Через три дня после рождения дочери, 17 (29) сентября, Достоевский сообщил Майкову, что, всецело занятый пока повестью в «Зарю» (т. е. «Вечным мужем»), он все же «замыслил вещь в «Русский вестник». Она, — пишет автор, — «очень волнует меня, но боюсь усиленной работы».[64] Под задуманной «вещью» и следует понимать, по-видимому, роман о детстве героя-«атеиста», первое обращение к которому документируется записью № 1. Следующие приводимые далее упоминания о романе для «Русского вестника» в письмах относятся к декабрю.[65] Но еще раньше, 2 (14) ноября 1869 г., до окончания затянувшейся работы над «Вечным мужем», Достоевский заносит в рабочую тетрадь заметку, которая публикуется выше. Старое название («Атеизм») на этой стадии отброшено, другого еще не появилось. Отсюда условное обозначение заметки — «Подпольная идея для «Русского вестника». Обозначение это связывает замысел романа о детстве героя-«атеиста» с «Вечным мужем» и рядом других замыслов 1869 г., печатаемых в данном томе, где Достоевский возвращается к занимавшей его еще в 1860-х годах теме психологического «подполья», стремясь дать ряд новых вариаций типа озлобленного и внутренне раздвоенного героя-неудачника, мучающегося этой раздвоенностью.
О том, что в конце 1869 г. Достоевский предполагал дать в «Русский вестник» именно первую часть того обширного замысла, который в письмах конца 1868 — первой половины 1869 г. именовался «Атеизм», с полной очевидностью свидетельствуют декабрьские письма, «…через три дня сажусь за роман в «Русский вестник», — писал Достоевский А. Н. Майкову 7 (19) декабря. — И не думайте, что я блины пеку: как бы ни вышло скверно и гадко то, что я напишу, но мысль романа и работа его — все-таки мне-то, бедному, то есть автору, дороже всего на свете! Это не блин, а самая дорогая для меня идея и давнишняя. Разумеется, испакощу, но что же делать!» А в письме к С. А. Ивановой от 14 (26) декабря 1869 г., сообщая, что, занятый работой над «Вечным мужем», не смог, как предполагал, написать и выслать редакции «Русского вестника» для январской книжки 1870 г. начало обещанного романа, и выражая надежду выполнить это обязательство к февралю, Достоевский говорил: «Я думаю, в «Русском вестнике» рассердятся на меня за это и будут отчасти правы. Но что же мне было делать? Я не знал, что так обернется, а написанную в «Зарю» повесть не мог переслать в «Русский вестник»; я ему назначаю нечто поважнее. Это — роман, которого первый отдел только будет напечатан в «Русском вестнике». Весь он кончится разве через 5 лет и разобьется на три, отдельные друг от друга, повести. Этот роман — все упование мое и вся надежда моей жизни — не в денежном одном отношении. Это главная идея моя, которая только теперь в последние два года во мне высказалась. Но чтоб писать— не надо бы спешить. Не хочу портить. Эта идея — все, для чего я жил. Между тем, с другой стороны, чтоб писать этот роман — мне надо бы быть в России. Например, вторая половина моей первой повести происходит в монастыре. Мне надобно не только видеть (видел много), но и пожить в монастыре. Тяжело мне поэтому за границей, невозможно не вернуться».
Из цитированных писем видно, что, отказавшись от первоначального намерения отложить осуществление своей «главной» идеи (т. е. обширного романа, в более ранних письмах носившего название «Атеизм») на два года, Достоевский, вынужденный к этому изменившимися обстоятельствами (важнейшими из которых были невозможность из-за материальных затруднений вернуться весной в Россию и необходимость погасить долг в «Русский вестник»), решил теперь же приступить к написанию произведения, соответствующего «первому отделу» его замысла и посвященного детским годам героя, отдав это произведение в «Русский вестник». Так выясняется единство «Атеизма», планов, обозначенных нами № 1 и 2, и ряда последующих этапов развития того же замысла, получившего вскоре другое название— «Житие великого грешника».
Следующим звеном в развитии интересующей нас авторской идеи и является начало подробного плана «Жития Великого грешника» (№ 3). Оно набросано в рабочей тетради Достоевского, в основной своей части занятой подготовительными материалами к роману «Бесы» и относящейся к декабрю 1869-маю 1870 г. Большинство записей в ней датировано автором. Первая из них — от 8 (20) декабря 1869 г. — сразу дает новое название «Житие Великого грешника». Последующие заметки датированы 1, 2 и 12 (24) января 1870 г. К ним примыкает ряд дальнейших записей, первая из которых имеет авторскую дату 27 января. Указания на то, какому стилю, старому или новому, соответствуют даты 1, 2 и 27 января, в автографе отсутствуют. Но, по-видимому, они проставлены по новому стилю и их следует соответственно интерпретировать как 20 декабря (1 января), 21 декабря (2 января) 1869 г. и 15 (27) января 1870 г.
На с. 14 автографа есть запись с перечнем дат: «27 января, 10 февраля; 15 (февраля), 22 февр<аля>, 22 февраля начать высылать». По-видимому, она отражает очень недолгую уверенность Достоевского в том, что работа над «Житием» пойдет быстро и уже 10 (22) февраля он сможет отправить какую-то часть рукописи в редакцию «Русского вестника».
Несмотря на очевидную преемственность между замыслом «Атеизма», изложенным Достоевским в цитированных письмах к А. Н. Майкову от 11 (23) декабря 1868 г. и к С. А. Ивановой от 25 января (6 февраля) 1869 г., и планом «Жития Великого грешника», сложившимся к январю 1870 г., между ними есть и существенное различие. Перед нами не один, а скорее два замысла, связанных друг с другом, но в то же время и во многом несходных.
Как уже говорилось выше, замысел «Атеизма» сформировался во время работы над последней частью «Идиота». И как нетрудно видеть из обоих названных писем, замысел возник как непосредственное продолжение той дискуссии о русском человеке и его метаниях, об атеизме и католицизме, которая вспыхивает в главе VII четвертой части романа.
«…католичество римское, — восклицает здесь князь в ответ на возражение одного из гостей, собравшихся у Епанчиных, — даже хуже самого атеизма, таково мое мнение! <…> Атеизм только проповедует нуль, а католицизм идет дальше: он искаженного Христа проповедует, им же оболганного и поруганного, Христа противоположного! Он антихриста проповедует, клянусь вам, уверяю вас! <…> Папа захватил землю, земной престол и взял меч; с тех пор все так и идет, только к мечу прибавили ложь, пронырство, обман, фанатизм, суеверие, злодейство, играли самыми святыми, правдивыми, простодушными, пламенными чувствами народа, все, все променяли за деньги, за низкую земную власть. И это не учение антихристово?! Как же было не выйти от них атеизму?» (см.: Наст. изд. Т. 6. С. 543–544).
Далее Мышкин заявляет: «Вы вот дивитесь на Павлищева, вы все приписываете его сумасшествию или доброте, но это не так! И не нас одних, а всю Европу дивит в таких случаях русская страстность наша: у нас коль в католичество перейдет, то уж непременно иезуитом станет, да еще из самых подземных; коль атеистом станет, то непременно начнет требовать искоренения веры в бога насилием, то есть, стало быть, и мечом! <…> Не из одного ведь тщеславия, не все ведь от одних скверных, тщеславных чувств происходят русские атеисты и русские иезуиты, а и из боли духовной, из жажды духовной, из тоски по высшему делу, по крепкому берегу, по родине, в которую веровать перестали, потому что никогда ее и не знали! Атеистом же так легко сделаться русскому человеку, легче чем всем остальным во всем мире! И наши не просто становятся атеистами, а непременно уверуют в атеизм, как бы в новую веру, никак и не замечая, что уверовали в нуль. Такова наша жажда! <…> Ведь подумать только, что у нас образованнейшие люди в хлыстовщину даже пускались…» (там же. С. 545–546).
В этих словах намечена основная проблематика «Атеизма» на той первой ступени развития замысла, который отражен в письмах к Майкову и Ивановой от конца 1868-начала 1869 г. В центре их — тип охарактеризованного Мышкиным русского «атеиста», «шныряющего» по России и Европе, томимого духовным голодом и колеблющегося между неуемным отрицанием и столь же горячей жаждой веры. В качестве главного его идейного антагониста воображение автора в это время рисует образ непоколебимо твердого в своем фанатизме, готового насаждать веру огнем и мечом католического священника-иезуита, представителя того западного догматического христианства, которое, по словам Мышкина, «хуже самого атеизма» и проповедует «оболганного и поруганного» Христа.
Иное мы видим в планах «Жития Великого грешника». Здесь уже нет «поляка» — «иезуита, пропагатора», к которому герой «попадается на крючок», как нет и фанатического «энтузиаста-священника», близкого по умонастроению к основателям иезуитского ордена. Оставлено первоначальное намерение изобразить героя уже на первых страницах романа человеком «в летах» и начать рассказ о нем с момента духовного кризиса, в результате которого он «вдруг» «теряет веру в бога». Вместо этого автор решил начать повествование о Великом грешнике с детства и последовательно изобразить в цикле связанных между собой романов всю историю его духовного развития от рождения до смерти. Ее стержень — постоянно углубляющаяся, принимающая на каждом новом этапе жизни героя новые формы борьба добра и зла, веры и безверия в его душе. Различные внешние влияния, люди, с которыми сталкивается Великий грешник, снова и снова обостряют эту борьбу. В результате каждый новый фазис его жизни, по замыслу автора, приводит героя к новому «падению», но в то же время приближается и к диалектически связанному с этими «падениями» конечному духовному возрождению.
