- Какая же цель?
- Она любит! Любит одного человека. Понимаете? Ну, а он.ч
- Что же он? Не любит ее?
- Нет, он любит ее, я это точно знаю, это все знают.
- Ну, так в чем же дело?
- Он стесняется...
- Чего?
- Стесняется, что она... ну, одним словом... ну, она ему неровня, что ли. Он инженер... и она тянется, чтобы не отстать от него.
- Кто же этот инженер?
- Возможно, вы уже догадываетесь...
- Стеклов?
- Да.
И тут я заметил, что между Таней и Стекловым существует неуловимое общение. Какая-то натянутость, неловкость сковывает их движения, когда они оказываются рядом.
Но вот они поднялись на сцену.
У чувств есть свой особый язык. Непосвященный не поймет его.
Я знаю, чем кончатся отношения героев в пьесе, но не знаю, как сложатся отношения Тани и Стеклова.
Я догадываюсь, что они складываются не так естественно и поэтично, как в пьесе.
Основным конфликтом в старых пьесах было имущественное или социальное неравенство. Теперь нет сословных, имущественных ограничений, которые заводят людей в тупик. Неравенство еще осталось. Но это уже неравенство образования, способностей. Неравенство, которое в каждом отдельном случае, при наличии сильного желания, может быть почти всегда устранено.
На каждом шагу мы видим, как стираются различия между людьми физического и умственного труда. Мы видим примеры этого и на производстве и в быту. Неравенство в образовании не является помехой для любви и для счастливого супружества. Понимает ли это Таня? Она стремится сравняться со Стекловым, она хочет стать культурнее, но какое содержание она вкладывает в это понятие?
Таня думает, что после того, как она ушла из ткацкой и поступила в контору, она стала культурнее. Но ведь этот шаг еще ничего не означает. Есть много культурных ткачих, но наряду с этим встречаются и некультурные конторщицы. Нет сомнения, что у Тани превратные представления о культуре.
Не страдает ли теми же предрассудками и Стеклов?
Борисов Коля-ученик ФЗУ. Он живет на улице XVII партийного съезда. В условленный час он ждал меня, чтобы рассказать о себе.
Вот краткая запись его жизни.
Рассказ Коли
Воровать я начал потому, что в школе подружился с нехорошими ребятами. Они стали вовлекать меня в это дело. Я не отказывался, потому что был глуп и мало разбирался в нехороших поступках.
Нас было трое. Первый трудовой карман, который я вырезал, принадлежал одной женщине. Она и сейчас работает на фабрике. Дело было так. Она стояла и приценивалась к мясу. Возле нее было много народу. Я протиснулся к ней, нащупал карман, вырезал его перочинным ножиком и тут же передал приятелю, а тот другому...
Я же продолжал стоять на том же месте как ни в чем не бывало.
Женщина хватилась кошелька, а я стоял, а потом даже помогал искать вора. Через полчаса мы уже были все вместе. В кошельке оказалось двадцать рублей. Нам их хватило ненадолго.
Мать и отчим всячески меня удерживали от нехороших дел.
Отговаривала и учительница. Но мне это не помогало. В это время я уже стал пить вино и, выпив, ничего не боялся. И вот однажды приходит к матери записка из школы, что я не хожу в школу. Принесла записку ученица нашего класса. Она тоже пыталась уговаривать меня. Мне было стыдно за мои поступки и удивительно, что так много людей обо мне заботятся и уговаривают меня. И я каждый раз давал слово, что буду хорошо учиться. Но стоило мне опять встретиться с моими приятелями - и я опять резал карманы.
В 1935 году я уже был под следствием. Меня отправили в колонию, где я отбыл срок. Вернувшись, я был еще не исправлен, потому что в этой колонии воспитательная работа была неудовлетворительная. Но уже у самого стали появляться захватывающие мысли о невыгодности воровства. Не всегда сыт; когда есть, а когда нет денег. Затем я стал замечать, что все люди как-то относятся ко мне с презрением.
Я сам уже стал понимать, что выражаться нецензурными словами неприлично. Немного пришлось гулять по-пустому. Мать выхлопотала, чтобы меня приняли учиться в школу ФЗУ. Вот тут мне и пришлось преодолевать трудности. Придя в школу, я был недисциплинирован, мало подготовлен. Но ко мне все отнеслись по-товарищески, вовлекали в культурно-массовую работу. Я поддался не сразу, но уже стал замечать в себе сильные перемены. По магазинам ходить перестал. Больше находился в школе или дома.
Увлекался литературой. Однажды в школе ко мне подходит помполит Галя Коннова и говорит:
- Коля, тебе надо вступить в комсомол.
И я, конечно, был рад, что уже начинают делать мне такие предложения. Стало быть, я мог уже стать комсомольцем. Да и не только Галина Коннова мне это сказала - стали говорить ребятакомсомольцы, что надо вступать в комсомол.
Однажды я взял у секретаря ячейки школы анкету, устав и программу комсомола. Устав и программу я хорошо выучил, заполнил анкету и передал ее заведующему учебной частью Семену Федоровичу Жучкову, чтобы он за меня поручился. Он дал свое согласие.
На собрании комсомола нашей школы я был принят в комсомол. Фабричный комитет и райком утвердили это решение.
Коля Борисов не обладал сильной волей, легко поддался дур^ ному влиянию. Комсомольцы помогли ему встать на правильный путь, закалить характер.
ПИСЬМО ОДИННАДЦАТОЕ
Режиссер Цеханский. - Пианист Гордынский.
Мне довелось быть на лакинской олимпиаде художественной самодеятельности. Зал был полон. Многие пришли с детьми.
Я видел, как после исполнения одной песни пожилой помощник мастера жал руку исполнителю и с волнением говорил:
- Спасибо, друг, ублаготворил, душа радуется!
Потом, обращаясь ко мне, он сказал:
- Опишите их со всей глубиной. Конечно, им, наверное, многого не хватает, а только нам очень приятно, что они себе такую задачу поставили!
Лакинцы гордятся своим драмкружком и уважают его руководителя. Андрей Андреевич Цеханский уже немолодой человек.
Недавно он окончил заочное отделение Института театрального искусства, обладает замечательной библиотечкой, внимательно следит за театральной жизнью столицы.
Есть на Лакинке еще один работник искусства. Его можно ежедневно видеть на ступеньках клуба или в садике. Высокий, темноволосый, с артистической внешностью. Это пианист Гордынский, играющий на пианино два или три раза в месяц во время спектаклей, когда это требуется по ходу действия. В остальное время он буквально изнывает от безделья.
Ни одного дела не доводит он до конца. То задумывает создать симфонию, то принимается за чтение. Читает сразу несколько произведений и, не дочитав ни одного, снова погружается в душевную дремоту.
- Послушайте, Гордынский, вы обещали мне продемонстрировать ваше искусство, - обратился я к нему, увидев его как-то в клубе.
- Ну что же вам сыграть? - спросил он, с готовностью усаживась за рояль.
- Что-нибудь из классиков или современное!
- Современное или из классиков? - вздохнул Гордынский. - Это трудно. Я вам могу сыграть только что-нибудь веселое или грустное или изобразить шум моря.
- А ноты вы знаете?
- Конечно, но кое-что я уже забыл. Не занимался давно, - упавшим голосом сказал он.
- Хотите вспомнить? Возьмитесь обучать группу пекинских детей, человек пять-шесть.
- С удовольствием. Но как это сделать? Еще подумают, что я это из-за денег.
- Хорошо, я вам организую это.
- Пожалуйста, прошу вас, буду вам очень благодарен.
В тот же день я спросил своих соседей, не знают ли они, где достать учеников Гордынскому в возрасте от восьми до двенадцати лет. Он берется обучать бесплатно. Дочь соседки Оля затаив дыхание спросила:
- А старше можно?
Мать ее сказала:
- Наша Оля ужас как мечтает об этом.
- Ну вот и отлично! Но надо еще двоих-троих.
- А у Оли есть подруга - Нина, - сказала мать, - у нее отец умер, может быть, слыхали, по прозванию "Как-нибудь". Сбегай, Оля.
Оля побежала к Нине, а соседка задумалась.
- Стою и думаю: вот будет хорошо, если Оля на рояле выучится, заговорила она, помолчав.
Об отце Нины она сказала:
- Что, бывало, ему ни говоришь, один ответ: "Как-нибудь".
Так и умер "как-нибудь" и схоронили "как-нибудь". Может, дочка не в него пойдет...
На другой день я встретил Гордынского. Он бросился ко мне и закричал:
- Где группа? Говорите скорее: есть или нет?
- Уже есть две ученицы. И еще будут!
Я убедился впоследствии, что Гордынский готов работать не покладая рук.
ПИСЬМО ДВЕНАДЦАТОЕ
Заседание бюро комсомольской организации фабрики имени Лакина. Секретарь комсомола Тася Захваткияа.
Однажды члены бюро комсомольской организации стали требовать отмены принятого ими решения. Рискуя остаться в одиночестве, Тася вся подобралась, глаза ее посверкивали.
- Сами принимали, а теперь отменять?! Не выйдет! - сказала она. - Ведь сами принимали, - смотрела она в глаза каждому члену комитета.
И вот один член комитета заколебался, потом выступили другие и тоже согласились, что менять решение не следует. Снял свое предложение и тот, кто его внес. Тася тем не менее поставила вопрос на голосование. Охватившее ее состояние крайнего душевного напряжения прошло только тогда, когда она с удовлетворением подсчитала голоса.
