со мной чуток. Поболтай со мной, Кейша.
Они вытянули ноги поперек тротуара.
Люди больше со мной не говорят. Смотрят на меня так, будто видят в первый раз. Люди, которых я знал, люди, с которыми я бегал.
Он приложил ладонь к груди.
Слишком большая скорость в этой штуке. Сердце бежит. Этот маленький вождь. Не знаю, почему я уделял ему время. Это все он. Всегда все принимал близко к сердцу. Но как мне остановить Тайлера? Тайлера должен остановить Тайлер. А я с тобой и болтать даже не должен, я должен быть в Далстоне, потому что это все не про меня, а про него. Но я смотрю на себя, спрашиваю себя: Натан, почему ты все еще здесь? И я даже не знаю, почему. Я даже не шучу. Я должен просто убежать от себя.
Успокойся. Дыши глубже.
Дай я тебе напрямик скажу, Кейша. Идем вместе.
Он сбросил капюшон, снял шапку. На шее сзади было пятнышко белой кожи размером с монету.
Давай, пошли.
Через секунду он встал на ноги. По кладбищенской стене проскользил свет, красный с белым.
А с этим как?
Падай на землю. Ну же. Быстро.
С Шут-Ап-хилл на Фортьюн-Грин
Они остановились во дворике перед станцией метро там, где Шут-Ап-хилл встречается с Килбурн-Хай-роуд.
Подожди здесь.
Натан оставил Натали у билетных автоматов и пошел к цветочному киоску. Она дождалась, когда он исчезнет из виду, а потом пошла следом, остановилась у края навеса. Он стоял в дверях китайской закусочной, продававшей еду навынос, разговаривал с двумя девицами, перешептывался с ними. На одной была короткая лайкровая юбка и худи, вторая была низенькая, в спортивном костюме с косынкой, которая сползла почти на затылок. Все трое стояли плотной группкой. Передавали что-то из рук в руки. Натали увидела, как он прикоснулся к голове невысокой девицы.
Что я только что сказал? Не заставляй меня повторять всякую херню дважды.
Я ничего и не говорю.
Хорошо. Так и продолжай.
Натан отошел от двери, увидел Натали, застонал. Девицы пошли в другую сторону.
Кто эти девушки?
Никто.
Я разбираюсь в таких делах. Было время, я каждый день ходила в камеры на Боу-стрит.
Они теперь закрылись. Теперь людей возят на Хорсферри.
Это верно.
Я тоже кое в чем разбираюсь, Кейша. Со мной шутки плохи. Ты здесь не одна умная.
Я это поняла. Что это за девицы?
Пойдем-ка по Шут-Ап-хилл, а там срежем.
Улица была длиннее и шире, чем всегда. Частные и муниципальные многоквартирные дома стояли здесь вдали от проезжей части, напоминая собой убежища, словно живущие в них люди все еще боялись разбойников, которые и дали когда-то название этому месту [96]. Натали казалось невероятным, что они когда-нибудь дойдут до конца улицы.
У тебя есть с собой деньги?
Нет.
Могли бы купить пару банок.
У меня с собой ничего нет, Натан.
Некоторое время они шли молча. Натан держался поближе к стенам, никогда не двигался посередине тротуара. Натали вдруг поняла, что она больше не плачет, что ее не трясет, что страх не сравним ни с одной другой эмоцией на земле в том смысле, что за него невозможно держаться больше мгновения. Она не могла не обращать внимания на эту демонстрацию различных поверхностей, существующих в мире: белый камень, зеленый дерн, красная пыль, серый сланец, коричневое говно. Идти в никуда стало чуть ли не приятно. Они, Натали Блейк и Натан Богл, перешли на другую сторону и продолжили движение вверх мимо узких многоквартирных домов из красного кирпича, вверх, к деньгам. Мир муниципального жилья остался далеко внизу, у подножия холма. Возникли викторианские дома, поначалу одинокие, потом их число стало увеличиваться. Свежий гравий на подъездных дорожках, белые деревянные жалюзи на окнах. Рекламные щиты агентов по торговле недвижимостью, прикрепленные к воротам.
Некоторые дома стоят в двадцать раз больше, чем они стоили десять лет назад. В тридцать раз.
Неужели.
Они шли все дальше. Через равные промежутки совет посадил вдоль тротуара оптимистический ряд платанов; стволы маленьких деревьев были защищены пластиковой оболочкой. Один платан уже вытащили с корнями и сломали пополам.
Из Хэмпстеда в Арчвей
Та часть Хита, где главная дорога идет точно по прямой и тротуар исчезает. Было темно, и моросил дождик. Они шли по асфальту гуськом. Совсем рядом, справа от себя Натали чувствовала машины, а слева – травянистые ягодные заросли, кустарник. У Натана для защиты были капюшон и шапка; ее волосы, сплетенные в косички и собранные в наполовину уничтоженную подкову, промокли до кожи. Время от времени он кидал ей через плечо предупреждение. Держись левее. Собачье говно. Скользко. Лучшего спутника она и пожелать не могла.
Если бы я правил миром!
(Представьте это.)
Я бы освободил всех моих сыновей.
Черных бриллиантов и жемчужин.
Если бы я правил миром! [97]
Он напевал эту песню.
Дождь усилился. Они остановились в дверях паба «За́мок Джека Стро».
Эти туфли наживка.
Это не туфли, это тапочки.
Они приманка.
Что с ними не так?
Почему они такие красные?
Не знаю. Наверное, мне нравится красное.
Да, но зачем они такие яркие? Не убежишь, не спрячешься.
Я не пытаюсь спрятаться. Я не думаю, что прячусь. Почему мы прячемся?
Не спрашивай.
Он сел на мокрую каменную ступеньку, скинул капюшон с головы, потом снял шапку. Потер глаза, вздохнул.
Наверняка есть люди, которые там живут, в лесу, сеструха.
В Хите?
Да. Там, в чаще.
Может быть. Не знаю.
Живут там, как животные. Я сыт этим городом по горло. Устал от него дальше некуда. Невезение меня преследует, Кейша. Вот в чем дело. Не я преследую невезение. Невезение – меня.
Я не верю в везение.
Ты должна в него верить. Оно правит миром.
Он снова запел. Он то пел, то читал рэп, хотя так тихо, грустно и почти неотличимо от пения, что Натали почти не чувствовала разницы.
Опять эта ебаная вертушка.
С этими словами он вытащил из кармана пакет «Золотой Вирджинии», расправил на коленке «ризлу». Натали подняла голову. Натан попытался плотнее прижаться к двери. Они вдвоем смотрели на вращающиеся винты, которые прорезали одеяло туч. Они курили и курили. Она никогда еще в жизни не была под таким кайфом.
Дождь не переставал.
Я могла бы показать тебе дневник. Твое имя. Каждая третья строчка – твое имя. Моя подруга Ли, ее дневник. Таким, по сути, было мое детство –
