I. Права на переработку моего романа для кинематографа я никому в СССР не давал. Право всемирной экранной постановки «Человека» приобретено у меня осенью пр. г. берлинским антрепренером Борконом, с условием, что ставить фильму будет иностранная кинематографическая фирма, и сценарий будет представлен мне на просмотр, причем Боркон обязался приобретенных им прав на «Человека» советским предпринимателям не передавать.
II. То, что проделал с моим «Человеком» советский «Межрабпом Рус», при участии некоторых артистов советского Худож. Театра в Москве, – «не имеет названия», как пишет в своей статье «Литературные фильмы в Риге» известный литератор Петр Пильский (газ. «Сегодня вечером», ном. от 18 январ.) – «ибо даже самые зазорные, клеймящие слова бессильны передать это изнасилование всего замысла, идеи, сюжета и даже здравого смысла. Совкино, открутившее, будто бы, повесть Шмелева, сделало из нее нескрываемо наглый агитационный подлог». Чтобы изобразить «гнусности буржуазного строя», большевики использовали известность романа, переведенного, между прочим, и на французский язык, перенесли действие в 1916-17 гг., между тем, как роман был написан в 1910 г., извратили идею романа, в целях пропаганды придумали свое содержание, изменили судьбы и характеры действующих лиц и все насытили ложью, грязью и пошлостью во славу ленинизма и в поругание «развратной буржуазии и золотопогонников», в прославление «гибнущего пролетариата раненых бедняков» и т. п. «По расчету режиссера, – удостоверяет П. М. Пильский в своей статье, – сердце зрителя должно сжаться и наполниться великим негодованием против „подлого“ строя… Ради этого и принесен в жертву Шмелев». Даже по отзывам советских рецензентов, оказавшихся на этот раз в литературном отношении более разборчивыми, чем некоторые славные когда-то артисты чудесного театра во главе с г. Леонидовым, помогавшим так извращать известный ему роман известного ему русского писателя, – даже, повторяю, по отзывам советских рецензентов – «Моск. Известия», 21 авг. и «Краен. Нива», – «повесть Шмелева подверглась „радикальной переработке“». «В теме, т. е. в том главном, ради чего написана повесть, у кино и у Шмелева нет никакого соприкосновения, самый сюжет картины, почти ни в чем не совпадающий с сюжетом повести, оказался типичной мелодрамой…»
III. Таким образом, эта «переработка» и демонстрирование ее по свету есть надругательство над русским писателем, над духом его произведения, – есть наглый обман для разжигания классовой ненависти в Европе и по всему свету, злая попытка влить в жизнь еще больше и лжи, и зла. И этот злейший обман обманщики стараются подкрепить авторитетом произведения, не имеющего ровно ничего общего ни со злом, ни с ложью. Наглость советских предпринимателей дошла до того даже, что в крикливых рекламах их рядом с моим именем и названием моего произведения печатают и мой исковерканный портрет, неведомо как сработанный.
Против подобного обмана и надругательства я буду, насколько это в моих силах, бороться всеми законными средствами.
Прошу русские зарубежные издания дать место моему заявлению.
(Возрождение. 1928. 29 янв. № 971. С. 2;
Дни. 1928. 29 янв. № 1313. с. 2;
Сегодня. 1928. 2 февр. № 31. С. 8)
I
Славные русские девушки![51]
Ваше обращение ко мне за добрым словом напутствия и смутило, и обрадовало меня. Я не смею считать себя «духовным вождем»: я только русский писатель, и отвечу Вам, как ответил бы друзьям-читателям, сердечно мне близким, – искренно отвечу. Обрадовало же потому, что почувствовалась мне в Вашем письме душевная потребность – вдумчиво относиться к жизни, как бы перекреститься, в нее вступая. Эта серьезность на заре жизни – следствие пережитого, нашего, русского страдания. Страдание углубляет, умудряет. И в этом уже залог будущих нравственных побед. Это уже и теперь – победа.
Были времена – и были у русской молодежи «мучительные» вопросы и запросы, идеалы, искания. Русская душа – жаждущая душа, ищущая дела, подвига, душа стремительная и страстная. Русская молодежь всегда была неспокойна духом, пытлива, идеалистична, порывиста неудержимо в исканиях лучшего – для всех. Выбирала себе «вождей» и, увлеченная, шла за ними, порой безоглядно. Это было тогда, когда была сильная Россия, богатевшая и материально и духовно, счастливая, что бы там иные ни говорили, вся счастливая, имевшая налицо все данные для блага всего народа, имевшая все возможности, в путях духовного и материально-культурного роста своего, явиться примером для всех народов. И она осуществляла эти возможности. Это предрекали ей великие наши духовидцы. Теперь это прошлое – становится уже очевидным. Но наряду с верными водителями влияли и водители ложные, смотревшие куда-то за Россию, поверх России, задававшиеся целями над-национальными, увлекавшие «великими» горизонтами и прельстившие многих, проглядевших негромкое, но великое дело «дня сего», не манившее блеском молний далеких горизонтов, – дело укрепления и создания нации, своей нации, себя еще не сознавшей и потому совершенно не готовой на «мировое дело». И вот, чудеснейшие, идеальнейшие свойства парящей русской души, кипевшие в русской даже мало-мальски культурной молодежи, совершенно не постигавшей огромного целого – народа, великого неокультуренного ядра, – способствовали невольно великому разгрому, разоренью, разложению, растлению России, временному омертвению ее, утрате ее для многих, ее даже и не узнавших.
И вот, новая русская молодежь… и снова ищет! Как же не радоваться, что Вы, юные, новая поросль русская, после таких испытаний, таких блужданий по чужим мировым дорогам, после стольких утрат, после таких ударов по Вашим юным, по Вашим нежным и неокрепшим душам, какие не выпадали на долю никакого из других народов нашей истории, – Вы живы духом, Вы всматриваетесь пытливо в жизнь, не отвергаете ее, так незаслуженно-неповинно Вас побивавшую; что хотите вступить в нее так благоговейно, хотите понять ответственность и назначение свое в ней, верите в нее, уповаете, что она примет Вас и назначит дело, которое Вы выполните свято. Это скрыто в Вашем письме ко мне, но выговорено это в одном Вашем простом, но чудесном слове – напутствие!
В добрый путь, милые русские девушки… в добрый и светлый путь! Я знаю, знаю, что копите Вы в себе смелую волю к жизни. Я верю, что первою Вашей думой о жизни, Вам открывающейся, самой глубокой и затаенной думой, думой-целью, – является Вам родное, русское, мысль о незнаемой родине, – о незнаемой чувствами внешними, но чуемой-зна-емой душою, – о возвратимой России, нашей, истинной, заложенной в нас от предков, святой и чистой, омывшейся от грехов России! И потому-то Вы, на пороге ли высшей школы или жизни самостоятельной, трудной от бесприютия, наученные страданиями, ищите доброго напутствия и совета. Идите, благословясь. Я слышу в Ваших простых словах – голос исканий. Не угас русский святой огонь, русский духовный пыл, стремление к истинному и доброму. Нерусские девушки не спрашивают об этом. Им не нужно «благословения» и «слова»: накатанные у них дорожки, привычные. А Вы… Вы, русские бездорожницы, вышли искать Россию, Град-Китеж, потонувший! Идите смело – и найдете. Я тоже ищу ее, и верю в нее, и верю, что найду ее. Я ищу ее в образах и думах. Быть может, такой и найду ее, бесплотной… но Вы найдете и осязаемую! Вы, юные, найдете. Вы только пустились в путь. Я чувствую Ваши живые души. В Ваших глазах надежда: Россия будет, мы жить будем, по-нашему жить будем, у себя жить будем, в России жить и творить будем! В Вас силы молодые, пытливые, но кругом – столько путей неясных, предрассветных! И Вы правы, Вы чутко-правы, прося напутствия. Вы – религиозны, Вы – кровь отцов: молились они перед походом. И Вы – в походе. И я хочу Вам сказать: идите и помните, что мы сильны! Помните непрестанно, что мы велики, что мы от великого народа, что мы чудесны и нашей историей, уделившей нам миссию охранять культуру, что мы велики великим страданием нашим и великой победой нашей – всем тем чудесным, что русский гений давал, дает и будет давать миру! Только теперь начинаем мы познавать себя. Только теперь начинает чувствовать этот мир, начинает приоткрывать чудеснейший Лик России. Лишенные родины, мы всюду несем ее. Бога – во имя ее несем. Наше искусство, проявление божеского в человеке, в славе идет по свету. Наши идеи, наше бо-гопознание и богоискание, наше «святое беспокойство» за мир и человека – волнуют чутких во всех народах. Мы же – философы мировые, мы – бродило. Наша наука, лишенная даже почвы родины, может гордиться родными именами. Наши муки служат великой сдержкой человеческому безумию, примером небывалым. Мы пали, но мы восстанем! Мы мучаемся, но мы – творим. Мы, невольные постояльцы мира, – учим! В рассеянии, мы готовим смену – Вас, чудесная наша молодежь, сильных в лишениях, знающих все дороги-бездорожья, но чувствующих единое, национально чувствующих, жаждущих создавать новую Россию, – мы уже видим ее в мечтах.
