- Рассуди, отче, - говорила она, - ведь и я человек, подобный тебе...
- В том-то и дело, что - "подобный", - отвечал тихо, как бы про себя старец.
- Так куда же мне деться?
- А разве мала пустыня и нет в ней пещерок? Иди и поищи себе приюта.
Но переодетая притворщица отвечала:
- Ах, я не знаю, где искать, и к тому же я сегодня так много прошла, что мои ноги более уже не носят моего усталого тела: я не могу дальше идти и бродить впотьмах в пустыне.
Старец молчал.
Гетера выдержала несколько минут и продолжала со скорбною решимостью.
- Ну, пусть будет так: если ты не открываешь мне двери, так я, всё равно, лягу здесь на голых камнях, у кольев твоей загородки, и тут наскочат на меня тигр или лев, и пусть они здесь же меня растерзают.
Старец опять не отвечал, а она продолжала:
- Вот пусть здесь и найдут мои кости у пещеры христианского отшельника. Это будет тебе похвала за то, как ты соблюдал свою славу, что согласился, чтобы женщину разорвали у твоего порога, лишь бы о тебе какой-нибудь болтун не сказал пустого слова в корчме, или на торжище, или не посмеялись бы над тобой глупые бабы, полоская бельё у запруды.
Старца начало уязвлять это, но он всё-таки не подавал голоса, а та ещё продолжала:
- Муки и смерть моя навсегда останутся тебе укоризной. Оставляй меня на съедение зверю и будешь сам одного достоинства со зверем.
Речь эта тронула пустынника. Он слушал её, держась рукою за подножье деревянного распятия, которое было у него в пещере во впадинке, и всё сильнее и сильнее сжимал его в руках своих; но когда женщина представила в словах, как звери будут терзать её за его частоколом, сердце старца стало смягчаться состраданием, руки, ослабевая, освобождались и сам он, обращаясь понемногу лицом к двери, чрез которую у них шёл разговор, сказал пришедшей:
- Окаянница! Что за напасть ты мне несёшь, и откуда ты мне навязалась?
- О, старче божий! - отвечала искусительница. - Не всё ли это равно для тебя, откуда я пришла? Стыдись об этом вопрошать! "Аще богобоен и человеколюбив еси", то довольно с тебя того, что я человек, что я изнемогаю и что жизнь моя в смертной опасности; а ты можешь избавить меня от этой опасности и ничего не делаешь, да даже, кажется, ещё думаешь угодить своим бесчувствием богу, который создал людей и слышит все их стоны и жалобы. О! Как ты удаляешь себя от бога! Бедственно теперешнее моё положение, но, знай, я ни за что не согласилась бы променять его на твоё! Оставайся в затворе, жестокий старик! - я не хочу более отягчать мучениями твою совесть, я не хочу, чтобы люди укоряли тебя за твою жестокость. Пусть никто, кроме бога и меня, не знает, какое у тебя бессострадательное сердце, - я удаляюсь в пустыню, и пусть звери меня растерзают.
Пустыннику сделалось жалко её, сердце его сжалось от представления об ожидающем её ужасе и он воскликнул:
- Не уходи, окаянница, - так и быть, я впущу тебя.
- Ну, я благодарю бога, что он послал сострадание ко мне в твоё сердце, - скромно отозвалась гетера.
- Да; но только я всё-таки не введу тебя в мою пещерку, а впущу тебя только войти в огородочку.
- Всё равно, - для меня будет довольно и этого: лишь бы не съели меня звери.
Пустынник вытащил из частокола две плахи и, открыв лаз, впустил гетеру, не глядя в лицо ей, и опять задвинул лаз плахами, а ей сказал, чтоб она приютилась тут в этой загородке и не просилась бы далее в самую пещеру.
Гетера согласилась и дала ему обещание более его не беспокоить до утра, но едва прошло малое время и старец стал на ночную молитву, как она начала потихоньку постукивать в его дверь тонким пальчиком, а голосом нежно жаловалась, что её одежды слишком легки, а ночь становится будто очень холодна, и вот она сильно зябнет.
Старец выбросил ей через оконце своё ветхое рубище и сказал:
- Вот тебе, окаянница, всё, что у меня есть! Возьми это себе и помни, что больше теперь уже ничего для тебя нет! Укрой этим свою смрадную плоть и не мешай мне молиться.
Гетера его благодарила, и отбросив от себя прочь рубище пустынника, которое казалось ей столь же смрадным, как тому была смрадна её плоть, обещала быть спокойною и ничем более не нарушать его молений.
Но обещание это, разумеется, опять было неискренно, и спустя небольшое время, как только старец, начавший продолжать прерванную молитву, "устремил свой ум на высокая", беспокойная гетера опять начала к нему тихо стучаться и царапаться, напирая лёгким телом своим на узкую дверку его пещеры.
Старец смутился, потому что дверка, сколоченная его неискусными руками, была непрочна и во многих местах сквозилась.
- Что же ещё нужно тебе, окаянница? - спросил старец.
- Ах, я ужасно претерпеваю! - отозвалась гетера. - Здесь на меня прыгают с земли аспиды! Ах, я несчастная! Это ужасно!
- Не бойся их: я помолюсь за тебя, и аспиды тебе ничего не сделают.
Но гетера горько расплакалась и говорила, что уже теперь страшно страдает, чувствуя опасный зуд от уязвлений, сделанных ей аспидами.
- Я буду молиться и об этом, - сказал старец; но она, как бы не внимая сему или не доверяя таинственной силе молитв, вскричала с болью и гневом:
- Нет, ты мне не то говоришь!.. Ты злой и гордый старик, или ты трус, над которым насмеется враг твой, дьявол, за то, что ты боишься бедной, слабой женщины и не хочешь прикоснуться своею святою рукой к моему страждущему телу и исцелить меня от укушения аспидов!
Старец ей ответил:
- Не прикоснуся! - И вложив в уши свои персты, начал качать головой и громко молиться.
Но как только гетера увидала, что он заткнул уши, то она так сильно застучала в дверь, что "всё всколебалось", и старец невольно обратился к ней с вопросом:
- Теперь ещё что тебе, окаянница?
- Я слышу, как ползут огромные змеи; вот они шуршат по траве, - вот изгибаются, чтобы проникнуть меж кольев, - сейчас они меня уязвят и обольют смертоносным ядом.
- О, если бы ты, окаянная, знала, колико ты сама для меня хуже всякой змеи, но вот на тебе мой посох, - он из такого дерева, которого змеи боятся. Возьми его и положи возле себя и спи. Когда посох мой будет возле тебя, змеи от тебя удалятся.
И подумал старец, что теперь уже все опасности для ночующей в ограде женщины предотвращены, и хозяину, и гостье, обоим можно мирно уснуть, каждому на своём месте.
Он уже хотел загасить мерцавший пред ним светильник и лечь на своё жёсткое, тростниковое ложе, как женщина вдруг бросилась на его дверь со страшным воплем и в неописуемом ужасе закричала:
- О старец! Старец! Впусти меня скорее к себе! Я погибаю!
- Да что же ещё тебе приключилось? - вскричал разгневанный старец.
- Ах, неужели же ты столько глух, сколь и жестокосерд, что не слышал, как страшные звери рыщут вокруг твоей огорожи!
- Я ничего особенного не слышу, - отвечал старец.
- Это оттого, что ты затворил своё сердце, и вот затворяется слух твой и скоро затворятся очи. Но отпирай мне сейчас! - вот уже один лев с палящею пастью поднялся на лапы, вот он бьет себя хвостом по бокам и уже перевесил сюда голову... О, скорей, скорей! - вот он уже трогает моё тело своим языком... Твои ветхие колья сейчас обломятся, и кости мои затрещат в его пасти...
Пустынник отодвинул трепещущею от страха рукой задвижку двери, чтоб удостовериться в том, справедливо ли сказывала ему лукавая женщина, а она не дала ему опомниться и сейчас же "впала" к нему "в его затворец", и с тем вместе и дверь за собою захлопнула и вырвала из рук старца деревянный ключ и бросила за оконце...
- А-га, окаянница, так вот ты вскочила! - произнёс, увидя себя обманутым, старец.
Она же посмотрела "бесстудно" и ответила:
- Да, ты теперь в моей власти!
И затем она сейчас же села в угол и, глядя с бесстыдною улыбкой на старца, начала снимать с себя одежды одну за другою, и с страшною быстротой сняла с себя всё, даже до последних покровов...
Целомудренный отшельник был так поражён этим, что не успел ничем помешать поступку своей наглой гостьи, и, увидя её уже раздетою, всплеснул руками и бросился лицом ниц на землю, стеная и моля гетеру:
- О, жестокая! о, окаянная! О, пощади меня!.. Скройся!
Она же ему ответила:
- Что тебе до меня? Я тебя и не касаюсь! Ты во власти у бога, и обладаешь собой, а я вольна над собой; мне тяжелы мои ризы, и для того я сняла их.
Пустынник ей что-то хотел отвечать, но вдруг ощутил, что в нём побежало "адово пламя", и впало ему в мысль "повлектись" к этой женщине. И тут он одолел и себя, и её, и любителя всякой нечистоты - диавола. Он вскочил с земли, быстро расправил огонь в своём светильнике как можно пылче, и, вложив в пламя свою руку, начал жечь её...
Кожа его затрещала и по пещере пополз острый смрад горящего тела.
Гетера ужаснулась и хотела вырвать у него фитиль, но он не дал и оттолкнул её. Тогда она отошла от него и заговорила:
- Оставь это безумство! - я лучше уйду от тебя, ибо мне противно обонять запах твоего горящего тела!
