- Покайтесь, - повторил за ним и Егор Егорыч, - и мы вместе подумаем, как поправить учиненную вами беду!
Из этих намеков мужа и Егора Егорыча Миропа Дмитриевна хорошо поняла, что она поймана с поличным, и ею овладело вовсе не раскаяние, которое ей предлагали, а злость несказуемая и неописуемая на своего супруга; в ее голове быстро промелькнули не мысли, нет, а скорее ощущение мыслей: "Этот дурак, то есть Аггей Никитич, говорит, что любит меня, а между тем разблаговещивает всем, что я что-то такое не по его сделала, тогда как я сделала это для его же, дурака, пользы, чтобы придать ему вес перед его подчиненными!" Повторяемый столь часто в мыслях эпитет мужу: дурак и дурак свидетельствовал, что Миропа Дмитриевна окончательно убедилась в недальности Аггея Никитича, но, как бы там ни было, по чувству самосохранения она прежде всего хотела вывернуться из того, что ставят ей в обвинение.
- Я очень бы готова была покаяться перед вами, если бы знала, в чем вы меня укоряете, - отнеслась она, не обращая внимания на мужа, исключительно к Егору Егорычу.
- Вас обвиняют в том, что перед тем, как ваш муж поехал ревизовать почтмейстеров, вы через почтальонов всем им объявили, что это едет их начальник, к которому они должны являться с приношениями!.. Что это такое?.. Назовите мне ваш поступок и научите меня, как мне именовать его? - кричал Егор Егорыч.
- Да, пусть она сама наименует свои деянья и окажет, чего она достойна за них! - кричал и Аггей Никитич.
Хорошо, что Миропа Дмитриевна была не из таких дам, чтобы ее можно было очень запугать, а потому, как ни дерзко отнеслись к ней этот крикун Егор Егорыч, а также и дурак супруг ее, она не потерялась окончательно и успела придумать довольно благовидное объяснение своей проделки.
- Теперь я понимаю! - заговорила она, почти смеясь. - Это точно, что я раз одному почтальону, хоть тут стояли и другие почтальоны, сказала, что Аггей Никитич - начальник всех почтмейстеров, и пускай они его примут с уважением!
- Но вы и этого не должны были делать! - крикнул на нее Егор Егорыч. Женщины рождены не для того, чтобы распоряжаться в служебных делах мужа, а чтобы не огорчать мужей, возбуждать в них благородные чувства по общественной деятельности, утешать и успокоивать мужа в случае несправедливых невзгод!
- А разве я не делала того? - сказала кротким голосом Миропа Дмитриевна. - Не делала это я?.. Признайся! - обратилась она уже к мужу, но тот, однако, ей на это ничего не ответил.
- Видит бог, - продолжала Миропа Дмитриевна, - я всего только раз и провинилась или, лучше, не сообразила хорошенько по своей торопливости!
- Вы вот поторопились и не сообразили, а муж ваш должен из-за этого оставить службу!
Тут уж Миропа Дмитриевна серьезно и сильно испугалась.
- Разве ты хочешь оставить службу? - спросила она трепетным голосом.
- Непременно! - отвечал Аггей Никитич.
- Но ты после этого с ума сошел! - проговорила Миропа Дмитриевна, едва сдерживая себя.
- Это не сумасшествие, а тонкое чувство чести! - подхватил за Аггея Никитича Егор Егорыч. - Ему стыдно теперь встретиться со своими подчиненными, которые все-таки могут подозревать его!
- Но тогда нам будет нечем жить!.. Егор Егорыч, сжальтесь вы над нами! - обратилась Миропа Дмитриевна уже со слезами на глазах к Егору Егорычу.
- Я ему найду другое место, - его исправником сделают! - отвечал Марфин.
Миропа Дмитриевна еще более испугалась.
- Но это место, - осмелилась она заметить, - гораздо ниже того, которое Аггей Никитич теперь занимает.
- Не ваше дело разбирать, какие места выше или ниже! - опять остановил ее резко Егор Егорыч. - На всяком маленьком месте можно стоять высоко, служа честно и бескорыстно!
"Хорошо тебе, старому черту, рассуждать о бескорыстии, когда у тебя с лишком тысяча душ!" - подумала она, но вслух ничего не произнесла, а, напротив, до поры до времени постаралась как можно дальше спрятать в душе своей волновавшие ее чувствования.
Егор же Егорыч, в свою очередь, тоже опасаясь, чтобы не очень уж расстроить Миропу Дмитриевну, не стал более продолжать и, позвонив, приказал вошедшему Антипу Ильичу пригласить в гостиную Сусанну Николаевну, которая, придя и заметив, что Миропа Дмитриевна была какая-то растерянная, подсела к ней и начала расспрашивать, как той нравится после Москвы жизнь в губернском городе.
- Ах, очень, очень! - отвечала Миропа Дмитриевна. - Тем больше, что последнее время я чрезвычайно сошлась с тамошним обществом, и очень жаль будет мне, если нам куда-нибудь придется уехать.
Вслед за Сусанной Николаевной вскоре появились доктор и gnadige Frau, и устроилась партия в вист, в которой Миропа Дмитриевна тоже приняла участие. Играли она, Сверстовы и Сусанна Николаевна, которая до такой степени ошибалась в ходах, что все ее партнеры, несмотря на глубокое к ней уважение, беспрестанно выговаривали ей.
Егор Егорыч, сидевший близко к Аггею Никитичу, наклонился к нему и, показывая глазами на Миропу Дмитриевну, шепнул:
- Кажется, ничего, обошлось, слава богу, хорошо!
Аггей Никитич, бывший, как темная ночь, отрицательно мотнул головой.
- Маска, притворство! - сказал он тихо.
- Во всяком случае, вы скажите ей, что я говорил не из зла на нее, а скорей из любви, и пусть бы она не сердилась.
- Этим ее не урезонишь, она сердита теперь на всех, а всего больше на меня! - проговорил Аггей Никитич.
Такого рода предположение его, кажется, подтвердилось вполне. По деревенским обычаям, обоим супругам была отведена общая спальня, в которую войдя после ужина, они хоть и затворились, но комнатная прислуга кузьмищевская, долго еще продолжавшая ходить мимо этой комнаты, очень хорошо слышала, что супруги бранились, или, точнее сказать, Миропа Дмитриевна принялась ругать мужа на все корки и при этом, к удивлению молодых горничных, произнесла такие слова, что хоть бы в пору и мужику, а Аггей Никитич на ее брань мычал только или произносил глухим голосом:
- Да полно, перестань, ведь ты в чужом доме!
Но Миропа Дмитриевна не переставала, и видимо, что она утратила всякую власть над собою.
В результате столь приятно проведенной ночи Аггей Никитич совсем какой-то бронзовый вошел к Егору Егорычу поутру, едва лишь тот поднялся, и объявил ему, что он должен уехать.
- Что же, плохо? - спросил Егор Егорыч.
- Ничего особенного, только настаивает, чтобы я остался губернским почтмейстером, но только это attendez,[174] madame, и я вас об одном, благодетель мой, умоляю: приехать на баллотировку и спасти меня, несчастного!
- Буду, буду! - затараторил Егор Егорыч, но сейчас же и смолк, потому что в это время к нему вошли Сусанна Николаевна и Миропа Дмитриевна.
Последняя тоже имела довольно желтоватый цвет лица.
- Я пришла к вам проститься! - сказала она Егору Егорычу. - И попросить у вас прощения во всем и во всем!
- Во всем и во всем вас прощаю! - ответил ей тот и поцеловал у нее руку.
Супруги скоро уехали; в дороге между ними ссора продолжалась до такой степени сильно и такими голосами, что везшие их ямщики и стоявший на запятках почтальон по временам ожидали, что господа начнут драться, и все больше барыня, которая так и наскакивала на барина.
Дворянские выборы в нынешний год имели более торжественный характер, чем это бывало прежде. Произошло это оттого, что был окончательно устроен и отделан новый дом дворянского собрания. Губернский предводитель, заведовавший постройкой совместно с архитектором, употреблял все усилия сделать залу собрания похожею на залу Всероссийского московского дворянского собрания. Конечно, это осталось только попыткой и ограничивалось тем, что наверху залы были устроены весьма удобные хоры, поддерживаемые довольно красивыми колоннами; все стены были сделаны под мрамор; но для губернии, казалось бы, достаточно этого, однако нашлись злые языки, которые стали многое во вновь отстроенном доме осуждать, осмеивать, и первые в этом случае восстали дамы, особенно те, у которых были взрослые дочери, они в ужас пришли от ажурной лестницы, которая вела в залу.
- Но как же мы, женщины, будем ходить по этой лестнице? - восклицали они. - Там, вероятно, под ней будут стоять лакеи!
Когда об этом дошло до губернского предводителя, то он поспешил объехать всех этих дам и объявил, что лакеям не позволят находиться под лестницей и, кроме того, по всей лестнице будет постлан ковер. Дамы успокоились, но тогда некоторые из мужчин, по преимуществу поклонники Бахуса, стали вопиять насчет буфета:
- Черт знает что такое, - говорили они, - буфет меньше курятника!.. Где ж нам сидеть?.. Не в танцевальной же зале торчать за спинами наших супруг?.. Будет уж, налюбовались этим и дома!
По поводу дамской уборной было даже сочинено кем-то четверостишие. Дело в том, что на потолке этой уборной была довольно искусно нарисована Венера, рассыпающая цветы, которые как бы должны были упасть с потолка на поправляющих свой туалет дам и тем их еще более украсить, - мысль сама по себе прекрасная, но на беду в уборной повесили для освещения люстру, крючок которой пришелся на средине живота Венеры, вследствие чего сказанное стихотворение гласило: "Губернский предводитель глуп, ввинтил Венере люстру в пуп". Приличие не дозволяет мне докончить остальных двух стихов. Но как бы то ни было, несмотря на такого рода недоумения и несправедливые насмешки, труды губернского предводителя были оценены, потому что, когда он, собрав в новый дом приехавших на баллотировку дворян, ввел их разом в танцевальную залу, то почти все выразили восторг и стали, подходя поодиночке, благодарить его: подавать адресы, а тем более одобрительно хлопать, тогда еще было не принято. В ответ на изъявленную благодарность губернский предводитель, подняв голову, произнес:
