По его приказанию и примеру срубили они длинные еловые шесты и, разводя ими сцепившиеся иглистые сучья, вступили в сей перелесок. Они двигались медленно и на каждом шаге вперед тщательно рассматривали по шву земли, жадничая увидеть что-нибудь похожее на спуск. Около часа прошло времени, что они проползли три или четыре сажени, и атаман, который взял за правило всегда и везде быть впереди, первый увидел у ног своих пространную расселину. Он радостно вскричал; товарищи сколько могли, к нему поспешили и, то же увидя, так же воскликнули. Они легли ниц у сей поры и жадными глазами глядели внутрь ее. Она шла косвенно, а потому на несколько аршин была слабо освещаема лучами солнца, и далее следовала мгла непроницаемая. Присутствие духа не оставляло Гаркушу никогда. Он сейчас приказал нащепить сухих сосновых лучин, которых на каждом шаге было великое множество, чтобы, зажегши по пуску, пуститься в расселину. Приказание его было исполнено так скоро, как только обстоятельства позволяли. Посредством гаманных огнив развели они огонек, каждый зажег по большому пучку лучины, а по другому взял в запас, и, опираясь на свои шесты, вступили в провал. Атаман, по обыкновению, шел впереди. Прошел шагов десять, потеряли они свет дневной. Они заметили, что расселина сия сделана в давние времена или текшим тут постоянным ручьем, или сильным напором снежной воды, только не руками человеческими. Она была ток высока, что человек среднего роста мог проходить не нагибаясь; была довольно обрубиста, однако с помощью шестов наши землеоткрыватели шли мало спотыкаясь и весьма редко должны были прыгать вниз на аршин или полтора. Путешествие их было крайне медленно, ибо осторожный коноводец не прежде делал шаг вперед, как обстоятельно рассмотрев по крайней мере пространство шага на два дальше. Прошло более двух часов, и, к неописанной их радости, увидели брезжущий свет дневной. Дыхание у них остановилось, ноги задрожали.
Они шли, не говоря ни слова, и весьма в недолгое время увидели себя под светлым небом в прекраснейшей долине. Гаркуша первый сделал три земных поклона, и прочие ему последовали Распрямись, он сказал им:
— Наконец главное желание наше господь-бог услышал! Мы достигли такого пристанища, которое по всему кажется довольно безопасным. Вход в сию пустыню показался нам трудным с первого только взгляда. Уверяю, что кто пройдет им раз десять, тот уже без огня может выйти и спуститься в четверть часа. Купчин наших прежде вечера ожидать нельзя, а я чувствую позыв на еду. Пойдем в тот лес, в коем должны мы основать прочное свое жилище, разведем огонь, и хотя у нас нет ни хлеба, ни соли, но и без сего мы обойтись постараемся. У нас довольно зайцев, тетеревей и куликов. Изжарим на вертеле и — покамест будем сыты. Велика власть господня!
Глава 1
Час от часу глубже
Наши несчастливцы пошли к лесу и на пути не могли не останавливаться, видя во многих местах сверху и из середины стен своей пустыни низвергающиеся ручьи, кои все стремились в середину леса. Они решились следовать по течению одного из них и скоро иступили в самый лес, состоящий большею частью из ольховых, сосновых и осиновых дерев. Сей, так сказать, преисподний лес не был так запущен, как верхний. Валежнику было мало, и везде проход свободный. Они прошли примерно четвертую часть версты, как приведены были в приятное удивление, увидя у ног своих довольно обширный пруд, в который втекало более пяти потоков. Не успели они вымолвить по одному слову, как окаменели от поражения, увидя против себя на другом берегу пруда, между орешником, с полдюжины хат. Несколько времени стояли они подобно истуканам и, получив употребление чувств, лишены еще были языка. Гаркуша протянул руку к хижинам и указал на них пальцем со взором, спрашивающим: «Видите ли?» Товарищи в знак ответа пожали плечами. Вторичное молчание. Гаркуша, получив первый разрешение языка, сказал:
— По всему видно, что пустыня сия обитаема; только для меня удивительно, что вчера при солнечном еще сиянии, обходя кругом сие место, мы не заметили и следа ноги человеческой. Жить здесь дровосекам или угольщикам совсем не для чего; во-первых, что наверху лес крупнее и бесчисленно раз его более, чем здесь; во-вторых, вынос отсюда всякого изделия гак затруднителен, что один безумный ремесленник здесь поселится. Непременно это притон разбойников!
Товарищи его задрожали, помертвели. Гаркуша продолжал:
— Чего же вы испугались? Разве мы не с тем вошли в сию дубраву, чтобы рано или поздно познакомиться с людьми сего рода, подружиться, войти в один состав и действовать под общим знаменем? Пойдем теперь же, друзья, и посетим хижины.
Он насыпал свежего пороху на полки ружья и двух пистолетов; прочие сделали то же, и все бодро пошли освидетельствовать хижины. Они остановились у самой большой, имевшей в длину саженей десять, стояли довольно времени, прислушивались, но ничего не слыхали, кроме писку мышей.
Обошед кругом, они заглядывали в каждое окно, из коих половина была выбита, но ни одного существа живого не видали. Наконец осмелились войти. Весь дом состоял из трех обширных комнат. Первая — по виду — была поварня. Тут нашли они несколько деревянной, чугунной и железной посуды, мало уже годной к употреблению. В углу на полке разбросано было несколько ломтей хлеба, по которому можно было судить, что он лежит тут не один месяц. Там же валялся кулек с крымскою солью — зеленою, какую в Малороссии дают лизать овцам и коровам, чтобы придать им охоты к еде и тем молоко улучшить. Вторая и третья комнаты были совершенно пусты, однако последняя обведена у стен широкими лавками, и в одном углу лежало несколько кулей полугнилой соломы. Оставя сии чертоги, они обошли все прочие; нашли одну пустоту, обветшалость и умно рассудили, что хозяева по каким-нибудь причинам оставили — и притом давно — сию обитель; посему они имели законное право, яко одного ремесла люди, завладеть сим наследством. Они возвратились в первую избу, которую тогда же нарекли атаманскою, скинули свои вооружения, которые на себе имели более двадцати четырех часов, и, по приказанию атамана, Харько, который был поваром на кухне пана Аврамия, принялся за стряпню; заплесневелые корки хлеба были тщательно собраны и опущены в ближнюю копанку, и Гаркуша с остальными товарищами сел на берегу пруда в тени пушистой ивы и предался рассуждению. По долгом со всех сторон молчании Гаркуша промолвил:
— Правду говаривал сельский наш священник, что милосердный бог все на свете сем устроил прекрасно!
Посудите сами: не выведи меня дьяк Яков Лысый из церкви, я и не подумал бы потравить голубей его кошками; не сделай этого, не был бы сечен и ограблен; без сего — не истребил бы сада дьякова и в целый век не был бы в числе дворовых удальцов пана Аврамия. Непременно надобно было разломать плотину, сжечь полдеревни пана Балтазара и, наконец, застрелить исправника и двух драгунов, чтоб сподобиться овладеть такою прекрасною пустынею. Ах, друзья мои! Какая разница рыскать по полям и лесам за зайцем или лисицею, подвергаясь каждую минуту опасности сломить себе шею — а для чего? Чтобы за осторожность на панской конюшне не содрали арапниками кожи от пят до макушки; или охотиться с тем, чтобы иметь удовольствие и товарищей и себя попотчевать дичью? Но как праздная, ленивая жизнь нам не властна, то я, по должном соображении и нужном осведомлении как об окрестных, так и отдаленных местах, выведу вас на дело, и вас и меня достойное. Вострепещут гордые властелины в кругу своих челядинцев и внукам своим с ужасом рассказывать станут, каков был Гаркуша и друзья его!
Он умолк, но взоры его пылали огнем убийственным.
Товарищи с благоговением на него смотрели и клятвенно уверяли снова, что нигде и ни для чего не отстанут от такого храброго человека.
Наконец Харько кое-как сладил с своим обедом. Когда все в третьей комнате (которую с сего времени будем называть спальнею) сели на полу в кружок, он поставил перед ними пару жареных зайцев, пару глухих тетеревей и несколько куликов. Хотя все это сходнее было бы назвать сушеным, а не жарким, но они напали с такою жадностью, какая прилична молодым, здоровым, усталым, проголодавшимся людям. По окончании сей братской трапезы они разложили кули с соломою, заперли изнутри двери и — предались покою. Немало подивились они, проснувшись, когда увидели, что светлая серебристая луна отражалась на стене в головах их.
Первая мысль, их поразившая, была об отсутствии Артамона и Охрима. Опрометью бросились они из хижины к пруду, прислушивались, притаивши дух, но ничего не слышно было. Большую часть ночи просидели они у пруда, делая каждый свои заключения.
— Если они сбились с пути, — заметил Гаркуша, — и заночевали в дубраве, то беда не велика; завтра при утреннем свете найдут дорогу. Если же, от чего боже сохрани, они признаны и попались в когти земской полиции, то весьма плохо. На Артамона я надеюсь, как на самого себя, он скорее околеет в пытке, чем откроет убежище друзей своих; но Охрим пс таков.
