картона, рассматриваю смешные, простодушные рисунки. Хотите настоящее добро? Посмотрите на кривые лучи жёлтого солнца, забавные квадраты-дома с треугольными крышами, прутики-травинки, нарисованные детской рукой.
У детей нет наших правил: где врать, а где молчать.
Но до поры до времени. Дети наблюдают за нами, копируют наше поведение, и однажды в них появляется гниль; она разрастается, ползёт по рукам и ногам, заполняет собой маленькие тела. Дети взрослеют, становятся хитрее и превращаются в монстров. Не гусеница становится бабочкой, а наоборот: бабочка бросает крылья и учится ползать по земле.
Это была десятилетняя девочка. Она звала меня тонким, еле слышным голосом.
Я покинул ограду маминой могилы, закрыл калитку, привязал её тряпкой, чтобы она не открывалась, и побрёл по тропинке из листьев. Мимо деревянных крестов и поднятых на дыбы камней, мимо железных памятников и мраморных, мимо стариков и молодых, недавних и старых захоронений, трагичных и не очень судеб.
Я разглядывал кроссовки. Влажная трава цеплялась за ноги, брюки промокли от неё до колен. Земля, железо и камни, индустриальный мегаполис для мёртвых. Потусторонний город со своими жилищами, дверями и проблемами. Только стучаться ни к кому не надо, заходи к любому. Все будут рады. Заходи, заходи, заходи, заходи. По-мо-ги-те!..
Я остановился. Прислушался. Колыханье листьев и дробь дождя. Дождь не может просить о помощи. Листья тоже.
– По-мо-ги-те! – тонкий детский голос. – По-мо-ги-те мне!..
Оглянулся вокруг.
– Кто здесь? – просипел я. – Кто здесь? – повторил громче и уверенней.
– По-мо-ги-те!..
– Ты кто?
Чуть ниже груди затрепетала паника. Ноги сами собой ускорили шаг. Но я не могу бежать от человека, который просит о помощи. А если это не человек? Чур меня.
Плюнул через левое плечо три раза и постучал по сосне.
– По-мо-ги-те!..
Я остановился, глубоко вдохнул и, стараясь говорить как можно спокойней, спросил:
– Ты где?
– Здесь, – сдавленный детский шёпот.
Ребёнок, это ребёнок, точно.
– Где здесь? – оглянулся по сторонам.
Долгая пауза. Моросящий дождь, вокруг – деревья, они смотрят на меня, хмурят брови-ветки, обступают со всех сторон, о чём-то шепчутся между собой. Обо мне. Слева, справа, спереди, сзади, на десять шагов вперёд и назад, везде, куда бы я ни обратил взор, – могилы. И голос. Тихий детский голос:
– Под землёй.
Под-зем-лёй. Эхо: ой-ой-ой. Из правого уха в левое: ой-ой-ой. Ой – в левое ухо, отскакивает и бьётся о правое.
Как в фильмах ужасов. Под-зем-лёй. Под землёй трупы. Они рвут на части живую плоть и глотают её. Они скалят зубы и тянут к тебе скрюченные пальцы.
Но я слышал о том, как люди впадали в летаргический сон, как их хоронили заживо. Когда вскрывали могилу Гоголя, обнаружили, что он лежит лицом вниз. Покойник вряд ли бы перевернулся со спины на живот. Жуткая смерть.
А что, если здесь такой же случай?
– Где ты?
– Здесь, – справа от меня.
Я обернулся. Ограда с зубьями, свежие цветы, венки, холмик земли, памятник, рамка, в ней – детское лицо. Девочка.
– Я здесь.
– Сейчас, сейчас.
Я полез через ограду. Стоп: перелезу, а копать как буду – руками? Два метра вглубь? Смешно. Хотя могила свежая – получится. Но сколько времени займёт? Бог его знает, сколько девочка находится под землёй и сколько она ещё выдержит находиться. Как она не задохнулась, и почему не умерла от шока? Бог ты мой, проснуться в гробу.
– Сейчас, девочка. Потерпи немного, – сказал настолько тихо, что, услышал меня только мой нос.
Срочно лопату. Где видел? Вроде, рядом с мамой. Там сегодня копали могилу и у ямы остались две штыковые и одна совковая лопаты.
Захоронение с голосом сделали только сегодня. Земля не успела осесть и уплотниться, поэтому я могу разрыть её и совковой лопатой. Ей удобней, и она загребает больше земли.
Бросился к могиле мамы. Остановился, оглянулся назад. Нельзя торопиться. Вдруг забуду обратную дорогу?
Быстрым шагом двинулся вперёд, стараясь запомнить свой путь. Надгробия из мрамора и мраморной крошки, железные, пышные и бедные, и деревья: сосны, берёзы, осины. Кривые исполины тянут ветки вверх.
Капли влаги прикасаются к лицу. Где ограда моей мамы? Чёрные и синие ограждения, большие и не очень, двойные захоронения для супругов.
Считаю шаги. Сорок пять, сорок шесть, семь, восемь… Где? Где? Где я видел эти лопаты?
Вот. Могила мамы, рядом двухметровая яма, накрытая жестью, и земляное возвышение с лопатами.
Схватил их. К лопатам прилипли сырые, неприятные на ощупь комья. Мёртвая вода разъедает землю и дерево.
Вода – граница между «тем» и «этим» светом, путь в загробное царство, место обитания душ и нечистой силы. В древности считали, что она держит связь с другим миром, и отправляли по ней еду и предметы покойным.
С представлениями о том, что душа человека после смерти погружается в воду, связана известная у славян система запретов использовать воду, которая была в доме в момент смерти кого-либо из домочадцев. При агонии умирающего белорусы выносили из дома и выливали всю воду, чтобы душа не задержалась в ней. Болгары называли такую воду «мёртвой», выливали из всех сосудов сразу после выноса покойника, чтобы никто не смог её выпить. Сербы выливали всю воду в том доме, мимо которого прошла похоронная процессия. Человек с ведром воды, встретив похороны на своём пути, выливал всю её на дорогу, чтобы душа покойника не погрузилась в неё.
Мёртвые голоса говорят со мной, и я помню каждое слово из каменных уст. Мёртвым незачем больше лгать. То время, когда ложь имела смысл, позади, а впереди ледяная вечность. Ад – не жаркое пекло, это пробирающий до гнилых костей холод.
Сначала я раскапывал могилу лопатой, погружался всё дальше и дальше, выкидывая землю наружу. Могила была свежей, и копалось легко. Памятник пришлось уронить и убрать в угол ограды. В какой-то момент я понял, что лопатой рыть не получится. Она упёрлась в крышку гроба и с громким стуком елозила по ней.
Отбросив лопату в сторону, стал руками отковыривать чёрную массу и кидать её наружу.
По моей спине хлестал плетью дождь, и холодный ветер пронизывал тело. Стемнело. Руки передо мной стали тенями, гроб тоже вытянулся в длинную тень.
Могильная вода лилась с неба. Кладбище будто погрузилось в океан и жило своей подводной жизнью под тёмной, густой толщей воды.
Мимо меня проплывали мертвецкие города, города-тени с тенями-колоннами, музеями и площадями, церквями и дорогами. Целый подводный мир-тень.
Пальцы карябали землю и распухшее дерево. Я зацепил ногтём камень в коме грязи и под выстрел боли сорвал ноготь. Кровь смешалась с землёй, слёзы хлынули из глаз. Боль сорвалась с цепи, пронеслась галопом от пальца к голове и разбилась вдребезги. Стиснув зубы, я зарычал. Тише, тише. Вдруг кто-нибудь придёт на мой крик? Например, сторож. И отправит меня в милицию, а потом – в психушку.
Кричать нельзя. Освобожу девочку, а потом поставлю всех перед фактом, что
