Сцена пятая
П р и н ц. Господа, добрый вечер.
Проходит к своему столу, зажигает свечи в канделябре, садится, погружается в чтение.
Г о ф м а н. Вильгельм?
П р и н ц (не подымая головы). Да, Эрнст?
Г о ф м а н. Этот документ - тебе. Взгляни.
Кладет перед ним на стол свернутое в трубочку "Отречение".
П р и н ц (не подымая головы). Да, сейчас.
Пауза. Ш у л ь ц ерзает на месте, косясь в сторону п р и н ц а.
Ш у л ь ц. Ваше высочество?
П р и н ц (не подымая головы). Шульц?
Ш у л ь ц. Позвольте мне выйти.
П р и н ц (взглянув на него). Как раз сейчас тебе было бы лучше остаться. Тебе бы это было полезно, Шульц. (Пауза.) Ну что ж, иди.
Ш у л ь ц вскакивает и исчезает.
(Переведя взгляд на Гофмана.) Это о н о? (Берет в руки сверток.)
Г о ф м а н. Оно.
П р и н ц (вздохнув). Стало быть, ты решился... Ну что ж, разыграем по всем правилам. (Разворачивает, читает.) Ты сам составлял?
Г о ф м а н. Принимал участие.
П р и н ц. Сносно. Собираешься поместить в свое собрание сочинений? Фантазия в манере Калло? Или просто - коллективное?
Г о ф м а н. А ты вообще читал что-нибудь из того, что я написал?
П р и н ц. Откровенно сказать, только пару твоих докладов - мне. А все прочее - так, проглядел. Но ничего не помню.
Г о ф м а н (с сарказмом). Это у меня такая манера.
П р и н ц. Правильная манера. К чему держать в голове всякий вздор? А это? (Указывает на "Отречение".) Нужно тоже забыть поскорей?
Г о ф м а н. Не совсем. Впрочем, как хочешь. Главное, не забудь поставить свою подпись. Остальное мы сделаем без тебя.
П р и н ц. "Мы"! Как это трогательно - слышать такое словечко из уст автора "Песочного человека", "Крошки Цахес"... Права суверенной личности...
Г о ф м а н. Ага! Значит все-таки что-то помнишь!
П р и н ц (примирительно). Ну, в "Крошке Цахес" еще есть какой-то смысл. Ты ведь там вывел Наполеона? Да?
Г о ф м а н (сквозь зубы). Да.
П р и н ц. А ты не сердись. Я знаю, нет ничего проще, чем задеть поэта, обругав его стихи. И это не удивительно, в твоем случае особенно. Ведь кто ты таков? Сам подумай. Ходячая развалина, полная амбиций, надежд неосуществленных и уже неосуществимых. У тебя есть только то, что ты написал. Ты сам понимаешь, какая это малость. Но знаешь ли, Эрнст? Ведь тебя не спасут даже мои деньги. Имея глупость согласиться на это (хлопает ладонью по "Отречению"), ты, конечно, получил бы изрядный куш. Но зачем он тебе? Детей у тебя нет, потому что из эгоизма ты никогда не решился уступить часть себя кому-то, не говоря уже про то, что ты вряд ли способен кого-либо воспитать. (Встает, ходит по кабинету.) Ведь воспитание - это тоже политика, а в ней ты не понимаешь ни аза. Политика это отказ от собственной сложности, от своих колебаний, недоумений, фантазий. Это вызов мира на бой. А какой из тебя боец? Ты весь распался душевно на своих героев, которые тоже, кстати, не отличаются прочностью. Их даже трудно запомнить, ты знаешь сам. И ты хочешь, чтоб я уступил тебе трон? Глупышка! (Смеется.) Что ты с ним будешь делать? Ты разве способен грабить сирот, лизать задницу герцогу, топтать, как петух куриц, фрейлин? Да ты развалишь все в один миг и сам развалишься. Рассыплешься, милый Эрнст, как та нечистая сила, которую ты так любил изображать. Ты взгляни на себя! Ведь ты весь трясешься, как последний паралитик, и если на что еще и способен, так это помахивать палочкой перед оркестром. Вот и маши! А меня оставь в покое.
Вновь садится в кресло. Г о ф м а н стоит перед ним. Потом вдруг хватает со стены шпагу и приставляет острие к груди п р и н ц а. П р и н ц смеется.
Ай-ай! Ты захотел меня убить, Эрнст?
Г о ф м а н (шипит). Подписывай "Отречение"!
П р и н ц. И что будет? Да нет, если бы ты был один, я, может быть, из удовольствия сделать тебе приятное - то есть не тебе, а тому дураку, который в тебе сидит, - это бы и подписал. Но там (указывает за кулису) еще полно других дураков. Слишком долго возиться. Так что придется тебе меня убить.
Г о ф м а н угрожающе отводит слегка клинок для удара.
Ну что ж, бей. Только про сирот не забудь. И вдов. На всю благотворительность - не больше ста талеров в год. Не то ты погубишь государство.
Из-за левой кулисы неслышно выходит п р и н ц е с с а. В руке у нее пистолет. Прицеливается в Г о ф м а н а.
П р и н ц е с с а. Гофман! Одно ваше движение - и я стреляю.
П р и н ц (увидел ее). Лотхен, не смей! Мы тотчас вляпаемся в историю - к тому же во всемирную, имей в виду.
П р и н ц е с с а. А мне на это наплевать.
П р и н ц (Гофману). Вот с ними всегда так! (Жене.) Но, может быть, тебе понятней и ближе история родной литературы? Мы попадем и в нее как два Иуды.
П р и н ц е с с а. Вильгельм! Прекрати молоть вздор!
П р и н ц. Лотхен, это не вздор. Гофман, к несчастью, гений. И мне даже страшно подумать, что скажут о нас знатоки музыки, специалисты по графике, ценители карикатур, а также все те, кто не чужд крючкотворного искусства юриспруденции!
П р и н ц е с с а. Эрнст! Брось шпагу!
П р и н ц. О! Вы уже на "ты"! За моей спиной! Не ожидал от тебя, Гофман!
Входит Л е м к е.
Л е м к е (кланяясь принцу). Ваше высочество! (Кланяясь принцессе.) Ваше высочество! (Кланяясь Гофману.) Господин министр! Рад видеть вас всех в полном здравии.
Все трое застывают недвижно, глядя на него. Он меж тем непринужденно расхаживает по кабинету.
П р и н ц. Как... как вы себя чувствуете, Лемке?
Л е м к е. О, прекрасно! Благодарю вас!
П р и н ц. Ваша рана вас не беспокоит?
Л е м к е (лукаво). Рана? Нет, ваше высочество, вам меня не провести! С тех пор как мной кололи орехи, я стал многое понимать.
П р и н ц. Что же вы стали понимать?
Л е м к е. Что все вещи в этом мире не являются тем, чем кажутся на первый взгляд.
П р и н ц. Ну, дорогой мой Лемке! Эта истина не нова!
Л е м к е. Что же делать, если раньше я ее не знал? Я думал, например, что вокруг меня люди, а не механические куклы и что сам я тоже человек. (Светло улыбаясь.) А теперь я знаю, что это не так.
П р и н ц е с с а (прикрыв свободной рукой рот, в ужасе). Лемке!..
Л е м к е. Да-да. Вот Форш, конечно, настоящий, у него и кровь горлом идет. Натуральная, так сказать, хе-хе-с. А у меня - что? Так, шелковый карман для часов, а не рана. И предметам тоже нельзя верить. Вот, например, эта шпага. (Указывает на шпагу, которую Гофман все еще держит близ груди принца.) На вид - грозное оружие. А на деле толкни - и лезвие спрячется в ручку. (Забирает у Гофмана шпагу, дергает лезвие.) Нет, не лезет. Тоже, наверно, застряло. (Бросает шпагу на сцену.) Ну хорошо. Вот пистолет. (Забирает у принцессы пистолет.) Можно подумать, что он заряжен. А проверь... (Поднимает ствол вверх, нажимает курок. Выстрел. Дым.) Нет, тут тоже неисправность.
Сразу после выстрела из-за кулис выбегают с одной стороны с визгом ф р е- й л и н ы и ф р а у Ш у л ь ц, с другой - Ш у л ь ц во главе с л у г. Суматоха. Ф р е й л и н ы кольцом окружают принца, кричат: "Не отдадим! Не отдадим его! Он наш!" Ф р а у Ш у л ь ц пытается их унять. Л е м к е тоскливо оглядывается. Г о ф м а н стоит недвижно посреди сцены.
П р и н ц е с с а (в бешенстве, слугам). Оттащить бесстыдниц! Ганс! Фриц! Живо.
Ш у л ь ц (командует). Выполнять приказание!
1-й с л у г а. А как его выполнишь?
Хватает какую-то ф р е й л и н у за локоть, та брыкается.
2-й с л у г а. Ишь обсели! Что твои мухи.
3-й с л у г а (вздохнув). Да, принц это принц.
4-й с л у г а. Эх, даже завидно.
2-й с л у г а. Что стоите? Пошевеливайтесь.
5-й с л у г а. Вот сам и шевелись.
П р и н ц е с с а. Шульц! Шу-ульц! Ну сделайте же что-нибудь!
П р и н ц (внезапно, громовым голосом). Вон! Все вон отсюда. Вон!
Наступает тишина, потом все бросаются врассыпную. Гаснет свет. Сцена освещена лишь канделябром на столе п р и н ц а. Г о ф м а н стоит неподвижно на своем месте.
(Вполголоса, мягко.) Эрнст, побудь со мной.
Сцена шестая
Г о ф м а н поднимает брошенную Л е м к е шпагу и задумчиво вертит ее в руках. П р и н ц садится в свое кресло за стол, смотрит на него. Пауза.
П р и н ц. Жаль, что нам помешали. Это, должно быть, был самый пылкий в твоей жизни жест - по крайней мере, в сторону мужчин. Так ведь?
Г о ф м а н. Пожалуй, да.
П р и н ц. А ты раньше держал в руках шпагу?
Г о ф м а н. Признаться, нет. Если не считать одной маленькой, при мундире, в Польше. Но я даже, кажется, не вынимал ее из ножен.
Обходит стол п р и н ц а, вешает шпагу на место. Пауза.
П р и н ц. Послушай, Эрнст.
Г о ф м а н. Да, Вильгельм.
П р и н ц. Тебе, верно, скучно у нас.
Г о ф м а н. Да нет, что ты! Впрочем, я уже выздоровел - пора ехать.
П р и н ц. Ты собираешься ехать? Когда?
Г о ф м а н. Возможно, завтра.
П р и н ц. И не дождешься Нового года?
Г о ф м а н. Нет. Встречу его в Бамберге, с женой. (Вздыхает.)
П р и н ц. А потом?
Г о ф м а н. Потом - в Берлин. Каникулы кончаются. Пора на службу.
П р и н ц. Да, ведь ты служишь... (Вздыхает.) Ты пробыл у нас всего две недели.
Г о ф м а н (улыбаясь). Что ж, я приеду еще. Вот станет туго с деньгами - подработаю у тебя министром. (Погрустнев.) Жаль Лемке. И ведь проклятый клинок действительно застрял!
