меня в баркас к Фелисити, хорошенько отталкивает нас от причала и запрыгивает сам. Остров снова содрогается, и у самого моего лица, царапая, пролетает новый камнепад: в Лагуну рушится еще одна стена.
– Монти! – Перси вцепляется мне в плечо. Похоже, он уже не первый раз окликает меня, а я не реагирую. Он склонился надо мной; его лицо перепачкано пылью, сажей и чуть заметно блестящей жидкостью из сердца. – Монти, ты меня слышишь? Скажи что-нибудь!
Я прикладываю ладонь к щеке: горячо и мокро.
– Кажется, он меня подстрелил.
– Никто тебя не подстрелил! – Фелисити складывает весла в лодку и убирает мои пальцы от щеки. Тут же, бледнея, возвращает их обратно. – Ладно, он правда тебя подстрелил.
Конечно, тот редкий случай, когда я не преувеличиваю своих страданий, должен был наступить именно сейчас.
– Все не так уж плохо, – говорит она. По голосу слышно, что она изо всех сил пытается сохранять спокойствие. Значит, врет. А еще я всем черепом ощущаю стук собственного сердца. Это жутко. Как будто давлюсь собственным пульсом. – Не отнимай руку! – вскрикивает сестра, увидев, как моя ладонь соскальзывает. – Прижимай покрепче, Монти, покрепче!
Перси берет меня за руку и прижимает обе наши ладони к моей щеке. Кровь толкается мне в руку и тонкими ручейками сочится между пальцев и вниз к локтю. Стыдно, но меня страшно мутит от одного вида собственной крови. Или от того, что она затеяла полный исход из меня. Я вдруг начинаю часто-часто дышать. Какой же жидкий воздух.
– Вон они! – вдруг выкрикивает Фелисити.
В сером тумане рассвета проступает силуэт «Элефтерии», огромный, будто собор. За ней безуспешно гонятся две яхты.
Фелисити бросает весла и подплывает к носу. С палубы спускают два каната. Один привязывает сестра, другой Перси. Его руки скользкие от крови. Канат окрашивается алым.
– Тянем! – кричат сверху, лодка взмывает вверх, и наконец нас выплевывает на палубу. Она будто залита водой еще сильнее, чем часовня.
Я силюсь не заснуть, но сознание все время уплывает, будто я проваливаюсь в дремоту. Кто-то прижимает что-то к моей щеке. Святая дева Мария, какая боль!
Вокруг нас сгрудилась вся команда. Каждый стук ботинка о палубу отдается в зубах.
– Господи…
– Сколько крови…
– На щеке…
– Он дышит? Что-то я не…
– Пропустите мисс Монтегю! – ревет голос Сципиона.
– Монти! – Меня расталкивает Перси. Его голос идет будто из колодца. Хотя он сидит рядом и крепко держит меня. – Монти, посмотри на меня! Постарайся не потерять сознание. Не закрывай глаза. Дорогой мой, давай, посмотри на меня. Прошу тебя!
У него вся рубаха в крови, вымочена в ней насквозь и липнет к груди.
– Ты ранен, – бормочу я, поднимая руку к кровавому пятну.
– Нет, не ранен.
А, так это все моя кровь. Чудесно. У меня вырывается жалкий всхлип.
– Все будет хорошо, – мягко говорит Перси, сплетая руку с моей. – Дыши. Ты поправишься. Только дыши.
И вдруг – я лежу на спине на койке в каюте Сципиона, а над головой в такт волнам раскачивается фонарь. На полу рядом спит сидя Перси, поджав колени к груди, уперевшись в них лбом и держа меня за руку. Его хватка выворачивает мою кисть под неестественным углом, но я не шевелюсь.
В глазах туман, в ухе до сих пор гудит металлический звон. Все лицо пульсирует, и от малейшего движения голову простреливает боль, уходя в глазницы, – будто в меня снова пустили пулю. У меня вырывается вскрик, и Перси рывком просыпается.
– Монти!
– Здравствуй, дорогой. – Голос звучит хрипло, и, когда я говорю, неприятно натягивается кожа правой щеки.
– Очнулся! – Перси садится рядом на корточки и касается большим пальцем моего подбородка. Его голос звучит глухо, будто я закрылся подушкой. Если бы он не сидел прямо передо мной и я сам не видел, как шевелятся его губы, я бы и не понял, откуда идет звук.
– Да ты напуган, – бормочу я.
– Еще бы, между прочим, из-за тебя.
Я пытаюсь рассмеяться, но выходит только поморщиться от боли:
– Кажется, в меня стреляли.
– Почти так и было.
– Почти так? А я-то надеялся, я теперь настоящий мученик.
Я поднимаю руку – она отчего-то кажется очень тяжелой – и касаюсь головы. Она вся туго замотана бинтами, над ухом влажное пятно.
– Плохо выглядит?
– Не… не слишком хорошо, – осторожно признается Перси. – Все распухло и обгорело, но это пройдет. Только ухо немножко… – Перси тянет за мочку своего уха.
– Немножко что?
– Его немножко… нет.
– Значит, у меня теперь только…
– Не трогай! – Перси перехватывает мою руку, не давая мне сорвать бинты.
– У меня только одно ухо?
– Бóльшую часть отстрелили, а остальное превратилось в кровавую кашу. Фелисити отрезала все лишнее. Повезло тебе, что порох и глаза не сжег.
– А где Фелисити?
– С ней все нормально.
– Нет, скажи, где она. Я сам ей ухо оторву и погляжу, чтό она запоет.
– Кстати, надо сказать ей, что ты очнулся. Я думал, она с ума сойдет. Пока ты не словил пулю, я и не знал, что она так тебя любит.
– Ничто так не сближает, как смертельно опасные приключения.
Перси трет виски. Видно, что он пытается держаться беспечно, но, наверно, худо мне было, если ему так тяжело.
– Когда Сципион сказал, что ты попался Бурбону, а потом он тебя подстрелил…
– Почти подстрелил.
– Монти, черт тебя дери, а ведь последнее, что я тебе вчера сказал…
– У тебя припасена прощальная речь получше? Произнеси ее сейчас, кто знает, как все потом повернется.
Перси кладет мне руку на колено, пусть и через одеяло, и я вдруг чувствую, что искушаю судьбу.
– Прости, – вдруг говорит Перси.
– Дорогой, – говорю я, накрывая его руку своей, – тебе вообще не за что просить прощения.
Я все еще плохо слышу, и теперь это не только раздражает, но и вызывает беспокойство. Голос Перси звучит глухо, а мой собственный отдается в черепе эхом, будто я стою в огромной пустой зале. Быть может, конечно, виноваты бинты. Но я щелкаю пальцем у правого уха – там, где раньше было правое ухо, – и звук раздается будто с другого конца каюты.
И я вдруг кое-что понимаю.
Я пытаюсь сесть, каюта накреняется, и я чуть не падаю обратно. Перси успевает подхватить меня, прежде чем я валюсь на койку.
– Осторожно.
Я кое-как прижимаю ладонь к уцелевшему уху, перекрывая звук, и снова щелкаю пальцем у пострадавшего уха.
Ничего. Никакого звука.
Перси наблюдает за мной, сведя брови на лбу.
– Ты им не слышишь? – спрашивает он.
Не доверяя своему голосу, я киваю.
Как-то слишком тяжело я переживаю потерю. Мне сильно повезло, что я вообще жив, к чему скорбеть об утрате слуха в одном ухе? Но Перси меня, похоже, понимает: он обнимает меня за талию, и я утыкаюсь целой, не похожей на кусок мяса щекой ему в грудь.
– Мне так жаль, – говорит он.
– Ничего, – бормочу я, пытаясь придать голосу беспечность и беззаботность. Ни черта у меня не получается. – Могло быть хуже.
– О да, куда хуже, – смеется он тем своим смехом, который
