Ему сделалось радостно и страшно. Казалось, те давние свидания с Леной прошли без него, что он еще никогда не волновался перед встречей с женщиной, что он не знает, как надо себя вести. Куда он идет? Поглядеть на окно, постучаться, сказать: "Не спите? Я мимо проходил..." Нет, не осмелится, побоится, что она поймет его именно так, как есть на самом деле. Разведенная двадцатисемилетняя женщина, она не из тех, кому легко выйти замуж в маленьком городе, но она, должно быть, из тех современных женщин, кто умеет чистоплотно устроить личную жизнь.
Лучше всего было бы повернуть назад, чтобы потом не стыдиться. Думая так, он шел по темному тротуару, плотно закрытому от света фонарей шевелящимися кронами.
Возле дома, в котором Полетаева снимала комнату, блеснул бампер: там стояли "Жигули" цвета "белая ночь". Никифоров услышал мужской голос. По номеру машины он догадался, что мужчина был главным агрономом совхоза "Калининский", парень лет двадцати пяти с грубоватым симпатичным лицом; его фамилии он не знал. "А ты надеялся на другое?" - спросил себя Никифоров и, глядя на мужчину и женщину, стоявших в тени, прошел мимо по освещенному тротуару возле ворот.
Он ждал, что Полетаева с ним поздоровается, так как невозможно не заметить человека в трех шагах от себя, но ему хотелось, чтобы она его не узнала. Его тень проплыла по забору, накрыла белые женские туфли и исчезла в большой тени деревьев. До конца квартала он прошагал, точно в оцепенении. Ему было стыдно за нее, за себя и хотелось скорее забыть этот вечер. Но чем сильнее хотелось забыть, тем яснее становилось ему, что у него нет личной жизни, а та, что составляла его семейную, отличалась от личной, как отличается электрический свет от дневного.
Дома еще не ложились. Женщины сидели на кухне, разговаривали о событиях, которые никогда не могли им наскучить. Когда Никифоров вошел, они замолчали, и он понял, что говорили о нем. Взглянув на унылое лицо Никифорова, теща добродушно-осуждающе (ему казалось, она нарочно разговаривает с ним этим неприятным тоном) посоветовала:
- Ты должен уделять жене больше внимания. Гляжу на вас - молодые люди, а такие кисляки. Свези ее в Москву, сходите в Большой театр, в кино... Можно в ресторан.
- В ресторане обхамят, - сказал Никифоров, зевая. - А в Большой билеты продают иностранцам. - Он потрогал чайник на плите, потом заглянул в заварной чайник, долил туда воды и стал пить из носика.
Лена взяла из сушильного шкафа чашку, поставила на стол.
- Ну и кончится тем, что ты потеряешь жену, - сказала Мария Макаровна.
- Мама! - окликнула Лена.
- А что "мама"? Это только он думает, что я ему враг. А я знаю, что зять у меня честный, умный, порядочный. Я всегда говорю, что думаю. Но вы все время какие-то одинаковые. Ну, пойдите погулять, что ли! Нельзя же так!..
- Спать пора, - сказал Никифоров. - Устал я. - И, посмотрев на Лену, спросил: - Или погуляем?
- Ты, правда, хочешь? - не поверила она.
- Ну, а что тут такого? - ответила за него Мария Макаровна. - Ты же не на службу его ведешь!
- Семья - это и есть род службы, - заметил Никифоров. - Идем, Лена.
В коридоре она остановилась перед зеркалом и тихо вздохнула:
- Я ведь знаю... Скоро ты меня разлюбишь.
Никифоров собрался было отшутиться, но почему-то шутить было неловко.
- Ты хорошая, - сказал он, взяв ее за плечо.
- Нет, некрасивая, толстая. Только такой, как ты, не заведет любовницу. Ты еще хоть капельку меня любишь?
Вышли во двор. Стояла полная луна, глаза у Лены блестели. Никифоров видел, что жена настроена на долгий разговор, и ему стало скучно. Светлела деревянная дорожка. Лена оступилась, взмахнула рукой и шагнула на грядку. Выбравшись, она села на скамейку, Никифоров не стал садиться, держал руки в карманах. Вверху потрескивали ветки дуба.
- У тебя неприятности? - спросила она.
- Нет, все нормально. А у тебя?
- Тоже нормально. Почему ты мою мать не любишь?
- Это у нее спроси, - сказал Никифоров. - А в общем, у нас нормальные отношения. Просто она привыкла на стройке мужиками командовать, а я не люблю, когда мной командуют.
- И еще война.
- Да, война, - согласился Никифоров. - Круглая сирота, медсестра, прораб - тяжеловато для женщины.
- У нас с тобой тоже, "в общем, нормальные отношения"? - спросила Лена. На мгновение ему почудилось, что она знает о Полетаевой; знает - не знает, но почувствовала, может быть, еще раньше, чем он случайно повернул к чужому дому.
- Нормальней не бывает. - Никифоров засмеялся в ответ на ее вызов. На объяснения не было сил, ему было страшно представить, как она расплачется, просидит полночи на кухне, где будет писать ему письмо, в котором скажет, что он свободен, может распоряжаться собой как угодно, что она не навязывается ему...
- Лена, я хочу с тобой посоветоваться, - сказал Никифоров. - У меня... Я тебя прошу не надевать эту драную кофту! - неожиданно произнес он. - Ты в ней старше на десять лет.
Он собирался рассказать о том, как Губочев пытался вывезти запчасти, но из-за этой старой кофтенки, которую он когда-то купил в Тольятти, рассказывать расхотелось.
- Ты меня упрекаешь? - обиделась она. - За что? Сколько ты зарабатываешь? Мы же все съедаем. А кофта не драная, а старая. И я привыкла носить вещи долго. Наоборот, ты радоваться должен.
- Значит, денег нам не хватает? - задумчиво произнес Никифоров. Видно, придется воровать.
- Глупости! Ты думаешь, что я жадная, много хочу, в кои веки вышли погулять, а я о деньгах?
Он вздохнул, сел на скамейку и запрокинул голову. Сквозь листья мерцали звезды. "Где-то там, должно быть, тоже сидят на скамеечке муж с женок, мелькнуло у Никифорова. - А если не там, то где-нибудь на соседней улице. Сидят, что-то выясняют. Всю жизнь будут выяснять и ничего не выяснят".
- Ничего, Лена, я не думаю, - сказал Никифоров. - Что мне думать? У нас есть на книжке сто сорок рублей, возьми их, купи себе что-нибудь красивое.
- Саша, разве я об этом?
- Знаю, что не об этом. - Он перестал смотреть вверх. - Но все равно. Он обнял ее, она подалась к нему, прижавшись головой к его подбородку.
- Все считают, что мы миллионеры, но только жадные, - улыбаясь в темноте, сказала Лена. - Сегодня у меня просили в долг тысячу. Смешно, правда? Я говорю: "Да откуда у нас такие деньги?" А по глазам вижу, она мне не верит, такие они у нее униженные, холодные, как будто знала, что я откажу и все равно просила. Теперь она никогда мне не простит. - Лена уже не улыбалась, продолжала говорить с легким удивлением: - Ее сперва жалко было, я рассказывала, сколько ты получаешь чистыми, без вычетов и взносов, сколько берешь на обеды, а мою зарплату она знает, мы за соседними столами сидим, сколько у меня, столько у нее... А все равно глаза тусклые, презирает и меня и себя. Знаешь, я отдала эти сто сорок рублей. Ничего, мы как-нибудь... Она наверняка думает, что... - Лена запнулась, - ты понимаешь?
- Что я жулик? - усмехнулся Никифоров.
- И доказывать бесполезно, так уж она устроена.
- А на меня сегодня один смотрел с такой тоскливой злобой, - сказал он. - Да еще санитарная врачиха закрыла столовую.
"Полетаева, - подумал Никифоров и отпустил плечо жены. - Нехорошо..." Ему действительно стало нехорошо, точно он сделал что-то, что нужно от всех скрывать и следить за своей речью, чтоб ненароком не проговориться.
- Это большая неприятность, что закрыли столовую?
Конечно, она почуяла, как он внутренне напрягся. Никифоров молчал, чтоб не мучить жену тревогой, которую он все равно бы обнаружил, о чем бы ни заговорил. Лена сказала:
- Вася у меня спрашивает: "Я хороший?" Я говорю: "Вася хороший". "А мама хорошая?" "Мама хорошая". Тогда он говорит: "Мы хорошие".
- Да, обобщает, - отозвался наконец Никифоров.
- А почему же закрыли столовую?
- Холодильники не работают. - Он махнул рукой, встал. - Пошли домой.
- Ну, пошли, - согласилась Лена. - А все-таки откуда у тебя синяк?
- Разнимал драку.
- Ой, тебе вечно достается! Ну, зачем ты полез в драку? Какой из тебя драчун?
- А в детстве я, знаешь, какой драчун был...
Утром Никифоров отвез сына в детский сад. Возле ворот двухэтажного с зеленой крышей особняка он остановился и вытащил Василия из машины. Обычно малыш сам бежал дальше, Никифоров провожал его взглядом до дверей и махал рукой. Но сегодня Василий надул губы, собираясь зареветь, и обнял отца.
- Папа, не уезжай! Я хочу с тобой!
- Василий, мне же надо на работу, - сказал Никифоров, беря сына на руки. - Пошли.
Никифоров оставил Василия в раздевалке младшей группы, и нянечка, еще совсем не старая женщина с приятным лицом, которой, как он знал, было принято дарить подарки, взяла мальчика за руку и дружелюбно произнесла:
- Отпустим папу?
Никифоров понуро вышел, слыша плач сына.
У ворот он встретил старшего следователя городской прокуратуры Михаила Викторовича Подмогильного с дочкой, рослой, костлявой девочкой в синем платье. Поздоровались и, справившись о делах друг друга, разошлись.
