Я показал корреспонденту шрам, но не на пятке, а чуть выше, меня в детстве соседская собака укусила. А акул я, слава богу, видел только с борта корабля, как они резвятся. А что дальше было, спрашивает корреспондент. "Что дальше? говорю. - А ничего, комиссия из Москвы пришла к заключению, что я рано покинул самолет, не боролся за спасение, а что меня акулы чуть не съели - это всем до одного места. Рано - не рано... Что тут можно доказать? Самолет лежит на глубине пять тысяч метров, и я бы мог сейчас в нем сидеть. В полете все решают мгновения. В результате так и хожу в капитанах, мои однокашники по училищу уже командуют полками".
Мы допили, что корреспондент принес. Он встал, придерживаясь за стен-ку, и говорит: "Ничего, Валера, мы восстановим справедливость. Я напишу про твой случай, тебе не то что майора, тебе орден Ленина дадут. Сейчас совсем другое время". - "Сейчас, - говорю, - орден Ленина уже не дают, орден Ленина можно купить в комиссионном". - "Ничего, - говорит он, - все равно что-нибудь дадут, я хорошо напишу. Орден Андрея Первозванного тебя устроит?"
И ушел. Было уже десять часов. Я стал думать, кто такой Андрей Первозванный. По корабельной трансляции передали: проверить светомаскировку! Ночью авианосец и корабли сопровождения идут с задраенными иллюминаторами, как призраки, горят только ходовые огни. Потом передали: средствам ПВО готовность номер один, носовому котельному отделению готовность номер два. Все как всегда. Про дежурные авиасилы ни слова, а я и дежурной силой не был в ту ночь. Все спокойно. Можно, думаю, ложиться спать.
И тут меня как током ударило! Что же я наделал, идиот? Произошло то, чего я всегда боялся: поведал малознакомому человеку - журналисту! - как я катапультировался, как болтался на спасательном плоту, как меня обвинили в халатности... Но я никогда не катапультировался, только на тренажере! Меня никто не обвинял. А майора не присваивают непонятно почему. Я время от времени рассказывал эту историю бабам, во Владивостоке или еще где, где меня никто не знает, для придания себе дополнительного обаяния. Иногда даже намекаю, что я не просто летчик, начавший седеть капитан, а летчик-испытатель, Герой Советского Союза. А золотую звезду не ношу из скромности и соображений секретности. Иногда и сам верю в то, что говорю, вхожу в образ. Во Владивостоке, в ресторане "Океан", когда больше не давали водки, кричал: "Я катапультировался над Индийским океаном!" Все равно не дали. И теперь этот щелкопер, прежде чем написать в газету, конечно, спросит у командира полка или замполита, почему капитану Кравцову задерживают майора, если он такой герой. Меня вызовут и спросят: в чем дело, капитан, почему вы вводите в заблуждение средства массовой информации? И что я отвечу - что мне нравится свобода слова? Я погиб... Мало мне драмы в личной жизни, так теперь вообще хоть на авианосец не возвращайся. Буду лететь и лететь, пока не кончится керосин.
Причем, что характерно, я не люблю врать, зачем мне. Хотя, возможно, не всегда обдумываю то, что говорю, чтобы не терять время. Если долго думать, что сказать, можно вообще ничего не сказать, вполне насладившись одной голой мыслью. В то время как мысль, высказанная даже спонтанно, автоматически становится общественным достоянием.
С такими смешанными мыслями я продолжал полет, изредка рассеянно поглядывая вниз на уже сверкавшую всеми красками тропического утра гладь океана. Превалировала мысль: погиб, погиб... Возможно, уже сейчас корреспондент разговаривает с кем-то из начальства. Не надо было с ним пить, хоть и медицинский. Нельзя мне возвращаться.
Я понимал, что такое состояние и есть то, что называют сужением сознания, это чревато суицидом, и надо срочно думать о чем-нибудь другом, например, о том, что все еще можно поправить, пусть смеются, начать новую жизнь. И личную, и общественную. На Райке свет клином не сошелся. Жениться на женщине, близкой тебе духовно, а не на первой попавшейся с красивыми ногами. В этом главная твоя ошибка: главное в женщине не ноги и не глаза, как считал раньше. Главное, Валера, - душа. А к "девушкам" с красивыми ногами всегда сходить можно. Все еще поправимо, все ерунда. Господи, за что же она меня так... Пора поворачивать, горючее на пределе.
Но я летел и летел по прямой на высоте пятьсот метров, все дальше и дальше удаляясь от авианосца. Никаких признаков пиратов я не обнаружил. Да и откуда им было взяться тут - ни островов, где можно укрыться, ни узких проливов, удобных для морского разбоя. Пейзаж подо мной - как после потопа, одна вода. И нашего танкера нигде не видно. Что за черт? Или я лечу не в ту сторону? Сверился с бортовым компьютером - нет, все правильно, в ту. Но что-то вдруг сделалось с глазами, я плохо различал приборы перед собой. В ушах звон. Когда так в голове звенит, пиши пропало, летчика отстраняют от полетов - это тебе не такси или самосвал. Может, у корреспондента спирт был не медицинский, кто знает, где он его достал. Как же я назад лететь буду - с острым алкогольным отравлением? Надо на всякий случай набрать побольше высоты, пока совсем не отключился.
Я заложил вираж...
Но было слишком поздно. Стрелка указателя горючего упала до нуля. Меня тряхнуло, словно в самолет попал "стингер". Перед глазами вспыхнул красный огонь. Вот так оно и бывает, когда самолет внезапно исчезает с экранов радаров. Потом ищут "черный ящик" - может, пилот успел что-нибудь сказать на память любимой жене. Мне ничего никому не хотелось говорить. Было так скверно... Но еще продолжал набирать и набирать высоту, словно от этого что-то зависело. Выходит, я угадал свою судьбу: теперь меня действительно съедят акулы и никто не скажет, что я врал. Даже испытал некоторое облегчение от этой мысли. Скажут: это инфаркт. Инфаркт над Индийским океаном - тоже красиво. Но неужели это все? Конец котенку? А я ведь всегда так чувствовал свое избранничество.
И положил ладонь на рычаг катапульты.
Я исчез с экранов радаров авианосца через полминуты, в течение которой успел подумать: майора так и не дали, суки... Прости меня, Господи, за материалистический образ мыслей, я военный летчик, изучал, в основном, матчасть. Прости и помоги, чем можешь, у меня не так уж много грехов. Да и что это за грехи: хотел убить жену, но не убил же, а только дал по морде. Правда, может, она и не виновата, прапорщик просто так, по-соседски зашел утречком поговорить, а потом прилег... Что мне оставалось делать? С кем не бывает, когда изменяет женщина. А в публичном доме я ни разу не был, поползновения не в счет. А как - без поползновений? Главное, им противостоять, противостоял как мог. Пособи, Господи, кроме Тебя, мне некому помочь. Я ничего не вижу, не могу вздохнуть. В таком состоянии я не смогу даже взобраться на спасательный плот. И вообще, катапультироваться - смертельный номер. Я катапультировался только на учебном тренажере. Неужели я сейчас это сделаю - над океаном?
Меня выбросило из кабины, как из пушки. Почувствовал, как до неимоверных размеров расширилось сердце от сумасшедшего прилива крови. Кажется, потерял сознание, и сколько это длилось, не помню.
А когда очнулся, уже паря, увидел: мой ЯК-38 с вертикальным взлетом и посадкой уходил из-под меня вниз - медленно, полого и бесшумно, один в бескрайнем небе. Мне стало его жаль. А я, как ни в чем не бывало, дыша полной грудью и с удивлением оглядываясь по сторонам, висел под куполом парашюта над синим-синим, сверкающим в лучах солнца океаном. Мне было совсем не страшно. Я только не мог оторвать взгляд от моего несчастного самолета. Он не виноват, что ему достался такой летчик.
Потом самолет резко накренился, повернувшись ко мне откинутым фонарем кабины, пошел вниз быстрее, быстрее и клюнул носом в воду, взметнув фонтан брызг. Я изо всех сил зажмурился. А когда снова открыл глаза, брызги уже осели и от самолета следа не осталось. Океан сомкнулся над ним. Теперь он медленно погружался в глубину, и я содрогнулся от мысли, что в его кабине, пристегнутый ремнями, мог бы сейчас сидеть я с выпученными глазами и, вертя во все стороны головой, наблюдать экзотическую фауну - спрутов-осьминогов, например. А они бы, спруты, с не меньшим интересом, шевеля щупальцами возле самого моего носа, разглядывали бы меня. Но возможно, мне еще предстояло полюбоваться на разных гадов, которых в этих широтах великое множество. Главное теперь - удачно приводниться, чтобы не угодить сразу в пасть акулы, высунувшей морду из воды. Они же только и ждут хорошего человека.
Но до воды еще оставалось километра два, я висел в пустом пространстве. Смотреть мне было абсолютно не на что, и я смотрел себе под ноги. И вдруг с ужасом обнаружил, что обе мои ступни сломаны и неестественным образом свисают вниз под прямым углом! Но странно, никакой боли я не чувствовал. Попробовал пошевелить пальцами - пальцы шевелились! Что за черт? И страшно обрадовался, когда наконец понял: ноги мои в полном порядке. Просто при катапультировании с меня слетели сандалии, а носки сползли и теперь болтались. Подрыгав энергично ногами, я скинул носки в океан, чтобы видеть свои ноги целыми и невредимыми. Я смотрел на них, шевелил пальцами, как младенец в люльке, и ликовал - теперь не пропаду, я хорошо плаваю, заберусь на плот и буду ждать помощи. От авианосца меня отделяло примерно сто морских миль, но с него, надо думать, уже взлетели на поиск вертолеты. Хорошо, что я падаю в теплый океан неподалеку от экватора, а не в Охотское или Баренцево море. С океаном мне повезло, посмотрим, как со всем остальным будет, думал я и продолжал снижаться. Все-таки акул я несколько побаивался.
