Голев сидел у кровати неподвижно.
- Мама, - сказал он наконец, - мама Юля, ну как же так!
Луэлла мягко прикрыла за собой дверь, чтобы дать сыну попрощаться с матерью. Он не чувствовал страха, как обычно перед мертвыми, наоборот поцеловал холодную щеку, потом снял с материной руки дешевые часики непонятно зачем, но ему захотелось оставить их себе...
Мама Юля... Голев всегда знал, что она любит его больше всего и всех на свете - собственно, он и был ее единственной, большой любовью. С отцом такого не случилось, хотя вспоминала она его всегда ровно и весело. Отец был намного старше ее, и поэтому они вместе не ужились. Он ревновал, придирался, в общем, после Катьки мама Юля подала на развод. Отец снова женился - теперь уже на своей сверстнице, Люде, у которой не было детей, и она страшно привязалась к Голеву и особенно к Кате. Вот откуда пошли эти имена - мама Юля и мама Люда, это Катька придумала. Потом Люда с отцом уехали в Австралию, так до сих пор там и живут, наверное. Наверное, потому что давно уже все растерялись и друг другу не пишут. Хотя, думал Голев автоматически, надо бы им написать о смерти мамы Юли...
Голев смотрел тупо на остановившиеся мамины часики и думал, что их можно завести и они будут служить еще много лет. А маму Юлю закопают в землю навсегда. Раньше, когда умирал кто-то немолодой из знакомых или Голев читал в газете про смерть какой-нибудь престарелой знаменитости, ему всегда это казалось нормальным - ведь старые люди жили задолго до того, как сверстники Голева получили право дышать, - у них были свои закаты и рассветы, своя выпивка, своя вкусная еда, свои путешествия, любимые женщины, мечты, планы, дети, разочарования, скитания... Все это было и оставалось в стариковских воспоминаниях неизменным, как смена сезонов. Надо ведь оставлять места для новых переживаний!
Теперь такие мысли даже и не приходили в голову. Голев сидел у изголовья матери долго, до приезда катафалка. Он не плакал, сжимал в руке часики и что-то шептал, будто давал мертвой маме какое-то обещание.
- Прости, что я такой получился, - говорил Голев, нежно убирая седую прядь с холодеющей щеки. - Конечно, я не из таких сыновей, которыми можно гордиться, но ты еще увидишь, правда, ты еще сможешь...
Тут его все-таки прорвало, и он заревел, как в детстве, когда его в первый раз отвели в садик и оставили там на целый день...
Модест Непейпива позвонил Голеву на следующий, после похорон, день. Он каким-то магическим способом оказался в курсе и начал с соболезнующих слов, но Голев невежливо перебил его, сказал, что новостей для следователя у него нет.
- Зато у меня есть, - похвастался Непейпива. - Мы обстоятельно побеседовали с Руфиной Сауловной Круглянко, и она сообщила нам интересные факты. Оказалось, что после смерти Полуяхтенко муж внезапно обогатился и начал делать траты, которые ей казались безумными. В общем, версия практически готова: Виктор Круглянко сильно одолжился у Полуяхтенко, который немного увлекался ростовщичеством, отдавать деньги не захотел и решил от бывшего шефа избавиться. Жена была в курсе, поэтому пошла "в комплекте". Заодно Виктор Петрович руками нанятых "специалистов" подгреб под себя денежки, которые хранились у Полуяхтенок дома, в обычном платяном шкафчике, да еще и благодарность с поддержкой заслужил от полуяхтенских врагов. Все очень хорошо складывалось для Виктора Круглянко. А расписку он уничтожил. Но! Мы нашли копию этой расписки в рабочем сейфе Полуяхтенко. А звоню я вам потому, что версия полностью сложилась, Круглянко будем искать с Интерполом, и к вам теперь претензий не имеем. Можете, как говорится, на все четыре стороны...
Луэлла совсем сдала в последнее время. Суп у нее получался недоваренным, мясо жестким и пересоленным, как морская вода, но это все ерунда - главное, она теперь плохо слышала и ежедневно плакалась, что надо делать операцию, потому что не хочет она жить глухой, как Бетховен, тем более, что этим, по ее словам, сходство между Луэллой и Бетховеном заканчивалось. Голев все еще не мог привыкнуть к тому, что мамы Юли больше нет, он иногда по привычке набирал телефонный номер и потом испуганно отключался, услышав громкое Катькино "але!".
Денег не хватало кошмарно. Танька попыталась сунуться на работу в какие-то фирмы, но везде получала отказы - рабочих мест сильно убавилось после русского кризиса, да и не было у нее достаточного стажа для работы в современных условиях - не хватало специальных знаний, мобильности, даже и молодости, кроме того, когда Танька признавалась, что у нее двое детей, работодатели дружно морщились и тут же прощались.
Голев тоже искал работу. Смотрел специальные странички в газетах, обводил телефонные номера, потом прозванивал их. Все как тогда, у Полуяхтенко, на бирже труда - только теперь ему самому нужна была работа.
"Вы хотите заработать за месяц несколько тысяч долларов?" - радостно спрашивало объявление, попавшееся Голеву на глаза.
- Хочу! - восклицал Голев, и объявление продолжало:
"Мы предлагаем вам фантастическую возможность отправиться на заработки в Португалию! Вы оплачиваете только проезд, мы берем на себя все остальное! Предпочтение отдается рабочим специальностям, но мы приглашаем всех! Звоните! Приезжайте!"
- Следующая партия отправляется из Москвы через неделю, - сказал любезненький менеджер с застывшим на лице выражением безразличной учтивости. От вас требуется четыре фотографии, заграничный паспорт... У вас нет паспорта? Хорошо, мы возьмем это на себя - с вас еще четыре фотографии, оплата автобусного проезда, визы, и с собой у вас должно быть триста долларов США. В общем, в семьсот долларов уложитесь. Какая у вас, говорите, специальность? Океанолог? Но можете и грузчиком? Хорошо! Да, работа по контракту гастарбайтером на территории Португалии. Зарабатывают очень много. Все довольны. Ну что ж, если мы будем делать паспорт, значит, вы сможете уехать только в феврале.
Голев был даже рад, что отъезд откладывается, - ведь надо где-то раздобыть денег. А в том, что он поедет, сомнений не было абсолютно - других вариантов нет.
Про гастарбайтеров он много слышал и читал - у Колобуева друг жил в Германии и рассказывал, что всю Германию строят и перестраивают турецкие рабочие, немцам неохота самим неквалифицированно трудиться. Что ж, видно, и в Португалии так... Будущий гастарбайтер Голев шел домой пешком и в первый раз после смерти мамы Юли улыбался.
Португалия. Португалия. Португалия... В самом слове - ветер, морская пена, просмоленные бочки, затянутые накрепко узлы, паруса полощутся по ветру. Где взять денег?.. Кто сможет дать ему в долг? Он вернет, все полностью и с процентами, буквально через пару месяцев... Голев перебирал в голове всех знакомых: Колобуев отпадал сразу, сам вчера приходил и жадно ел с ними сосиски. Круглянко недоступен, да и не стал бы Голев у него брать - теперь никогда и ничего. Полуяхтенко... Кичитский! Вот, у кого могут быть деньги! В последнее время Голев с поэтом слегка подружились - под пиво Кичитский читал Голеву своего любимого Брентано, и Голев простил ему за это все недостатки. Почти все.
Дела у Кичитского, судя по всему, шли неплохо. Катька даже собралась было уходить из нянек, но тамошняя мамаша взмолилась - малыш очень привязался к Катерине.
У поворота, где надо было свернуть в сторону дома, Голев развернулся и поднял руку - через минуту раздрызганная двадцать четвертая "Волга" везла его на Остряки, к Кичитским.
- А ведь когда-то это считалось престижной машиной, - с горечью заметил водитель.
Дверь открыл поэт. Голеву бросилась в глаза его разросшаяся борода, которая сделала бы Кичитского похожим на исхудавшего Карла Маркса, кабы не ржаной цвет... Кроме того, Кичитский был достаточно стройным, как и подобает поэту, ростом почти с Голева, а это все-таки метр восемьдесят три, так что не Карл Маркс, скорее, друг и спонсор Энгельс...
Кичитский ужасно обрадовался - ему нравился шурин.
- Я сегодня один, - рассказывал поэт, - Катя с тем малышом, а моя мама забрала Адельберта. Проходи, мой руки, я сейчас чего-нибудь соображу.
И скрылся в маленькой кухне.
Голев вдруг подумал, что не был здесь со дня маминой смерти. Ее часики он теперь носил с собой, заводил каждый день - глупость, конечно, но ему отчего-то было легче, когда он слышал их тихий шаг и смотрел на золоченые стрелки... Странно - в этом доме он родился, вырос, здесь Танька впервые рассказывала про Луэллу, поедая черешни... А теперь здесь живет Кичит-ский он уже высунул голову из кухни и улыбался приветливо, говорил:
- Ну ты чего застрял-то?
На кухне было уютно, Катя поменяла занавески - у мамы висели белые, а теперь вся кухня оказалась в красных тонах, так что Голеву даже резануло глаза. Чуткий поэт заметил это, но промолчал. Налил Голеву тарелку борща, покрошил чеснока, отломил горбушку от буханки.
- А ты сам? - удивился Голев.
- Я когда пишу, не могу есть, - признался Кичитский и махнул рукой в сторону комнаты, где валялись листы бумаги, которые Голев почему-то не заметил сразу. - Только курю и чаи гоняю. Сейчас поставлю чайник.
