— Ну, что-то будет, барышня,— говорила Матрена, обращаясь к Дарье Андреевне.— Нашла коса на камень.
— Ох! уж не говори, Матрешенька… Меня что-то страх берет.
— Какие тут страсти! Ведь нас с вами не оттаскают за косу,— возразила, смеясь, Матрена.
— Ох! да как бы учитель-то чего с братцем не сделал…
— Вона! что сказали! Да Никанор Андреич с дюжиной этаких справится. Он на одну ладонь его посадит да другой прихлопнет, так только мокренько останется.
Между тем Костин, возвращаясь с охоты, усталый и почувствовав жажду, зашел напиться молока к своему приятелю, старику Онуфриеву, с которым часто толковал, любя его за здравый, чисто русский ум и за честную душу. Он застал там Анну Михайловну, учившую Васю. Костин понимал, что оставаться долго в крестьянской избе с Анной Михайловной неловко и может, пожалуй, возбудить подозрение, а потому, выпив молока и шутя осведомясь у молодой женщины об успехах ее воспитания, хотел выйти. На пороге он столкнулся носом к носу с Никанором Андреичем.
— Эге! — сказал с иронией помещик голосом, в котором слышалась душившая его ярость.— Да у вас здесь, господин учитель, рандеву назначено, как я вижу?
— Вы с ума сошли,— отвечал Костин, стараясь сохранить хладнокровие.— Вы видите, что я с охоты.
— Вижу, что ты негодяй и что у вас с этой распутной женщиной было все зараньше придумано,— заревел Никанор Андреич, подняв нагайку над головой Костина.
Тот мгновенно отступил в другой угол избы и прицелился в помещика из двустволки, которую держал в руке.
Анна Михайловна пронзительно вскрикнула и как подкошенная травка повалилась на землю.
— Убить, убить меня хочет,— вопил Никанор Андреич, протягивая вперед руки, чтобы заслонить лицо свое.— Видели, видели?.. на жизнь мою покушается,— обратился он к старику и мальчику, стоявшим в избе.
Бабы все давно разбежались и попрятались — кто в клетушке, кто под телегой, кто в чулане…
— Вы убьете жену свою,— сказал Костин.— Скорей воды, воды, старик…
Старик кинулся за водой.
Костин нагнулся было к Анне Михайловне, не выпуская из руки ружья.
— Вот я ее подыму,— продолжал кричать Никанор Андреич, делая шаг вперед.
— Если ты тронешь ее хоть пальцем, я всажу в тебя пулю,— произнес Костин и снова принял оборонительное положение.
— А! заступаться… хорошо… посмотрим!.. Хорошо…— бормотал потерявшийся от страху Никанор Андреич и пошел вон из избы.
На дворе он увидел прижавшегося к плетню Ванечку.
— Ты что здесь делаешь, сволочь? — воскликнул помещик и вытянул его нагайкой.
Ванечка с криком пустился бежать.
Выйдя на улицу, Никанор Андреич несколько пришел в себя и, встретив какого-то мужика, велел ему собирать людей и оцепить избу Ивана Онуфриева. Но приказание это исполнялось довольно медленно, и Костин успел возвратиться к себе, между тем как Анну Михайловну на руках принесла прислуга, высланная Никанором Андреичем из дому.
Час спустя несчастная женщина лежала в постели, совершенно больная; а к крыльцу учительского флигеля подъехала запряженная парой телега, в которую Степан с печальным видом начал таскать пожитки Костина.
Однажды, в зимние сумерки прошедшего года шел по Невскому проспекту молодой человек, очень бедно одетый. Тоненькое на вате пальто с потертым бархатным воротником, казалось, мало грело его, потому что он беспрестанно подымал кверху плечи. Лицо его имело болезненное выражение и начинало синеть от холода. В магазинах кое-где уже вспыхивал газ… Проходя мимо одного из них, молодой человек остановился и стал смотреть на вывешенные в окне эстампы, переминаясь с ноги на ногу, чтобы согреться. Постояв минуты две, он отправился было далее, но вдруг снова остановился, подумав о чем-то и повернув назад, вошел в магазин эстампов.
— Кажется, я наконец куплю ее..,— сказал он про себя, отворяя дверь магазина.— Только бы не запросили много.
— Что стоит эта женская головка с надписью sensitive? [94] — спросил молодой человек приказчика.
— Пять рублей,— отвечал тот, как-то недоверчиво поглядывая на этого бедного покупателя.
— Дешевле не уступите? — сказал молодой человек, не отводя глаз от эстампа.
Приказчик посмотрел на оборотную сторону гравюры, помолчал, как будто считая про себя, и наконец отвечал:
— Четыре с полтиной можно взять; но ничего меньше.
Молодой человек вынул из кармана порт-монне и, высыпав все, что в нем было, начал отсчитывать. За уплатой приказчику у него остался только полтинник.
В то время, когда гравюру завертывали в бумагу, дверь магазина отворилась, и вошла молодая, хорошенькая женщина в бархатном салопе цвета oreille-d’ours [95], с собольим воротником и в белой шляпе с пером.
— Что, рамка к портрету Штрауса готова? — спросила она приказчика и, подойдя к столу, где были разложены гравюры и литографии, стала перебирать их.
— Нет еще, завтра будет готова,— вежливо отозвался приказчик.
Молодому человеку показались, как видно, знакомы и черты этой женщины и звук ее голоса, потому что он долго смотрел на нее; наконец, взяв покупку и натянув перчатки, хотел уже выйти из магазина, как молодая женщина, сначала не заметившая постороннего лица, обернулась, и из уст ее вырвалось восклицание:
— Ах, Костин!..
— Александра Петровна! — в свою очередь воскликнул молодой человек.
Она протянула ему руку.
— Как давно мы не виделись, кажется, ведь три года будет?..
— Будет…
— Скажите, пожалуйста, вот не думала… Что это вы купили?
— Так… Головку одну…
— Ах, господи! как я рада… Вы, однако ж, ужасно как похудели и постарели. Что, вы давно воротились в Петербург?
— Нет, с месяц.
— И где же вы живете?.. Все там же, помните?
— Да, около тех мест…
— Что, разве обстоятельства не поправились?.. Да что я тут с вами болтаю… Нашла место!.. Вы теперь куда?
— Домой пробираюсь.
— Хотите, я вас довезу. Я в карете…
И при этих словах она улыбнулась.
— Зачем же… Я вас стесню.
— Ну вот — какое стеснение. Пожалуйста, сядемте… Мне хочется с вами поболтать. Знаете что? Поедем ко мне… будем пить чай, толковать…
— Вам не совестно звать к себе гостя, так плохо одетого?..
— Ах, господи… что это вы?.. Я все такая же; не знаю, как вы… Так едем?
— Пожалуй, если вы этого хотите.
— Известно — хочу. Только вот что я вам скажу… мне нужно еще магазина в два заехать. Вы меня подождите в карете. Ведь вам ничего… а не то со мной выйдете, если вам не скучно. Я мигом, я не люблю торговаться…
— Охотно…
Они вышли из магазина. На крыльце ждал Александру Петровну лакей в ливрее, обшитой гербовым бисоном. Он громко крикнул кучеру «давай», и Костин увидел щегольскую маленькую карету, запряженную парой серых с яблоками коней, которые храпели и били копытом мостовую.
Лакей ловко подсадил Александру Петровну и хотел было помочь также Костину, но он отклонил от себя эту честь и, сконфуженным голосом сказав «не надо», сам влез в карету. Александра Петровна действительно скоро обделала дела свои в магазинах. Костин дожидался ее в карете. Наконец лакей скомандовал «домой!», и кони понеслись стрелой по Невскому, заворотили на Литейный и у подъезда одного высокого дома остановились. В продолжение всей дороги Александра Петровна не переставала болтать…
Квартира старой знакомой Костина была не велика или, может быть, казалась такой оттого, что была слишком наполнена разного рода мебелью и вещами.
— Неправда ли, хорошенькая квартирка? — сказала самодовольно Александра Петровна.— Уютная?
— Очень…— отвечал Костин.
Действительно, комнаты были весьма комфортабельно и роскошно убраны. Ковры, дорогие обои, лампы, зеркала, этажерки с разными безделушками, статуэтки, бронза, фарфор, покойные диванчики, кресла и кушетки всяких фасонов и, наконец, в углу залы, в великолепной клетке попугай, который, как только вошла хозяйка, крикнул: «Здравствуйте, Александра Петровна».
— Попочка, миленький!..— сказала Александра Петровна, подойдя к нему и просовывая в клетку палец,— давай я почешу тебе головку.
Явилась горничная, одетая в шелковое платье и с очень красивым личиком, и стала снимать с Александры Петровны теплые, изящные ботинки, отороченные мехом.
— Вели зажечь лампу в гостиной, Настя, и давай чай,— сказала Александра Петровна горничной.— Да чтоб был ром. Ведь вы озябли?..— обратилась она к Костину, который поблагодарил ее движением головы.— Сядемте вот сюда, в этот уголок; это мой любимый… я всегда тут сижу с самыми короткими знакомыми.
— А много их у вас?
— Нет, вовсе не много… А знаете, я не люблю, когда очень светло. Мне лучше нравится, когда горит вот этот цветной фонарик… Ах, нет! лучше надо камин затопить, не правда ли?
