Выходя из дому, я был уверен, что выхожу в ночь. И меня, можно сказать, грела эта уверенность. Выходить в ночь - в этом что-то есть, это не то что выходить в утро или в день, или в вечер. И выйдя из подъезда, я действительно попал в ночь, в нашем спальном, хотя и приближенном к центру, районе была именно ночь, черная и глухая. Спальный микрорайон спал. Толпа многоэтажных, серых без света дня, домов стояла с потушенными огнями квадратно-гнездовым способом. Только кое-где горело какое-нибудь шальное окно, и оно еще больше подчеркивало своим светом всеобщую темень и всеобщую серость. А серость пейзажа способствует серости мыслей. Мысли сливаются с фоном и становятся никому не видны, незаметны, неразличимы. И мои мысли были именно серыми. Они даже черными мыслями не были. Не тянули они на черные мысли. Их цвет, если мысли имеют цвет, был абсолютно серым, исчезающим. Даже о том, что в данный момент я фактически ненавижу Лелю, - думалось мне серо и как-то невзрачно, бессильно. В смысле, слабо. Это была такая ненависть без эмоций. Или это вообще не была ненависть. Скорее - мысли о ненависти. Я просто думал, что совсем без нее жить невозможно. Что-то ненавидеть необходимо.
Может, именно поэтому я ненавижу моль во всех видах. Даже в мертвом. Раздавишь ее, а она превращается в жирную противную пыль. Руки скользят, и потом еще час пыльца эта, с трупа облетевшая, кожей чувствуется. Так что, думаю, моль - объект для ненависти, ничем не хуже, чем какой-нибудь другой объект. И ненавидеть моль - гораздо лучше, чем ненавидеть чеченцев или евреев, или русских, или украинцев. Это даже лучше, чем ненавидеть Лелю.
Вот, оказывается, одна ненависть может быть лучше другой.
Во всяком случае, многие люди обойтись без ненависти, хоть какой-нибудь, не могут. Так же как многие люди не могут обойтись без любви. И как есть любовники, так, наверное, есть ненавистники, и они тоже держатся друг за друга, потому что ненависть вообще - как и любовь вообще - относится ко всему и ни к чему. И ни всеобщая любовь, ни всеобщая ненависть никому не приносят в жизни счастья или хотя бы глубокого удовлетворения. А в самом худшем варианте, когда ненависть в тебе есть, а ненавидеть некого, она может обернуться против тебя самого. Поэтому людей, способных вызвать в нас чувство ненависти и стать действующим объектом этой ненависти, надо беречь и хранить. Более того - их надо любить. Особенно если они служат нам объектом на протяжении лет и десятилетий, и жизни.
В первое время после исчезновения Светки я стал ходить на кладбище. Довольно часто. И каждый раз я встречал там сильно пожилую женщину. Она всегда сидела в оградке, уставясь в холмик. Ухоженный и зеленеющий мелкой травой.
А как-то мы вместе выходили к двадцатому троллейбусу, чтобы вернуться в город. Шли по аллее, между старыми, заросшими могилами, мимо ржавых оград и поваленных, расколовшихся памятников - когда у живых жизнь и быт, и мораль, и все на свете разлажено и разваливается, кладбища тоже приходят в упадок. Я ничего у нее не спрашивал. Шел следом, чуть поотстав. Она сама мне все рассказала. Без предисловий и объяснений - зачем рассказывает такое незнакомому человеку. Сказала, что чуть ли не каждый день ходит сюда. На могилу мужа. Сказала:
- Я при жизни все его существо ненавидела, до волос и ногтей. Столько он моей крови испортил, столько гадостей сделал. Если бы вы знали, сколько раз я заставала его с бабами в нашей спальне, на нашей постели. И всегда он говорил только одно слово: "Выйди". А когда у него было плохое настроение, он мог просто подойти ко мне и ударить по чему придется. А рука у него была - не дай Бог. Как у молотобойца какого-нибудь потомственного. Три раза мне диагноз "сотрясение мозга средней тяжести" ставили и один раз "черепно-мозговая травма". А потом он заболел. Не смог встать с постели, и все. Инсульт. И лежал больше двух лет. Все понимал и позвать мог, пускай и мычанием. И ни разу не позвал. Иногда я рядом, он в глаза мне смотрит и под себя все делает, гад. И умер, как специально, в Новый год, ночью. Везде люди празднуют, из ружей палят в воздух, смех стоит на улице, гам, а у меня в доме покойник свежеиспеченный. И помочь его обмыть и одеть, и на стол переложить больше ста килограмм - некому. К кому ты пойдешь за помощью, когда такой праздник у людей, семейный и всеобщий? А завтра - первое, выходной и продолжение праздника, и нигде ни души. Только второго бюро похоронное открылось. Так он и лежал до третьего числа в доме.
А теперь вот, кроме него, и пойти не к кому. Любить мне всегда, считай, некого было, и спокойно я обходилась и обхожусь без того, чтоб любить. Но теперь-то и ненавидеть стало некого, а без этого я уже, видно, могу не очень.
Выходит, одно только постоянство дорогого стоит. Уже потому, что само по себе оно - большая в нас редкость.
К сожалению, из всех правил случаются досадные многочисленные исключения. И ни черта они не подтверждают правила, они их разрушают. Потому что правило, имеющее неограниченное число исключений, - это не правило. А одно сплошное исключение. И исключений таких, если посчитать, давно уже больше правил. И ту же Лелю иначе как исключением не назовешь, нет ей другого определения. Ей уже сорок, а она неуемная и все время что-то творит, как творила в двадцать. А может, и в шестнадцать лет творила она то же самое и была ничем не лучше, только голенастее, тоньше и девственнее, что ли. И творит она не от страсти творить или из корыстных, скажем, соображений. В Леле это от устойчивого внутреннего хаоса. Она же никогда не знает, будет ей - или кому-либо другому - от ее действий лучше или хуже. Она над последствиями не раздумывает. А действует как-либо, и все. Она вообще не представляет и не учитывает, что от ее поступков могут быть последствия. Когда же они неизменно наступают, Леля в ответ на это совершает новые поступки, у которых тоже бывают свои последствия. И она заражает этим совершением других. Тех, кто поблизости живет или попадается ей под руку случайно.
Меня она временами тоже заражает. И я заболеваю. И мне хочется изменить свою жизнь к лучшему или как получится. Хотя консерватор я порядочный. А сейчас мне не просто хочется, сейчас я почти уверен, что с большим опозданием пришло время это сделать - сменить все, что только можно сменить: работу, образ жизни, того, для кого работаешь, зарабатываешь и, можно сказать, живешь. Да и себя самого не помешало бы мне на что-нибудь сменить. Или не на что, а на кого. Хотя это нюансы и глупости. Как ты себя сменишь? Никак.
Работу немедленно я могу если не сменить, то бросить, образ жизни сменится при этом сам собой и очень стремительно. И я уже принял было решение это сделать. Но решение оказалось вялым. И я тормознул. И не бросил работу. И не стал ее ни на что менять. Хотя бы потому, что она сама могла в скором времени исчезнуть - поскольку новые хозяева нашей газетки уже вступали в свои права, обязанности и должности.
А что касается того, для кого живешь... Похоже, что этой смены избежать все-таки не удастся. То есть уже не удалось. Не впервые, конечно. Но предел есть всему, кроме бесконечности. Да и это еще неизвестно. Терпеть жизнь (вместо того чтобы жить) можно какое-то время - и многие терпят, и я терпел, - но чуть ли не полтора десятка лет кряду - это, наверное, перебор. И не надо, бесполезно, в сотый раз себе напоминать, что "Господь терпел и нам велел". Это давно уже общее место, банальность. Господь терпел во имя чего-то. Большого и чистого, между прочим. Хотя искупление чужих грехов, то бишь мерзостей - свинцовых и разных, - назвать чем-то чистым можно только с завязанными на все глазами. Но делом благородным это назвать можно. Бесполезным, но все-таки благородным. И это нормально. Благородство всегда бесполезно. Так же, как бесполезно, допустим, счастье. Или счастье небесполезно? Почему-то же говорят, что быть счастливым - полезно для здоровья. А не быть, видимо, вредно. Но что делать - нам с самого начала не обещали, что все мы будем жить хорошо и счастливо. И значит, все хорошо и счастливо жить не должны. Все должны жить - это да. А как жить - никто нам, каждому в отдельности, никаких гарантий, равно как и рекомендаций, не давал. Всем хором - давали. В Библии есть эти немудреные рекомендации, которые и рекомендациями-то назвать язык не поворачивается - потому что половина из них начинается с "не". И что это за рекомендации - всем? Огромной, неподъемной части человечества - разной внутренне, внешне, на цвет и на ощупь. Нет, это рекомендации не всем. Это рекомендации никому. Поскольку рекомендации нужно или не давать вообще, или давать их каждому отдельному человеку. Иначе каждый отдельный человек не обратит на них никакого внимания. Ну, как в автобусе, когда не успел кто-то выйти на остановке. Если он будет кричать "граждане, передайте водителю, чтобы открыл дверь", никто, ни один гражданин, не отреагирует. Все посчитают, что обращаются к кому-то другому. Но если закричать "мужчина в рыжей шляпе, вы, вы, толстый, передайте..." - все будет как надо. Этот толстый в шляпе обязательно бросится просьбу выполнять и кричать через головы и плечи, маша руками, и передаст все в лучшем виде кому просили. Индивидуальный подход к человеку великое дело, и переоценить его невозможно. А недооценить - легко.
