ее, вытянувшись, спала кошка. На столе, на стульях, на окнах — везде валялись книги и патефонные пластинки.
Вошел с мокрым лицом Около, стал искать полотенце и, не найдя, вытерся наволочкой.
— Около, очисти стол, — приказала Наденька.
Около перетаскал к печке чугуны с мисками, протер мочалкой клеенку, и мы сели завтракать.
Молодая хозяйка с лихвой доказала, что влюблена по уши. Суп был пересолен, картошка пережарена, а молоко кислое.
— Корову сдали в колхоз. Кому с ней возиться? А молоко берем с фермы. И вот каждый раз скисает. Отчего — не пойму? — оправдывалась Наденька.
— Бидон надо чисто мыть и прожаривать, — веско заметил Около.
— А ты сиди, лопай и не суйся в бабьи дела. А то вот порсну ложкой по лысине. — Наденька перегнулась через стол, легонько стукнула мужа по лбу, а потом с удовольствием облизала ложку.
Да, все здесь было по-другому; от повадок Ирины Васильевны не осталось и следа. Словно ворвался ураган, перевернул все, взбудоражил и выдул из старого кольцовского дома тихий, убаюкивающий покой. Молодые жили безалаберно, но весело, ели что попадет под руку, зато с аппетитом, часто ссорились, но тут же мирились.
— Ну, а как же теперь с общественной работой, Наденька? — спросил я.
Около безнадежно махнул рукой:
— По-прежнему носится как угорелая. Зато видели, какой в доме порядочек…
Наденька вспыхнула, вскочила, смахнула с ресниц слезу и обиженно прошептала:
— Бессовестный, ну какой же ты бессовестный! Сам же знаешь: у меня стирка!
— Что-то она больно затянулась. Как в колхозе посевная.
— Неправда, неправда. Позавчера только начала. А ты черствый, бездушный и… и…
Думать, подбирать слова ей страшно мешала бурная радость; она старалась быть грозной, а была смешной и трогательной, она хотела казаться несчастной, а сама вся сияла, залитая мягким, теплым светом, тем светом, который раньше лишь изредка на минуту вспыхивал на ее некрасивом лице. Она была безмерно счастлива… Чего же еще надо!
1961
Анастас колотил палкой по ставням и кричал:
— Эй, Стеха! Чего закупорилась? Не вишь — утро? Ставни открой!
Удары раскатывались по селу, а старый пустой дом гудел и ухал, как огромный чугунный котел.
Потом Анастас поднялся на крыльцо и обалдело уставился на новый тяжелый замок, висевший в кованых пробоях двери.
— Откуда такой замок взялся? Кажись, у меня такого и не было. Разве что Стеха купила.
Анастас принялся искать ключ. Он обшарил щели и дырки в дверях, перещупал пазы бревен, перевернул полусгнившие ступени крыльца. Когда все было ощупано, обшарено, перевернуто вплоть до кирпичей под окнами, Анастаса взяла оторопь.
— Куда же она его запрятала? Разве что в собачьей будке посмотреть. — И он пошел в сад.
В былые времена, когда он был молод и когда еще был жив беззлобный и брехливый «дворянин» Полкан, будка служила надежным семейным тайником для ключа. Но пес давно издох, будка давно сгнила и Анастас давно состарился.
Старик бродил по саду меж одичавших кустов смородины и крыжовника. Он забыл про ключ: теперь его одолевали другие мысли. Он негодовал на жену Стеху, на сына с невесткой за то, что они своей беспечностью и бесхозяйственностью погубили дивный сад. Пышную бесплодную яблоню и полузасохшую грушу он скверно выругал, грозился начисто вырубить буйный вишенник. Но злость и обида скоро прошли, их сменила тупая усталость. Дойдя до колодца, он присел на источенный червями трухлявый сруб.
На старика снизошло небытие. Последнее время оно все чаще и подолгу одолевало Анастаса. Сердце еще качало кровь, но уже не способно было чувствовать. Он неподвижно сидел на срубе и широко раскрытыми глазами смотрел на мир. Видел ли он что-нибудь — трудно сказать.
Стояло бабье лето, ясное, безмолвное и грустное, по утрам знобкое, днем жаркое, а ночью холодное. Прозрачная паутина, словно сети, опутала длинный забор. На дуплистой липе с блекло-зеленого листка плавно спускался паук. Дружная семья коренастых одуванчиков расцветала вторым цветом, и он был ярко-желтый, как само солнце.
Голоногая, с хитрыми зелеными глазами девчонка пролезла сквозь тын, подпрыгивая, подбежала к колодцу:
— Дедушка Анастас, айда завтракать!
Старик не пошевелился и продолжал смотреть в одну точку. Девочка пососала палец, потопала босыми, красными от холодной росы ногами, потом присела на корточки и заглянула в глаза Анастаса. Они были круглые, оловянные и смотрели не мигая, как у слепого. Девочке стало страшно. Она вскочила и со всех ног бросилась от колодца. Но, добежав до забора, остановилась и, постояв немного, вернулась назад. Старик сидел в прежней позе. Девочка, замирая от страха, с какой-то отчаянной решимостью дернула Анастаса за рукав рубахи:
— Дедка, пойдем домой!
Анастас вздрогнул и удивленно посмотрел на девчонку:
— А? Чего ты говоришь-то?
Девочка подпрыгнула и засмеялась:
— Зову, зову, а ты как глухой. Пора завтракать. Картошка стынет, и мамка ругается, — радостно, без передышки сыпала она и тянула Анастаса за руку. Он едва поспевал за ней и широко, бессмысленно улыбался.
Они вышли из сада, обогнули дом с наглухо заколоченными окнами, и тут Анастас решительно заупрямился:
— Куда ты меня, пострел, тянешь? Вот ведь дом-то мой.
Девочка всплеснула руками:
— Ой, какой же ты смешной, дедушка!
Анастас повернул назад, к крыльцу своего дома. Девочка догнала старика, вцепилась в подол рубахи и заревела.
Анастас остановился:
— Ну, ну, не плачь, глупая. Экая глупая.
— Зачем ты меня пугаешь? — глотая слезы, сказала она. — Небось и картошка остыла, и мамка ругается.
— Ну коли так, идем же скорее, — охотно согласился Анастас и опять направился к своему дому.
— Да не туда! — закричала девчонка и сердито топнула ногой. — У, какой упрямый, как бык!
— Как не туда? — удивился старик. — Вот ведь мой дом.
— А вот и нет. Теперь ты у нас живешь.
— У кого — у вас?
— У нас. У папки моего, Ивана Лукова.
Старик махнул рукой:
— Эва что придумает. В чужом доме жить, а свой на что?
— Там теперь никто не живет…
— Как «никто»? А я… А баба моя… Сын мой, Андрей Анастасьич. Эка ты глупая девка-то. — Старик привлек к себе девочку и подолом рубахи вытер ей мокрый нос. Она прижалась к Анастасу. Он гладил ее всклокоченные волосы и как мог успокаивал.
— И совсем не глупая. И совсем не глупая, — всхлипывая, говорила девочка. — Ты сам все забыл. Все, все на свете, и бабушка твоя померла.
— Кто — «померла»? — переспросил старик.
— Твоя бабушка Степанида. Совсем
