— Сделайте милость! — подтвердил Бенцион.
Я стоял бледный, растерянный.
— Где же вы… остановились?
— А нигде. Прямо так с вокзала, то к вам. Стихов привезли кучу. Три недели писали.
— Ну, хорошо… Заходите через четыре дня… Я подумаю.
Братья схватили свой чемодан, подушки, взялись за руки и послушно повернулись к дверям.
— Постойте, — остановил я их. — А деньги-то у вас пока есть?
— Абрам, — с любопытством обратился Бенцион к брату, — а деньги у нас пока есть?
Тот полез в карман.
— Есть. Рупь с мелочью. Билеты стоят, извините, чертовски дорого. Ну, мы как-нибудь пока.
— Постойте! — нетерпеливо вскричал я. — Нате вам пока, а там увидим.
— Зачем? — удивился Абрам. — Ведь мы же ещё не заработали.
— Это так принято, называется аванс, берите.
— Называется аванс, — подтвердил Бенцион. — Бери, Абрам. Отработаем.
Они застенчиво взяли деньги и ушли, а я весь день чувствовал себя в глупом положении неопытного, растерявшегося спирита, вызвавшего духов и не знающего, что с ними делать. Когда я рассказал. в редакции об этом случае, весь день во всех углах стоял гомерический хохот.
III
Братья пришли ровно через четыре дня.
— Здравствуйте, — сказал Бенцион. — Как поживаете? Нечего сказать — большой город Санкт-Петербург. А?
— Нечего отнимать время у них, — сказал деловым тоном Абрам. — Вынимай стихи.
Оба, как по команде, вынули из карманов по пачке стихов и положили передо мной.
— Эти ещё лучше, чем те, — сказал Бенцион.
— Ого! — захохотал Абрам, подталкивая одобрительно брата в бок. — Гораздо более!
Я развернул одну пачку с тайной бессмысленной и беспочвенной надеждой найти в ней что-нибудь мало-мальски годное для печати.
Первое стихотворение начиналось так:
Будет осень, но будет не время.
Скажут: милый знакомиться с ней,
С той красивой, пухлявой девчуркой,
Чей глазки печальны, как ночь.
— Хорошо, — нерешительно сказал я. — Зайдите через неделю, мы их прочтём, посоветуемся.
— А! — торжествующе воскликнул Абрам, подмигивая Бенциону. — Уже нас читают, об нас советуются. Недурно, а?
— У вас ещё деньги есть? — спросил я.
— Есть, — ответили они, но по их лицам я видел, что денег у них нет.
Чтобы не слышать возражений, я сказал:
— Получите деньги, это так принято. Всякий писатель получает аванс, когда даёт вещь для печати.
— Хорошее дело быть писателем, — сказал Бенцион. — Какой дурак Гришка Конухес, что он сидит в своей галантерее. Что такое, спрошу вас, галантерея в Степанцах? Ха-ха-ха!
Они раскланялись и ушли, а я схватил сам себя за волосы и заскрежетал зубами.
Через неделю они опять пришли, взявшись под руки, сияющие, полные самых радужных надежд.
— Ну?
— Пока ничего, — пожал я плечами. — Деньги у вас есть?
— Нет, — покачал головой Абрам, — деньги мы у вас больше не возьмём. Мы узнали: таких правилов нет, чтобы деньги брать да брать, а что же дальше?
Опустив голову, Бенцион тихо добавил:
— Ну, нам некоторые тут знакомые сказали, что стихи наши не такие гениальные, как мы думали…
Сердце моё сжалось.
— Ну, что вы!.. Стишки ничего себе… только…
В это время у меня сидел заведующий нашей конторой: грубоватый, суровый старик.
— Да что в самом деле: стихи да стихи. Стихов у нас и так хоть залейся… Вы бы лучше объявление хорошее принесли.
— Объявление? — удивился Бенцион. — Какое?
— Публикацию от какой-нибудь фирмы для нашего журнала. А то стишки — эка невидаль.
Братья стояли молча. Вздохнули и дружно сказали друг другу:
— Ну, идём.
— Ну, идём.
— Возьмите ещё аванс! — вскричал я, хватая Бенциона за руку.
Он деликатно высвободился и ушёл.
IV
Однажды, когда я сидел, полный чёрных мыслей о своём легкомысленном поступке и о судьбе исчезнувших братьев, ко мне постучались.
— Ну, кто там?
— Извините, — сказал Бенцион, протискивая вперёд Абрама. — Мы ещё раз к вам. Вот: не надо ли?
Протиснутый вперёд Абрам положил мне на стол какую-то бумагу и застенчиво отскочил. Его место занял Бенцион, положил какую-то бумагу и, глупо улыбаясь, тоже отскочил.
«Ещё стихи», — усмехнулся я про себя и робко заглянул в подсунутые мне бумаги.
— Что это?
— Объявления, — ухмыляясь, сказал Бенцион. — Вы хотели иметь объявления, так мы вам достали. Он табачная фабрика, а я — корсеты — «Друг человека — желудок».
Фирмы были солидные. я позвал заведующего конторой и передал ему объявления.
— Молодцы! — похвалил их старик, будто они именно то и сделали, что от них требовалось. — Так и надо. Тащите ещё. Принесли вы приблизительно полтораста двойных — значит, следует вам около двадцати двух рублей, что ли. Хотите получить?
Глаза Абрама сверкнули голодным огоньком, но он потушил его и, опустив голову, сказал:
— Мы должны.
— Должны, — как эхо подтвердил Бенцион. — Ой, мы ещё много должны.
— Пустяки, это был аванс, — усмехнулся я. — Выдайте им, после сочтёмся.
Братья просияли, толкнули друг друга локтём, засмеялись и вышли вслед за стариком.
Я чувствовал себя на седьмом небе.
V
Изредка я наводил справки об удивительных братьях Самуйловых. Мне сообщили, что сначала они показывались редко, объявления, очевидно, давались им туго, но потом способности экс-поэтов развернулись пышным цветом.
Однажды, зайдя в конфетный магазин, я имел случай наблюдать братьев на их трудной, неблагодарной работе.
Не замечая меня, Бенцион стоял перед старшим приказчиком и убеждённо говорил:
— Реклама есть двигатель торговли. Ни одна копейка, брошенная на рекламу, не пропадает даром. Все солидные фирмы сознали необходимость рекламы, тем более в таком распространённом журнале, как…
— Мы никому вообще не даём объявлений, — сказал приказчик. — Наша фирма не публикуется.
Он ушёл за перегородку, а Бенцион развёл руками и обратился к барышне:
— Помилуйте, реклама — это двигатель торговли. Копейка не пропадёт даром. Все солидные фирмы, которые коммерческие…
Продавщица улыбнулась и занялась каким-то покупателем. Абрам взял за пуговицу какого-то господина и сказал:
— Вы можете себе представить преимущества рекламы. Это двигатель торговли, и я удивляюсь…
— Да я покупатель, — сказал господин. — Ей-богу, мне нечего рекламировать.
— Нечего? — удивился Абрам. — Очень жаль.
Он увидел меня и радостно поздоровался.
— Здравствуйте, поймите, пожалуйста, что всякая коммерческая фирма, понимающая рекламу как двигатель торговли…
— Это вы не мне, а им объясните, — засмеялся я.
— Я им уже объяснял… Чудаки, не понимают… Имейте в виду — каждая копейка, истраченная на рекламу… Мы все втроём вышли из магазина.
Я простился с ними, сел на извозчика и, уезжая, услышал, как Бенцион говорил Абраму:
— Вы понимаете, что разумно данная реклама, которая есть двигатель торговли, должна оправдывать каждую истраченную копей…
VI
Недавно я получил записку без подписи, гласившую: «Если бы вы приехали сегодня вечером к „Контану“, то это было бы очень хорошо. А если бы вы спросили там, где кабинет номер двенадцатый, то это было бы ещё лучше… Не кушайте много за обедом. Ну, приедете? Приезжайте!»
Я усмехнулся и решил поехать.
В кабинете, как и можно было предполагать, находились братья Самуйловы. Увидав меня, Бенцион подтолкнул локтём Абрама, засмеялся и воскликнул:
— Он таки приехал! Он выпьет с нами рюмочку-другую шампанского за всеобщее процветание и за альтернативы сокровищ в литературных недосугах. Вы, может быть, думаете, что сделали глупость, написав нам, чтобы приехать для работы в журнале? Позвольте вас удостоверить, что глупости здесь не было ни малейшей. Мы, ей-богу, катаемся, как какие-нибудь шары в масле.
— Ого-го! — одобрительно сказал Абрам. — Этот редактор знает, что он делает. Он с расчётом делает.
Я засмеялся и крепко пожал повеселевшим братьям руки.
И начался наш весёлый пир.
Хорошо пить, когда небо безоблачно.
Смерть девушки у изгороди
Я очень люблю писателей, которые описывают старинные запущенные барские усадьбы, освещенные косыми лучами красного заходящего солнца, причем в каждой такой усадьбе у изгороди стоит по тихой задумчивой девушке, устремившей свой грустный взгляд в беспредельную даль. Это самый хороший, не причиняющий неприятность сорт женщин: стоят себе у садовой решетки и смотрят вдаль, не делая никому гадостей и беспокойства.
Я люблю таких женщин. Я часто мечтал о том, чтобы одна из них отделилась от своей изгороди и пришла ко мне успокоить, освежить мою усталую, издерганную душу.
