представляешь, какой омерзительный у тебя вид? Нечто среднее между классическим забулдыгой – таких обычно в кинематографе изображают – и простейшим земноводным. Наверное, всю ночь кутил?
– Да, был на приеме, – сухо сказал я. – По случаю дня рождения Понго Туистлтона. Не мог же я предать друга. Nobless oblige.
– Ладно, вставай и одевайся.
Мне показалось, я ослышался.
– Вставать и одеваться?
– Да.
Со слабым стоном я повернул голову, и в это время вошел Дживс с чашкой живительного китайского чая. Я вцепился в нее, как утопающий в соломенную шляпу. Глоток-другой, и я почувствовал… Нет, не скажу, что я воскрес, ибо день рождения Понго Туистлтона не такое мероприятие, после которого вас может оживить глоток чая. Однако старина Бертрам оказался в силах сообразить, что на него обрушилось нечто ужасное.
И чем усерднее я старался сообразить, что именно на меня обрушилось, тем меньше понимал, откуда ветер дует.
– Тетя Далия, что такое? – спросил я.
– Мне кажется, чай, – отвечала тетушка. – Впрочем, тебе виднее.
Без сомнения, я бы нетерпеливо взмахнул рукой, но побоялся пролить целебный напиток. Признаться, меня так и подмывало сделать нетерпеливый жест.
– Я не о чае! При чем здесь чай? Вы чуть свет вторгаетесь ко мне, требуете, чтобы я вставал и одевался. Нелепость какая-то.
– Я к тебе, как ты выражаешься, вторглась, потому что телеграммы не произвели на тебя никакого впечатления. А велела тебе встать и одеться, потому что хочу, чтобы ты встал и оделся. Поедешь со мной в Бринкли-Корт. Что за наглость! Заявлять, что явишься ко мне чуть ли не через год! Дудки, поедешь немедленно. Для тебя есть работа.
– Но я не хочу работать.
– Мало ли что! Никто тебя не спрашивает. В Бринк-ли есть работа для настоящего мужчины. И чтобы через двадцать минут ты был как штык.
– Не могу я через двадцать минут быть как штык. Я при последнем издыхании.
