— Вы сколько получаете с листа в вашем журнале?
— Сто рублей! — ответил Невзгодин, несколько изумленный развязностью издателя.
— Так я вам охотно дам триста и, если хотите, сию минуту пятьсот рублей аванса. Угодно получить?
И издатель, не дожидаясь согласия и, по-видимому, не сомневавшийся в нем, вынул бумажник, достал пять сторублевок и положил их на стол перед Невзгодиным.
Тот с улыбкой наблюдал за издателем.
— Напрасно вы беспокоились. Положите свои деньги в бумажник! — проговорил наконец, улыбаясь, Невзгодин.
— Вы не хотите? — искренне изумился черноволосый, курчавый молодой издатель с бойкими и плутоватыми глазками. — Вам, может быть, желательно четыреста рублей с листа и тысячу аванса?.. Что ж, мы и это можем…
— Я совсем не желаю участвовать в вашем журнале!
— Не желаете? Но позвольте спросить, почему-с? У меня сотрудничают господа писатели первого сорта… можно сказать, генералы-с…
Издатель перечислил несколько действительно известных литературных имен и продолжал:
— Как видите, компания приличная-с вполне… И вам, смею думать, гораздо лестнее получить четыреста рублей с листа, чем сто… В четыре раза более… И читателей у меня гораздо больше… Или вы, Василий Васильич, обязаны контрактом? Так я с удовольствием рискну на неустойку, если она не велика-с. Вы в моде теперь, и я готов на жертвы-с.
Насилу Невзгодин избавился от одного из более юрких представителей современного издательства. Издатель ушел наконец, так-таки и не понявший, что человек в здравом уме и твердой памяти мог отказаться от таких блестящих предложений.
После того как Невзгодина расхвалили, о нем заговорили и в Москве. С ним старались познакомиться и залучить на журфиксы. Звенигородцев, находивший раньше, что Невзгодин ничего путного написать не может, заезжал к Невзгодину, наговорил ему множество приятных вещей и звал его вечером на журфикс к одному очень умному человеку, у которого собираются только очень умные люди, и был несколько огорчен, что Невзгодин отказался.
Но, знакомый только с казовой стороной своей известности, Невзгодин, не бывавший почти нигде, и не догадывался, какова изнанка ее и что про него говорят.
А говорили про него, действительно, черт знает что такое. Кто распускал про него грязные сплетни и к чему их распускали, — кто знает, но они имели успех, как всякие сплетни, да еще про человека сколько-нибудь известного.
Говорили, что Невзгодин ловко-таки «обрабатывает» миллионерку. Небось пишет об идеалах, смеется над всем, а сам… подбирается к аносовским деньгам… Какая гнусность! Его, конечно, называли Артюром при великолепной вдове. Другие, впрочем, утверждали, что он дальновиднее и, наверное, женится на миллионерке.
— Ждала, ждала… и не могла выбрать лучше… Нечего сказать, отличная партия!
Однажды Невзгодина встретил на улице один из его знакомых и спросил: правда ли, что он думает издавать журнал?
— И не думал! — рассмеялся Невзгодин.
— Однако говорят…
— А пусть говорят… Только говорят ли, откуда на журнал у меня деньги?
— Как откуда? Да Аглая Петровна Аносова, говорят, дает… Вы ведь с ней хорошо знакомы.
Невзгодин только презрительно усмехнулся, но тон, с каким были сказаны эти слова, покоробил его, и он в тот вечер сидел, по обыкновению, в клетушке несколько раздраженный.
Он досадовал на себя, что пришел.
Разговор в этот вечер не клеился. У обоих собеседников точно на душе было что-то, мешавшее обычной беседе. И это чувствовалось.
«И на какого дьявола я шляюсь сюда каждый вечер? Зачем? Она в самом деле может подумать, что я огорошу ее просьбами о деньгах на журнал?»
«Фу, мерзость!» — мысленно проговорил Невзгодин, раздражаясь от этой мысли еще более.
Он решился сейчас же уйти, чтобы не «разыгрывать дурака». Так она и верит его «изучению»!.. Таковская!
Невзгодин искоса взглянул на нее и остался на обычном своем месте — на низеньком кресле у диванчика, на котором сидела Аглая Петровна, притихшая, грустная и ослепительно красивая.
Остался и сделался еще мрачнее, злясь на самого себя.
XXXIV
Минуты две прошло в молчании. Наконец Аносова спросила:
— Что с вами, Василий Васильич? — В тоне ее голоса звучала тревога.
Невзгодин насторожился. Он уловил эту тревогу, и в ней ему послышалось что-то притязательное. Это несколько удивило и рассердило его.
— Ничего особенного, — ответил он.
— Вы чем-то раздражены?
— Положим… Так что ж из этого?
— Уж не я ли провинилась в чем-нибудь перед вами? И вы мною недовольны?
— Я? Вами? И какое я имел бы право?
— Это делается без всяких прав.
— Но все-таки выражают недовольство только люди с правами, а обыкновенные смертные просто не ходят к знакомым, которыми недовольны.
— Даже когда и изучают?
Он взглянул на Аносову: не смеется ли она? Но Аглая Петровна глядела на него так значительно и так нежно, что Невзгодин смущенно отвел свой взгляд и проговорил:
— Сегодня была одна встреча на улице и разговор, который меня раздражил… Да что скрывать…
И Невзгодин передал Аносовой разговор.
— И это могло вас раздражить?
— Как видите.
— Вижу! — грустно протянула Аносова.
Она, видимо, что-то хотела сказать, но не решалась.
— Говорите, Аглая Петровна… Говорите… я все выслушаю…
— И раздражитесь еще более? А я не хочу вас раздражать…
— Ну, как угодно… Сегодня мы оба в дурном настроении, и я лучше уйду…
— Нет, не уходите, Василий Васильич… Не уходите… И я вам скажу, что хотела. Неужели вы, в самом деле, не взяли бы у меня денег на журнал, если бы захотели издавать сами?
— Конечно, нет! — резко ответил Невзгодин.
— Я даже такого доверия не заслужила? Или вы побоялись бы, что скажут?
— Писателю надо быть выше всяких подозрений… И наконец, я никогда бы не путал женщину в дела, которых она не понимает…
— Даже если б женщина была вашим добрым приятелем?
— Тем более…
— Я так и думала… Очень уж вы горды, Василий Васильич… Вот вас даже и пустой разговор раздражил… А про меня, по поводу вас, теперь и не то говорят, а я, как видите, нисколько не смущаюсь… Пусть говорят!..
— По поводу меня? Что ж смеют говорить? — вызывающе кинул Невзгодин и весь вспыхнул.
— Ишь! Уже и загорелись!.. Говорят, что я…
Аносова запнулась.
— Что вы? — нетерпеливо переспросил Невзгодин.
— Ваша любовница! — досказала Аносова и взглянула на Невзгодина.
Тот совсем опешил от изумления.
— Изумлены? — кинула Аносова.
— Еще бы! Сочинить такую… такую нелепость про вас, чья репутация безупречна… Как это глупо! — воскликнул Невзгодин.
— А между тем ведь это так правдоподобно… До сих пор я жила отшельницей и вдруг почти каждый вечер сижу глаз на глаз с молодым человеком… Ведь не всякий же знает то, что знаю я…
— То есть что?
— Что молодой человек исключительно с литературной целью навещает женщину, еще не старую, ну и…
— Замечательную красавицу? — досказал горячо Невзгодин.
— К которой он, впрочем, довольно равнодушен! — прибавила Аглая Петровна.
Невзгодин не принял вызова и воскликнул:
— И вы меня не выгнали до сих пор, несмотря на такие сплетни?
— Я? Вас?..
Опять Аносова так ласково, так нежно и вместе с тем удивленно посмотрела на Невзгодина, что тот снова смутился.
— Да разве мне не все равно, что говорят! Я ничьей любовницей не была и не буду! — гордо подчеркнула она, — но пусть болтают, что хотят! Я сама по себе! — усмехнулась Аносова.
Это пренебрежение общественным мнением такой рассудительной и степенной женщины, какою казалась Аглая Петровна, восхитило Невзгодина и, разумеется, приятно щекотало его самолюбие.
И он восторженно взглянул на красавицу вдову и благодарно стал целовать ее руку несколько дольше и горячее, чем следовало бы это в литературных интересах.
Но Аносова не отнимала своей горячей руки, и Невзгодин ее несколько раз принимался целовать.
— И знаете ли, о чем еще на днях спрашивала меня сестра?
— О чем?
— Скоро ли я выхожу замуж?
— Вы? За кого?
— Да что вы за агнец, в самом деле! Разве не знаете?
— Клянусь честью, не знаю.
— Да за вас, разумеется!
— За меня?!
И Невзгодин искренне рассмеялся.
Аглая Петровна, по-видимому, недовольна была этим смехом и спросила:
— Чему вы смеетесь?
— Да уж это несравненно по своей глупости.
— Чем же так глупо?
— И вы еще спрашиваете? И вы охотница шутить! — с насмешливой улыбкой промолвил Невзгодин, несколько раздраженный.
— Я не шучу, Василий Васильич… Разве вы не видите или нарочно не хотите этого видеть? — значительно и серьезно промолвила Аглая Петровна.
