В сложившейся ситуации непременно должен быть виновный. Ибо факт налицо - погиб человек. Если принять за основу невиновность Мишина, то виноват директор, потому что он подписывал все бумаги, поэтому и Мишин, и Пригорин об этом молчали. Когда Стасу Пригорину давали заключительное слово на этом собрании, он струсил и с комиссией во всем полностью согласился.
...Читатель снова уводит меня в кино, и я уже вижу, как поднимается один из участников заседания этой самой комиссии и прямо при всех говорит директору, кто он такой. Уже прозвучали из динамика призывные слова: "Мне стыдно за тебя, Пригорин!", - как на экране снова появился талый снежок и заухала канонада. Тут-то зрители увидели, что обвиняемый комиссией Мишин не кто иной, как фронтовой друг Пригорина, которого он, якобы, спас. И снова повторяются кадры бегства Пригоринас поля боя. И истекающий кровью Мишин - единственный тому свидетель. И медсестричка соседнего батальона, тащившая его по снегу и выходившая, и снова стены завода. И надо же, вот так встреча, в одном месте работают! Но главное - перед тем как вспыхнуть слову "Конец фильма", авторитетная комиссия уезжает, подготовив приказ о снятии с должности Стаса Пригорина, а сам Стае один, с развевающимися полосами идет по полю, где, как знает зритель, он уже второй год обещает выстроить детский сад для детей рабочих.
А может быть, зритель предложит другой конец: Мишин встречается глазами со своим бывшим другом и медленно отводит взор в сторону.
Он прощает Стасу предательство уже во второй раз и посему горд тем.
что единственный из присутствующих знает правду.
... Грош цена такой правде. Потому что для того, чтобы выглядеть красиво, конечно же, нельзя ставить под удар общее заводское дело.
Материалы следствия, свидетельствующие о том, что произошло па заводе, передали в суд, и поэтому на следующее утро Мишин на работу не вышел. Он ждал суда дома.
Целый день Стае Пригорин порывался поехать к бывшему инженеру, навестить его, но неотложные дела не пускали. Он придумал даже, по какой статье расходов списывать материальную помощь семье Мишина, если суд его осудит.
Вечером он вес же пошел к своей машине, чтобы поехать к инженеру.
но вдруг почувствовал себя плохо, вернулся в кабинет и просидел, привалившись к спинке кресла, несколько часов. Болела спина.
Когда нашлись силы дойти до машины, он приехал домой. Засыпая, он твердо решил пойти утром к Мишину.
Но жизнь изменила его план. Утром его нс стало.
Врач сказал: это не спина болела, а сердце.
Ну вот, а вы говорите, что водка по полторы тысячи - это нормально.
Стае Пригорин - жив, пьет, вспоминает дружбу с Шукшиным - веселым певцом России...
НИКОЛАЙ СПАСИБО
Борису Егорову
Корректор, не ставьте, пожалуйста, запятую между двумя словами в заголовке. Это его имя и фамилия.
1.
"Мы познакомились с ним, - написал в редакцию молодежной газеты ветеран войны, - в сорок девятом под Ленинградом на Невском "пятачке", где всего за несколько лет до этого шли ожесточенные бои. Мне тогда было тридцать четыре, ему - на тридцать меньше. У меня был фотоаппарат, которым я его сфотографировал, да больная память, не дающая мне в те послевоенные годы ни минуты покоя. У него память не болела.
Для него всегда светило солнце, у него всегда были мама и отец, вернувшийся с войны, фотоаппарата у него не было. Зато была наиденная тут же в полуобвалившемся и заросшем травой дзоте ручная, вся проржавленная граната. Я попросил у него гранату. Он был не щедрым и не подарил ее мне, тогда я предложил обменять ее на фотоаппарат. И подружился с ним. Оказалось, мы - тезки. Фотоаппарат сломала его шестилетняя сестренка. Гранату мне разминировали саперы. Кожух той гранаты четырнадцать лет спустя я поставил рядом с его фотографией на полке в моей комнате".
Кукушка замолчала не скоро.
- Слышишь, Шамиль, кукушка-то моя замолкла. Видно, устала.
- Почему это твоя, может, и моя тоже, ты сколько себе лет насчитал?
- А ты?
- Я - девяносто девять. Жаль, одного года не хватит.
- А я - ровно сто. Значит, кукушка моя.
В темном шелестящем лесу раздался звук, как будто громадные валуны все разом покатились, подминая под себя деревья, сухой кустарник и хлюпающий по-болотному мох.
Оба пограничника затаились. Неожиданно вдали вспыхнул крохотный огонек и тотчас же исчез. Шамиль проворно пополз вперед, увлекая .
за собой товарища.
Ползли долго и молча. На связь пока не выходили. А когда вышли, услыхал застапский радист взволнованный голос Николая Спасибо и вроде бы посторонний незнакомый голос Шамиля Бакеева: "Слушай, Коля, давай кукушку пополам..." На этом связь оборвалась.
Через секунду застава поднялась по команде "В ружье". Через полчаса нарушители границы были задержаны и доставлены на заставу.
Через год двадцатилетний сержант Шамиль Бакеев уходил в запас, а восемнадцатилетний рядовой Николай Спасибо остался светлой памятью на Карельской заставе навечно.
Не знали друзья его, не знали сослуживцы и командиры, не знали хилые карельские березы, что не кончилась на этом жизнь Николая Спасибо. Под Ленинградом живет и готовится войти в мир его сын. Только он никогда не будет носить эту необычную фамилию - Спасибо. Возможно, что и никогда не узнает, что он сын героя.
Об этом позаботилась несостоявшаяся теща. И винить ее нельзя. Она искренно хотела дочери добра. Молодая женщина с годовалым сыном Колькой вышла замуж за хорошего парня - студента, будущего строителя, и стал Николушка - Верещагиным.
Года через два затянулась семейная рана - родилась дочь Наташка...
Верещагин разницы между детьми не делал. Холил обоих. Пить не пил, курить не курил, жену обожал, как невесту, с тещей был почтителен.
2.
На письмо старого фронтовика в редакцию журналист ответил равнодушно-примирительно: "Дескать, они - Верещагины, сами в своей жизни разберутся".
А потом все же усомнился: для чего-то же написал человек такое письмо.
Но ради такого письма его никто бы в командировку не отправил.
Мелковата тема, да и нарушений нравственных основ жизни сквозь письмо не просматривалось. И все-таки чем-то оно помнилось журналисту все время.
А месяца через полтора подвернулся случай. Пролистывая ленинградские газеты, журналист наткнулся на очерк о молодом, подающем надежды строителе Верещагине.
В очерке все было изложено гладко и хорошо и про Верещагина, и про детей его Колю и Наташу, и про жену.
Молодой строитель Верещагин, хотя и с натяжкой, мог заинтересовать редакцию газеты, и журналист с чистой совестью поехал за очерком.
Странно, но факт: чем больше он думал о Верещагине, тем менее симпатичным казался старик, написавший письмо. Ну, в самом деле: чего он вмешивается не в свое дело. Какая, в сущности, разница - сын или приемный сын. Все равно же сын. И журналист решил тактично, но твердо поставить точки над "и"...
Он приехал в поселок, где жил Верещагин.
В небольшом домике его царил беспорядок. Повсюду валялись бумаги, бечевки, связанные в стопки книги, корзины. Оказалось, пресса - не вовремя. Верещагина дома не было. Он получил в городе квартиру и, готовясь с семьей к переезду, отправился за грузовиком.
Помогая его жене и сыну связывать книги в стопки, журналист думал только о том, что за выклянченную и не выполненную командировку ему главный "снимет голову". Ведь ясно, что у Верещагиных не будет времени для беседы, по крайней мере сегодня.
Но вообще-то поговорить об отце и муже в отсутствие героя - для очерка тоже не вредно.
Чтобы начать разговор, он спросил Николеньку, как тот учится.
- А как можно учиться в периферийной школе, где нет возможности развивать свои устремления, - ответил двенадцатилетний собеседник, - где нет товарищей, соответствующих уровню? Конечно, на "отлично"
Только скучно все это.
Книги посыпались на пол. Журналист не удержал их.
- Что вы делаете? - вскричал Николенька. - Это же духовная культура, и царапины, смотрите, на обложках.
Смутившись и бормоча извинения, неудачливый интервьюер сложил и перевязал духовную культуру в дорогих обложках шпагатом. Разговаривать с мальчиком расхотелось.
Во дворе заворчала и чихнула грузовая машина. В комнату вошел глава семьи.
- Грузиться будем, - сказал он, после чего увидел журналиста, сдержанно поздоровался.
Не знаю, как другие журналисты, а наш герой всегда безошибочно угадывал, захочет герой очерка с ним разговаривать или сошлется на занятость и назначит другое время. Теперь же понимал, что, хотя шофер грузовика торопится и что не дело отрывать для беседы хозяина, Верещагин не откажется.
- Я вижу, вы заняты, могу вам помочь, а для разговора встретимся п другой раз, после новоселья, - предложил журналист.
У кого срывались когда-нибудь подобные командировки, поймет, чего стоило журналисту высказать такие вот слова вежливости.
