Да, иногда ему действительно казалось, что Ника немного не в себе, самое пугающее. Как предугадать, что может произойти с человеком, вступающим в совершенно неведомую область, тоже ведь нагрузка на психику, еще какая! Все эти упражнения - без руководителя, без контроля... Он слышал, что бывают срывы, а грань, по которой они ходят, и без того тонка. Как у Пушикна: "Не дай мне Бог сойти с ума..." А они, храбрецы (или авантюристы?), сломя голову совались туда-не-знаю-куда - бери их голыми руками...
Борис хорошо помнил тот случай с однокурсницей, вдруг на семинаре заговорившей вслух куда-то мимо преподавателя, мимо них всех, находившихся в аудитории, словно никого больше не было, и преподаватель испуганно оглянулся, как если бы кто-то стоял за его спиной, к кому она и обращалась. Горячо так, словно убеждая в чем-то, говорила, то улыбалась, то вдруг мрачнела, то начинала громко хохотать, и главное - ничего не понять, хотя вроде на родном языке. И к ним поворачивала лицо, как бы приглашая к разговору, и потом снова к тому невидимому за спиной преподавателя. Вот тут-то и возник страх, смешавшийся с неловкостью, - не знали, что делать, как реагировать. Хорошо преподаватель проявил находчивость и продолжал занятие как ни в чем не бывало, хотя весь побледнел, и капельки пота на висках. Не забыть того ознобного состояния жути...
А на следующий день стало известно, что девочку отправили в психушку, что у нее это не впервые. А ему запал ее взгляд, отчасти напоминавший Никин, когда она т а к смотрела - словно что-то или кого-то видела. Ходил слух, что у нее сдвиг на сексуальной почве: где-то разделась и пошла по улице совершенно голая, а девочка была тихая, серьезная, училась хорошо...
Естественно, он волновался за Нику, которую, как она говорила, привлекал "тонкий мир", т о н к и й, и сама она становилась все тоньше, даже кожа просвечивала - голубоватая паутинка жилочек все заметней проступала, черты лица заострялись, будто она действительно освобождалась от плоти, сбрасывала постепенно ее с себя.
Ей снились странные сны, про которые она рассказывала еле слышным, самого себя пугающимся голосом. Три дня подряд к ней приходила ослепительно сияющая женщина, неземной красоты, в белоснежной одежде, с такой же белизны цветком в золотистых волосах... А внизу, под ней, плывущей в сияющем ореоле-облаке, творилось нечто босховское или дюреровское, и цветок окрашивался в багровые тона... Ника поняла этот знак как предупреждение: нужно было одолеть безумие, всю эту вакханалию земных страстей, засасывающую подобно болоту...
Она лежала рядом, в утреннем полумраке, теплая, но между ними уже струился холодок отчужденности, он невольно чувствовал себя принадлежащим к этому босховскому миру, тогда как она... Тоскливо становилось рядом с белизной ее сна, ее видения, ее порыва к чистоте... Как-то некстати он был здесь, наяву, разверзаясь как трясина.
Еще был случай, который должен был насторожить, и насторожил, но скорей все-таки был простым совпадением, чем-то вполне объяснимым, чего, однако, Борис объяснить не мог. Если, конечно, Ника говорила правду. А как проверишь?
Провернуть день назад, как кинопленку, не было возможности, даже в памяти, подробно, - день был суматошный, много людей, вызовы, совещания, встречи, звонки, пойди все упомни, а Ника точно называла время - около полудня, да, в двенадцать почти, где он был и что делал? Можно подумать, он смотрел то и дело на часы, больше ему заняться нечем было. Она может сказать. Ну скажи, если хочешь, хотя надоела ему уже эта ее ворожба. Ну... ты в это время с женщиной разговаривал, - вглядываясь ему в лицо, многозначительно произнесла она, - темные волосы, с небольшой горбинкой нос, тонкие длинные губы, подожди, не мешай, кажется еще родинка на щеке справа... И потом он эту женщину давно знает, даже еще до нее, до Ники, что-то у него с ней связано. Последнее - то ли вопрос, то ли утверждение, но глаза сощурились, глубина в них исчезла. Сейчас Ника была вся здесь.
Он тогда спросил: ты приходила ко мне?
Он мог бы спросить: ты следила за мной? Но это если бы что-то знал за собой, какую-то свою вину, но в том и дело, что ничего не было, просто встреча, и пожалуй, действительно около полудня, и женщину, Таю, он знал давно, точно, с ней, как заметила Ника, было связано... Большой, между прочим, кусок жизни.
Ника отрицательно покачала головой: не приходила. То есть не приходила в буквальном, физическом смысле. Но она догадалась, она почувствовала. В общем, дальше начиналась мистика, телепатия, колдовство, хиромантия и тому подобное, во что с трудом верилось, то есть не верилось совсем, но тогда, значит, Ника все-таки была поблизости, возможно, и случайно, иначе было не объяснить.
В самом деле, ведь и Тая возникла неожиданно, до этого они много лет не виделись, даже по телефону не общались, так что он был удивлен ее внезапному звонку, затем еще более желанию сразу же, не откладывая, увидеться, просто ей захотелось, нет, ничего не случилось, и тут же сказала, что заедет к нему в контору в одиннадцать. Однако появилась она скорее возле двенадцати, по своему обыкновению (когда это было!) опоздав. Да вот так просто, вдруг ее потянуло - столько лет прошло! Больше половины жизни прожито, дети почти взрослые... Защемило.
Значит, правда? - Никин взгляд потяжелел.
Хорошо, ну и дальше? Да, приходила старая знакомая, тысячу лет не виделись, пробегала неподалеку и решила заглянуть, узнать про жизнь. Ты и описала ее правильно, не знаю, как уж тебе это удалось, но дальше-то что? Он снова чувствовал себя подопытным кроликом.
Потом, позже. Ника призналась ему, что снова видела сон (опять сон!), не очень яркий, но вполне осязаемый: он идет рядом с некоей женщиной, или девушкой, по берегу - то ли реки, то ли озера, а может, и моря, хотя море она непременно бы узнала, море нечто особенное, солнце заходит и длинные тени от этих фигур, - ей вдруг стало грустно-грустно, как давно не было, такое острое чувство потери, да, именно потери... Днем же, около двенадцати, ее вдруг толкнуло изнутри, как бывает во время сна, после чего просыпаешься с неожиданным сердцебиением, она увидела женское лицо, а дальше все совместилось - то ночное с дневным, внезапная резкость, как при настройке бинокля.
Похоже, Ника тогда сама испугалась - настолько властно новое входило в ее, а значит, в и х жизнь, и его, Бориса, тоже невольно втягивало, как в воронку. Понимаешь, я сама сначала хотела, а теперь нет, мне страшно, ведь никаких преград, она сама себя боится, потому что любая мысль или видение, кажется, могут стать реальностью, через нее, даже вопреки ей: она ведь еще не умеет контролировать, по-настоящему, не научилась.
Она жалась к нему, будто искала защиты - от самой себя. Там страшно, понимаешь? - шептала она. - Нет, ты не можешь представить, одно пронизывает другое, крайности сходятся и все со всем связано, там - полная свобода, ты можешь все, как в сказке волшебник, как фея, но это-то и страшно, потому что не знаешь, где грань, где ты видишь и где вызываешь, сознание должно быть абсолютно, стерильно чистым, без всякой примеси, а как определить?..
Борис с тревогой вглядывался в ее бледное, действительно испуганное лицо: сомнения оживали, мучали, прокрадываясь из того, давнего воспоминания, мерещился другой голос - в никуда, обнаруживая явное, болезненное сходство, и плечо, теплое, подрагивало под рукой: ну что ты, все обойдется, не надо придавать слишком большого значения, наверняка ты преувеличиваешь... Он был почти уверен, что так и есть, просто она заигралась, просто надо остановиться, слышишь? Легко сказать - остановиться, она, может, и рада бы, но разве от нее это зависит, в ней уже совершилось, теперь она - как медиум, это больше ее... И его. Теперь он тоже вроде как вместе с нею, неотрывно, они вместе, он ведь ее не бросит, нет?..
Потом он часто спрашивал себя, верней, в нем возникало легкой оторопью: неужели не случайность - та изувеченная, искореженная "Волга"? Бред. Чушь собачья, причем тут она? Причем тут э т о?
Правда, с Реутовским у нее были действительно напряженные отношения, хотя это никак особенно не проявлялось, но Борис чувствовал: недолюбливала Ника Славика, шут его знает почему, что ей в нем не нравилось? И держалась отчужденно, когда он к ним заходил, часто совершенно внезапно, даже без звонка - а что, собственно? Как в старину, как в студенческие годы посидеть, распить бутылочку, повспоминать прошлое. А помнишь? Ну, еще бы!.. А ту девочку, высокую, смуглянку, на индианку была похожа, да? С синими васильковыми глазами. С ума сойти. Замечательное все-таки было время! - в Славике разгоралось. Можно понять, как-никак юность. А Реутовский вроде как там и оставался, жил полубогемно, писал сценарии для научно-популярных фильмов, а заработав, кутил, гулял, ходил по старым приятелям и приятельницам, тормошил, будоражил... Между прочим, многим это нравилось, с ним как будто молодели.
Ника же была против. Не говорила об этом прямо, но Борис знал, что против. Может, даже не против самого Славика, хорошего малого, а просто ей не по душе был стиль его жизни. Или не нравилось, что он все время говорил о прошлом - и х прошлом, где Ники не было, она еще не появилась в их жизни, они тогда еще не встретились. "Ну, вам нужно поболтать... Зачем я вам?" - и уходила в комнату, отстраненно улыбаясь.
