Но жизнь Лидии в доме Авакумовых сложилась не совсем так, как она ожидала. Еще до помолвки бабушка сказала Лидии, что Алексей ей не пара: «Что мы ему, петербуржцу, богачу с несколькими миллионами?», — на что Лидия ответила: «Да разве я, бабушка, не стою миллиона?» Прошло немного времени, и Лидия могла убедиться, насколько опрометчивой была ее шутка; честная и чистая жизнь, о которой она мечтала до замужества, и авакумовские миллионы просто несовместимы, ибо за этим богатством — бесчестные проделки и преступная жестокость его обладателя. И, может быть, самым неожиданным для нее открытием было то, что ее любимый муж знал, как действовал его отец, знал и сам был готов последовать его примеру. Любящая и любимая жена Лидия поняла, что она не только пленница этого царства хищников, но и соучастница — хоть и невольная, хоть и косвенная — всего, что творят эти хищники. Ее слабая попытка вырваться из плена кончается ничем, карасям, то есть жертвам, она сочувствует, но разделить их участь не в силах.
Но отношения Лидии и Алексея — при всей их фабульной «закругленности» — образуют лишь второй план драматического действия, ведь Лидия многого просто не знала, а о самом страшном и жестоком даже и не догадывалась; Алексей еще не успел «развернуться», его самостоятельное хозяйничанье еще впереди, за границами сюжета. Главной пружиной драматического действия пьесы, смысловым ее центром являются взаимоотношения двух персонажей: миллионера Николая Антоновича Авакумова и его главного приказчика Потапа Потаповича Чабанова. Эти взаимоотношения начались в свое время грабежом — Авакумов ограбил брата Потапа Потаповича — и завершаются грабежом: Потап Потапович Чабанов на глазах умирающего патрона, не обращая внимания на его усовещивания, взял и присвоил сто тысяч наличными, чтобы уж самому стать хозяином. Сама по себе эта ситуация не новая: в сущности, почти так же сложились, например, отношения между Самсоном Силычем Большовым и его приказчиком Лазарем Елизарычем Подхалюзиным в пьесе А. Н. Островского «Свои люди — сочтемся».
Впрочем, такого рода параллелей много и в русской и в мировой литературе. Жажда обогащения во что бы то ни стало почти всегда ведет к хищничеству, а хищники, если их интересы и вожделения сталкиваются, не щадят друг друга; средства и приемы взаимного ограбления могли быть самыми разнообразными, а «видовая» сущность хищничества оставалась неизменной. Но хищники хорошо знают, что любое богатство, в том числе и то, которое вырвано из рук сплоховавшего соперника, имеет одно и то же происхождение: оно награблено у тех, кто не принадлежит к касте хищников, у тех, кто работает ради куска хлеба. Там-то и раскидывают они свои сети, чутко улавливая появление новых возможностей захвата и грабежа.
Русский буржуй дореформенной эпохи — такой, каким он запечатлелся в ранних пьесах того же А. Н. Островского, — при любом богатстве в глазах всего общества и даже по своей собственной самооценке был еще алтынник, аршинник, орудовавший где-то в средних этажах социальной иерархии; для него и квартальный, Держиморда какой-нибудь, и то уже был важный начальник, а, допустим, о министрах, не говоря уж о царе, он думал как о небожителях. После отмены крепостного права на первый план стала выдвигаться новая разновидность хищника. Это уже были воротилы, предприниматели, финансисты, которые вели свои дела с самим правительством. Среди них особенно выделялись крупные железнодорожные подрядчики или, как их называли в те годы, концессионеры.
В крепостную эпоху строительство железных дорог осуществлялось непосредственно правительственными органами, то есть было отдано на произвол бюрократической камарильи. Под эгидой чиновников, управлявших строительством, развертывались тогда такие вакханалии казнокрадства, что даже при нищенской оплате рабочей силы каждая верста железной дороги обходилась государству в несколько раз дороже реальной стоимости. Учитывая этот печальный опыт, правительство Александра II решило привлечь к строительству дорог частную инициативу; подрядчики представляли правительству смету расходов по строительству и в случае ее утверждения царем получали подряд (концессию) на производство всех работ, а вслед за тем и соответствующие льготные кредиты из казны. При этих порядках размер наживы определялся «качествами» сметы: в большинстве случаев удавалось добиться утверждения таких цен за строительство, которые превышали реальную его стоимость в два-три раза. Таким образом концессионеры одним махом присваивали миллионные куши. Правда, дутые сметы могли быть доведены до утверждения лишь в том случае, если у подрядчика находились влиятельные — и, конечно, небескорыстные! — ходатаи и покровители.
Станюкович одним из первых в русской литературе воспроизвел эту новейшую по тем временам механику ограбления народа. Николай Антонович Авакумов — концессионер, и обладателем миллионов он стал только благодаря концессиям; в пьесе очень точно и подробно показано, как Авакумов поддерживает связь с теми высшими сферами, где решаются судьбы смет и концессий: князю Липецкому 10000 — «взаймы» без отдачи, «его сиятельство отощали…»; красавице баронессе Шперлинг, имеющей успех, а стало быть и влияние в столичном свете — 6000 тоже «взаймы» и тоже, разумеется, без отдачи; для чиновников, принимающих наспех и кое-как построенную дорогу, — обильное пиршество и — соответственно чину и влиянию — «подарки». Легко понять, почему верховная власть запретила пьесу для представления на сцене. Только через десять лет удалось добиться отмены этого запрета. Правда, в тогдашнем театральном репертуаре комедия не удержалась, и скорее всего потому, что характеры двух по ее сюжету главных героев — Лидии и Алексея — получились схематичными, иллюстративными. Но для понимания всей дальнейшей литературной деятельности Станюковича комедия имеет важное значение; в ней достаточно четко определился круг тем, к которым он затем возвращался вплоть до последних дней своей жизни. Тут прежде всего следует указать на тему буржуазного хищничества. Подобно своим великим современникам — Некрасову и Щедрину, — Станюкович был убежден, что новейшие буржуа-предприниматели в общественно-политической жизни России играют не менее реакционную роль, чем крепостники-помещики или бюрократическая каста, что эти новые господа так же, как и прежние, непримиримо противостоят традициям освободительного движения шестидесятых годов. Это противостояние в пьесе тоже намечено: в Обжигалов (так называется город, где происходит действие пьесы) приехал некто Черепнин, последователь освободительных идей шестидесятых годов, чтобы помочь местным рабочим взыскать обманом удержанные Авакумовым тридцать тысяч рублей; деньги он, конечно, не отхлопотал, а самого его по просьбе Авакумова-сына выслали из города в сопровождении «голубого солдатика», то есть жандарма. Станюкович уже и тогда понимал, что это противостояние является одним из наиболее существенных моментов всей общественной борьбы в России тех лет. Его первый роман — «Без исхода» — и является попыткой осмысления этого момента.
6
По своему общему строю этот роман близок к тому типу романа, который в русской литературе утвержден И. С. Тургеневым; одна из особенностей таких романов состоит в том, что в центре всех событий находится интеллигентный, благородный герой, и по отношениям к нему, в соотношении с ним так или иначе освещаются и характеризуются остальные персонажи. В духе этой традиции сюжетным стержнем романа «Без исхода» является биография главного его героя — Глеба Черемисова, а биографии некоторых других персонажей даются фрагментарно — иногда только ради связанности и «закругленности» повествования. Отношением Черемисова к другим персонажам и их реакцией на его суждения, на его поведение, на его деятельность образуется почти вся совокупность действия романа.
Он был сын мелкого провинциального чиновника; ценою крайних лишений мать дала ему возможность закончить гимназию, после чего он уже на собственный страх и риск отправился в Петербург — в университет. «Черемисов усиленно работал, считался надеждой профессоров и в кругу товарищей пользовался репутацией дельного математика». Но карьера ученого его не привлекала, он ставил тогда перед собою иные цели. Пребывание в университете совпадало с периодом наивысшего подъема освободительного движения шестидесятых годов. «То было время надежд и порываний, — рассказывает писатель, — жилось полней, ждалось веселей. Утром лекции, затем хождение на урок, вечера за работой или в кругу рьяной молодежи за спорами, за решениями всевозможных вопросов… И улыбнулся теперь Глеб, вспоминая эти решения. Часто в них было много юношеского, невыработанного, но все это было честно, искренно. Тогда не было (как теперь) жарких бесед об окладах, начиная с тысячи. Время было не то. Оклады отходили на задний план, а впереди было бескорыстное стремление служить всему честному, хорошему…».
