представитель одного поколения несет в себе зерно исторических заблуждений своей эпохи, но и свой собственный, индивидуальный грех.
Дед, причастный к созданию кремлевской звезды; отец, вообразивший себя предателем своего отца, однако несущий в своей душе и другой — отнюдь не надуманный — грех: нежелание взять на себя ответственность за гибель Инны; наконец, Чибис, упрекающий себя в трусости, которая, как ему кажется, и привела к смерти этой удивительной девочки. Вся эта череда заблуждений и грехов — личных и исторических — оборачивается в конечном итоге гибелью рода (Чибис — последний его представитель).
Тема «гибели рода» соотнесена не только с этой семьей, но и со всеми его персонажами: все они как бы распределены по разным уровням. Верхний, совпадающий с поколением «дедов», образуют герои, чья жизнь отмечена чертами своеобразного «миссионерства»: Матвей Платонович Тетерятников — хранитель знаний «внутренней цивилизации», синтезирующей мировой опыт; Алико Ивановна — непримиримая хранительница исторической памяти, чье имя перекликается с именем Алекто, одной из Эриний. К этому же уровню можно отнести и отца Ореста Георгиевича, создателя кремлевских звезд, и доктора Строматовского.
Здесь же, правда, с существенными оговорками, находится и Таракан, открывающий Чибису правду о смерти его деда. Неслучайно именно он и Алико Ивановна, живущие на одном этаже в соседних квартирах, символически провожают в последний путь погибших в советских застенках, сначала разделяя их на две группы («палачей» и «жертв»), а потом — в знак смирения перед лицом всепобеждающей смерти — сжигая в одном тазу фотографии из их личных дел. Предлагая этот «выход», автор словно бы доводит до разрешения глубинный конфликт отечественной истории, обозначенный еще в романе «Лавра»: посмертное примирение «убийц» и «убитых» возможно, но прежде, чем это случится, все они должны пройти через суд истории, который окончательно утвердит их непримиримое и неотменяемое различие.
На среднем уровне, совпадающем с поколением «отцов», находятся Орест Георгиевич, его друг Павел Александрович, Светлана и хозяин «нехорошей квартиры», которого Алико Ивановна называет «сынком людоеда».
Низший уровень составляют «деклассированные элементы», нашедшие себе приют на Новодевичьем кладбище: Зарезка и Лошадиный. В контексте романа они представляют собой «народ», вернее, ту его часть, что не желает становиться «советским народом». К ним примыкает и тетя Лиля, вовлекшая Ксению в пространство разоренного кладбища.
Кладбищенские сцены, связанные именно с «народным» пластом, заставляют вспомнить о русской балаганной драме, в частности, о фольклорных пьесах «Царь Максимилиан» и «Царь Ирод», генетически связанных с городской «низовой» культурой.
Ни одного из героев нельзя причислить к той особой категории, которую принято было определять формулой «простой советский человек». Ибо каждый из героев романа — неважно, на каком уровне, — несет в себе некую «правду», которую он отстаивает. Таковы не только «условно положительные» персонажи вроде Тетерятникова, Алико Ивановны или самого Ореста, но и те, что находятся по другую сторону: Павел Александрович, друг Ореста, тесно связанный с «конторой»; хозяин квартиры, где собираются члены «масонской ложи»; доктор Строматовский, высокий гость из Москвы. За свою правду готовы сражаться и существа, морально опустившиеся: Таракан и оба кладбищенских персонажа — Зарезка и Лошадиный.
Такова иерархическая структура романа, по отношению к которой три подростка-правдоискателя стоят как бы особняком. Переходя с одного уровня на другой и собирая свидетельства времени, они воссоздают общую историческую картину советского XX века и тем самым обеспечивают устойчивость многоуровневой повествовательной конструкции.
* * *
Инна, Ксения и Чибис — обычные советские старшеклассники, какими они предстают в начале романа. Но это лишь один угол зрения. Стремление к неведомой истине, заставляющее их совершать странные, на первый взгляд, поступки, позволяет видеть в них не наивных детей своего времени, а вечных искателей Звезды и Чуда.
Одно из желаний, которые то и дело загадывает Инна, обращаясь к могущественной кремлевской Башне (в заставке программы «Время»), — возвращение памяти, знания о прошлом: «Вели, чтобы я вспомнила…» Такие «искатели» были всегда, и именно через них возникает преемственная связь цивилизаций, отделенных друг от друга столетиями и даже тысячелетиями. Об этой преемственности говорил, в частности, Освальд Шпенглер в своей книге «Закат Европы», серьезно повлиявшей на ход историософской мысли XX века.
Воспринимающий великого немца как своего предшественника и собеседника, Тетерятников глубоко и лично переживает выстроенную им картину всемирной истории, как и ницшеанскую тему «вечного возвращения», развернутую Шпенглером в его знаменитой таблице «одновременных» духовных эпох. Всё глубже погружаясь в хитросплетения шпенглеровских умозаключений, Тетерятников создает собственную теорию, в которой главную роль отводит «новым волхвам»: людям, желающим, наподобие средневековых каменщиков, овладеть сокровенным духовным знанием.
Персонажи, созданные воображением Тетерятникова, призваны повторить — в новых исторических условиях — миссию библейских волхвов, которые две тысячи лет назад следовали за Звездой к Вифлеему. Но в том-то и дело, что Чудо, свершившееся в момент «полноты времен», не может повториться в аномальной зоне безвременья: дерзкие и благородные усилия юных правдоискателей оборачиваются, по сути, их поражением. Тайны прошлого, к которым им удается приобщиться, не несут Благой Вести, напротив: свидетельствуют о преступном и кровавом наследии советской эпохи, которое в конечном итоге сказывается на их собственных судьбах. Ни одному из «волхвов» не удается построить свою жизнь в соответствии с понятиями Добра и Справедливости — даже Ксения, удалившаяся в монастырь, не обретает душевного мира. Во всяком случае, так думает Чибис. Путь, который она выбирает, погрузившись в традиционный мир православия, кажется ему тупиком и капитуляцией — малодушным решением «советского человека», не желающего задуматься над историей своей страны и о причинах собственной неудавшейся жизни.
* * *
Какие же «тайны» открываются юным искателям Истины, оказавшимся в середине семидесятых годов XX века на берегах Невы? Куда приводят этих подростков — и одновременно нас, читателей романа Чижовой, — их странные блуждания по призрачному петербургскому лабиринту?
Прежде всего — к осмыслению непреложных устоев человеческого существования, уродливо и безысходно преломившихся в советской реальности.
Жизнь начинается с рождения, что испокон веков празднуют все народы. Рождение Христа, знаменующее собой приход Нового Времени, стало главным праздником для народов, принявших Его учение. Однако в
