— А он меня не заговорит? — опасливо спросила Принцесса.
— То есть как?
— Да вдруг начнет меня расспрашивать — бываю ли я в театрах… или еще что-нибудь? Тоска!
— Не бойтесь, Великолепная, — хитро ухмыльнулся Кузя. — Мы представим ему вас как настоящую кровную принцессу… Язык у него и прилипнет к гортани…
— Ну вот, глупости… Я не хочу быть самозванкой.
— Ну, Принцессочка, позвольте. Мы ведь в шутку… Он так глуп, что всему верит! Сделайте этот пустяк для нас.
— Это будет сложно?
— Ни капельки! Сидите, как великолепная статуя, а мы около вас будем порхать и щебетать, как птички.
Глава X
Тосты. Первая удача Куколки
Когда подали вино и шашлыки, произошло общее движение, полное восторга, почти экстаза.
Новакович глянул хищным оком на шашлыки и простонал:
— О, как я люблю этого зайца!
— Да это не заяц, а шашлыки.
— Ну, все равно, я люблю эти шашлыки.
И блестяще доказал это. Шашлыки понесли от его зубов полное поражение. Увлеченный его аппетитом, Меценат заказал еще несколько порций, потом встал с бокалом в руках и провозгласил:
— Этот бокал я выпью за вечную немеркнущую красоту мира! И воплощение этой красоты в сегодняшней нашей имениннице — Принцессе, которая одной своей улыбкой способна осветить все кругом! О, конечно, вы можете возразить мне, что женская красота — предприятие непрочное, но я смотрю на это шире: когда красота поблекнет, когда наступит мудрая красивая старость, за ней смерть, а потом разложение жизненной материи на первоначальные элементы, то из элементов моей дорогой жены снова получится что-либо не менее прекрасное: вырастет стройная белая кудрявая березка, под ней свежая шелковая травка, а над ней проплывет душистое жемчужное облачко, прольется несколькими жемчужными каплями и протечет светлым ручейком… И во всем этом — в березке, в облачке, в мураве и в каплях весеннего дождя — будет часть красоты моей прекрасной жены, именины которой мы сейчас так чинно и благородно празднуем. Принцесса! За ваше великолепное здоровье!!
— Вот тебе, — прошептал пригорюнившийся Новакович, — начал Меценат за здравие, а кончил за упокой. А интересно, братцы, куда, в какие элементы перейду я после смерти?
— В силу справедливости, — ухмыльнулся Кузя, — ты бы должен был целиком перейти в барана…
— Почему? — грозно спросил Новакович.
— Потому что сейчас целый баран со всеми своими элементами, и даже с почками, которые ты стащил с моей тарелки, потому что целый баран перешел в тебя.
Нет, господа, вот я скажу речь, так это будет речь, а не разложение живого человека на первичные элементы. Друзья! Никто из вас так не понимает Принцессу, как я. Нам говорят: «Вы ленивы! Вам не хочется даже пальцем пошевелить, лишний шаг сделать…» Слепцы! Да разве ж это не самое прекрасное, не самое благодетельное в мире?! Вот мы ленивы — да разве ж мы способны поэтому сделать кому-нибудь зло? Ох, бойтесь, господа, активных людей! Мы-то, может быть, наполовину и приятные такие, что мы ленивы. Да дайте Принцессе подвижной, деятельный характер, дайте ей инициативу — сколько она нашего мужского человека погубила бы на своем пути?! Этакая красавица, да если бы она не дремала в прямом и переносном смысле этого слова — ряд мужских трупов окружил бы ее, как цветочная гирлянда на голове неумолимой богини Кали! Есть чудаки, которым мил ураган, разметывающий тучи, как щепки, ломающий вековые деревья и срывающий с домов крыши, есть любители бешеной бури на море, когда скалы стонут под напором озверевших волн! Я не из их числа! Мне мила тихая зеркальная заводь, где дремотные ивы, склонясь, купают свои элегические зеленые ветви в застывшей воде и где я вижу свое отражение, тоже мирное, кроткое, не возмущенное рябью никакого беспокойного ветра!
— Однако ты довольно ловко приплел себя к этому тосту, — ядовито перебил его Мотылек, — все «я» да «я»! «Мне мило то-то», «я смотрю туда-то», «я любуюсь собою там-то и там-то». Нарцисс паршивый.
— Молчи, изгнанник из редакционных недр! Придержи язык, заступник Пушкина! Я перехожу сейчас непосредственно к Принцессе. Сегодня вместе с ней на нас сошла сама прекрасная Тишина, наши души окутал сладкий покой нирваны, мы будто стоим на берегу южного знойного моря, заснувшего в такой прекрасной неге, что взять бы крикнуть: «Остановись, мгновение, на всю жизнь! Ты прекрасно!» Но не хочется нарушать криком этого знойного душистого молчания, и стоишь так молча — зачарованный колдовской волшебной царицей лени и сладкой неподвижности. За ваше здоровье, Принцесса! Вы согласны со мной?
— А? Что вы такое сказали? Я, признаться, немного замечталась… Простите!
Общин смех не смутил Кузю. Он сделал рукой знак помолчать.
— Не гогочите. Клянусь вам, что в жизни своей я не произносил такой длинной речи, и еще клянусь, что вопрос великолепной Принцессы есть лучшее подтверждение моих слов и лучший для меня комплимент. Я сейчас молился, понимаете вы это? Моя душа звенела, как Эолова арфа… Мотылек, дай мне спичку.
— Какую тебе спичку?! Моя коробка у меня в пальто, а твоя лежит около тебя.
— О толстокожий! Как ты не понимаешь, что твоя коробка в пальто ближе к тебе, чем моя здесь же на столе! Тебе легче…
— Я не помешаю? — раздался мягкий голос из-за портьеры. — Можно к вам?
Вошел Куколка, свежий, застенчиво улыбающийся красными пухлыми губами, как всегда, безукоризненно одетый — в свежий черный костюм, в элегантном галстуке, с перчаткой на левой руке…
— А, Куколка! Вас только и недоставало до ансамбля. Входите! Позвольте вам представить. Это Ее Высочество принцесса Остготская. Ваше Высочество! Разрешите вам представить нашего юного друга, чудного поэта, для которого наши духовные очи провидят большое будущее.
— Очень счастлив, — сказал, склоняя кудрявую голову, Куколка. — Мое имя Шелковников Валентин… мое отчество…
— Подробности письмом, — бесцеремонно перебил его Мотылек, целуя вместо него на лету белую душистую руку, протянутую Принцессой, — садитесь, сын Аполлона. Ну, что… вас можно поздравить? — осведомился он, подмигивая всей компании.
— С чем?
— С секретарским местом! Ведь я же вас давеча туда направил.
— Ах, — вспыхнул Куколка, — а я и забыл поблагодарить вас! Экая неучтивость. Вы знаете, Мотылек… (Вы позволите мне вас так называть?) родной брат не сделал бы мне того, что сделали вы!
— Да что такое? — нервно перебил его Мотылек.
— Дело в том… (Ох, как я вам благодарен. О, какая, господа, это великая вещь — дружба!) Дело в том, что я пошел почти безо всякой надежды… единственно потому, что решил во всем вас слушаться. Ведь я знаю, что вы желаете мне добра…
— Да не мямлите. Ближе к делу! — проскрежетал нетерпеливо Мотылек.
— Ну, что ж… Ваш редактор оказался очень симпатичным. Когда он узнал, что я тот самый поэт Шелковников, о котором последнее время так много писали в газетах, то сделался вдвое любезнее. «Буду, — говорит, — счастлив сделать для вас все что ни попросите». — «Я, — говорю, — слышал, что у вас освободилось место секретаря редакции, так вот нельзя ли?..» — «Видите ли, — говорит, — мой принцип — избирать себе помощников только среди людей, хорошо мне известных, но я вижу, что характер у вас хороший, покладистый, да и имя вы себе уже коекакое приобрели… А кроме того, явились вы под горячую руку!! Так что приступайте с Богом к своим обязанностям…» — «Простите, — говорю я, — я буду согласен на все ваши условия, но разрешите мне поставить только одно свое: я могу занять место лишь тогда, если вы пообещаете напечатать стихи моего предшественника — „Тайна жемчужной устр…“»
— Ни за что! — дико закричал Мотылек, вскакивая с места. — Кто вас просил ставить такие условия?!! Не хочу! Завтра же отбираю свою «Тайну устрицы»!!
— Постойте… Да ведь он согласился. Я его убедил.
— Вы его убедили?! — угрюмо сказал Мотылек, обведя всю компанию непередаваемым взглядом. — Вы его убедили!! Я его не мог убедить, а вы его убедили…
— Я же хотел вам приятное сделать, — моляще прошептал Куколка, прижимая к груди руки. — Если бы я знал, что этого не следовало…
— Он его убедил, — простонал Мотылек, роняя голову на руки.
Потом встряхнулся и угрюмо поглядел на Куколку:
— Короче говоря — место за вами?
— Да, за мной. Но если хотите, я завтра же…
— Нет, нет! — с дикой энергией вскричал Мотылек. — Вы должны, обязаны занять это место! Я так хочу. И вы пишите в этом журнале! Пишите больше!!
— Он и просил у меня стихотворение для следующего номера. У меня и сюжет в голове есть.
Воцарилось долгое молчание, которое каждый переживал по-своему… Один Меценат был царственно невозмутим, тихо посмеиваясь в свои пышные седеющие усы…
