Приехала прелестная баронесса Кити.
— Я рада за вас, милая Тася, — просто и задушевно сказала она, лаская меня своим серьезным и чистым взглядом. — Вы мне так нравитесь, мы должны подружиться. Хотите?
И я подружилась с ней. Малейшая ласка подкупала меня, далеко не избалованную дружеским сочувствием. Участием же со стороны Кити я дорожила в особенности. Она так мало походила на холодных чересчур деланных светских кукол.
Лили — та просто прыгала вокруг меня, как птичка и переворачивала вверх дном весь мой приданый гардероб. Словом, все были довольны предстоящей свадьбой.
— Так вот как, Наташа! Вы оказываетесь настоящим ангелом! Совершенно случайно я узнал о ваших подвигах… совершенно случайно! Вы сами не хотели поделиться ими со мною, недобрая! — говорил Сергей, заехав за мною, чтобы увезти меня на обычную прогулку.
Tante Lise разрешала нам кататься часок-другой по шумным петербургским улицам.
Я не поняла в первую минуту, о чем говорит Сергей…
Тогда, взяв мои руки в свои, он передал мне то, что узнал из уст Лили о моей благотворительной деятельности.
— Отчего вы мне не говорили об этом, Наташа? — с ласковым укором спросил он.
— Зачем же мне было распространяться на эту тему? — несколько смущенно оправдывалась я. — Ведь мои рассказы могли быть приняты за самохвальство! Я этого не хотела.
— Знаете, Наташа, — чистосердечным порывом вырвалось из его груди, — чем больше я узнаю вас, тем больше убеждаюсь, что приобрел с вашей рукою сокровище, которое вряд ли заслуживаю…
— Вы?
Вероятно, мое чувство к нему было слишком очевидно, слишком наглядно выразилось оно в этом восторженном "вы", потому что все лицо его вдруг осветилось и он сказал, невольно понижая голос от охватившего его волнения:
— Как вы добры, Наташа, и как бы я хотел быть таким же добрым, как вы!
В тот же день вечером, узнав, что я собираюсь в сопровождении Вареньки объезжать бедных, он выпросил позволения у tante Lise заменить собою мою компаньонку.
Получив ее согласие, мы обрадовались, как дети. Быстро накинула я нарядную плюшевую, отороченную соболями шубку, такую же шапочку и, едва удерживаясь от обуявшего меня счастливого беспричинного смеха, сбежала вниз. Щегольские санки Водова ждали нас у подъезда. Сергей помог мне усесться, заботливо запахнул медвежью полость и сев рядом, повернул ко мне смеющееся лицо:
— Куда же?
Я назвала улицу, находившуюся на самой окраине города. Кучер, такой же молодой и жизнерадостный, как и мы сами, с особенным удовольствием подобрал вожжи и, лихо прикрикнув, пустил лошадь быстрой рысью по мягкой и рыхлой зимней дороге.
Чудный зимний, студеный, несмотря на февраль месяц, вечер сиял золотыми звездами и сверкающею белою фатою снега, отливавшего в лучах месяца миллиардами огней.
Я смотрела в опрокинутый над моей головою светозарный купол и думала о капризных случайностях судьбы.
"Вот, — невольно приходило мне в голову, — несколько месяцев тому назад я ездила по той же дороге, к тем же бедным, в сопутствии Вареньки, одинокая, сиротливая, никому не нужная, несмотря на все мои достоинства, восхваляемые людьми. А теперь все изменилось… Я уже не прежняя одинокая Тася, проклинающая десятки раз в день свое безобразие. Точно в волшебной сказке, появился на пути моем давно всем моим существом ожидаемый прекрасный и добрый принц.
И этот "принц" любит меня; я это видела и по нежной ласке, льющейся мягким светом из его глаз. И в звуках его милого голоса было столько доброго участия, столько беспредельной готовности сделать меня счастливой! Как он мог полюбить меня, такую, как я есмь, я не могла уяснить себе, но тем не менее, он любил меня. Сергей часто говорил мне, что я моими душевными качествами напоминаю ему его мать, умершую, когда он был ребенком; говорил, что между нами есть много родственного; он даже иногда называл меня своей младшей сестричкой.
— Разве мы — не брат и сестра, породненные одною целью, Наташа? -говорил он, — разве великое искусство — не наша общая мать?
Да, да, он был прав, тысячу раз прав.
Что-то родственное, трогательное незаметно влилось в наши взаимные отношения.
И теперь, несясь стрелою в маленьких саночках по ровной дороге на самую дальнюю окраину Петербургской стороны, я вся была полна этим моим убеждением.
— Вам не холодно, Наташа? — наклонился он ко мне, как раз в ту минуту, когда моя голова была полна мыслью о нем.
— Нет, нет, благодарю вас! Мне так хорошо!
Сани остановились перед домом, где ютилась семья бедной больной вдовы чиновника, Осиповой, моей главной клиентки.
Около двух лет не вставала она с постели, прикованная к ней острыми припадками ревматизма. С нею жили двое малолетних мальчиков, ее сыновей, по седьмому и по восьмому году, и взрослая дочь, молодая, двадцатилетняя девушка.
Они все были дома, в маленькой комнатке, которую я нанимала для них. Молодая девушка только что вернулась от портнихи, куда ходила по моей же протекции учиться кройке и шитью. Мальчуганы тоже были налицо. И все это при моем внезапном появлении ринулось мне навстречу, радуясь и ликуя, говоря разом в одно время, ловя и целуя мои зазябшие руки.
Мне было очень неловко перед Сергеем за эту, как мне казалось, аффектированную встречу, а между тем где-то в самой глубине сердца затеплился огонек невольного тщеславия и удовлетворенной гордости.
"Смотри, — казалось, говорил мой внутренний голос скромно отошедшему в сторону Сергею, — ты видишь, эти люди любят и знают меня. Ты не ошибся во мне, они могут подтвердить тебе это. Я добра и милосердна, и ты можешь гордиться мною".
И тут же я краснела от стыда за мои, как мне казалось, безобразные мысли. Я пришла бы в ужас, если бы кто прочел их на моем лице!
"Да разве эта доброта и это милосердие являлись не вследствие того только что я — дурнушка? — скептически обуздывала я тут же мои тщеславные порывы. — Если бы я была хороша собою, уделяла ли бы я столько времени и денег этим беднякам? Разве не удовлетворяло меня сознание моего тщеславия, глупого тщеславия, быть милосердной, не будучи красивой, и этим хотя бы зарекомендовать себя в глазах людей? Разве не это же глупое тщеславие руководило моими добрыми порывами?"
Но, Боже мой, как удивились мои бедные люди, когда я сказала им о моей помолвке.
— Знаете, я — невеста, — шепнула я, точно стыдясь, почти на ухо больной, в то время как Сергей занялся мальчуганами.
Этого она никак не ожидала.
В первую минуту моего появление в обществе красивого и элегантного спутника она не спускала с него недоумевающих глаз.
Когда Осипова выслушала ошеломившую ее новость, я жадно впилась в ее глаза глазами, как бы боясь пропустить произведенное этим на нее впечатление. Мне казалось, что мое известие должно поразить ее. Слишком дурна и незначительна была я, чтобы обладать таким счастьем.
Но я ошиблась.
— Дай Бог! Дай Бог вам счастья, золотая наша княжна! — заговорила она, улыбаясь и плача в одно и то же время. — Молитва ваша услышана: послал вам Господь счастье! Заслужили вы его вполне, святая вы наша! Божий вы ангел! — заключила она, почти с восторгом глядя мне в лицо.
Подбежала и дочь ее, сероглазая девушка с бледным, истощенным лицом и обняла меня от всего сердца.
Сергей стоял тут же и смотрел на эту сцену очень внимательно и очень серьезно.
От Осиповых мы проехали к другим беднякам. И всюду меня встречали с тем же светлым радостным чувством.
На обратном пути мы долго молчали.
Уже около самого дома, выпуская меня из саней, мой жених проговорил, с особенною нежностью целуя мою руку:
— Так вот вы какая, Наташа! Ото всех и каждого я только и слышал о том, что вы — девушка редкой доброты… Сегодня я убедился в этом воочию. Вы ангел, Наташа, вы не от мира сего, я вам говорил это уже тысячу раз. И если бы вы знали, что с сегодняшнего дня вы стали для меня еще дороже, еще милее… Я вас люблю, люблю… Наташа, крепко люблю…
Через две недели мы венчались.
Я мало сознавала окружающее. Какой-то не то сон, не то туман окружал меня своей непроницаемой пеленою, застилая от меня весь остальной мир. Я двигалась и говорила, как заведенная машина. Безотчетно-покорно отдавалась я в распоряжение парикмахера, водрузившего на моей голове сложную фантастическую прическу. С такою же безотчетною покорностью, по настоянию tante Lise, в силу нашего русского обычая, протянула я ноги преклонившему передо мною колена моему шаферу Виве, с тем, чтобы он надел на меня белые венчальные туфельки со вложенными в них блестящими золотыми монетами. В том же тумане подчинялась я ловким и быстрым рукам неизбежной мадам Люси, заканчивающей последние штрихи на моем венчальном наряде, и, когда, наконец, мои невольные мучители выпустили меня на свободу, я вдоволь могла насмотреться на мою преобразившуюся особу. Белое платье, как это ни странно, скрадывало на сколько можно, мое безобразие, высокая и пышная прическа с красивыми ondulations[8] по обе стороны ровного, как ниточка, пробора и небрежно накинутые волны легкой, как дым, фаты, окруженной венком fleur d'orange'а[9], делали меня много лучше обыкновенного. По крайней мере, так находили Лили и Кити, помогавшие мне одеваться к венцу.
