несколько миллиметров, но выше, и это его неприятно задело. Она начала намазывать ваксой первую туфлю, и тут зазвонил телефон. Ему вдруг захотелось, чтобы позвонивший, кто бы он ни был, услышал новый женский голос в его доме, и он сказал ей: «Возьми трубку, может, это тебя». Она послушно взяла трубку, стиснув ее обеими руками, словно боялась, что та вырвется, и стала в профиль, снова напомнив ему вопросительный знак. Это снова звонил Ури — она слушала и время от времени что-то отвечала очень тихим голосом. Молхо немного подождал, потом принялся раздраженно драить обе пары обуви, попутно пытаясь оценить, сколько же лет может быть ее стоптанным, без подошвы, туфлям. «Нет, ей все-таки придется покрасить волосы, — сердито думал он. — А заодно сбрить этот пух на ногах. А также срочно купить новые туфли. И немного привести в порядок лицо. А если она принципиально откажется все это сделать, придется ее заставить, прежде чем соглашаться на всю эту авантюру. Пусть выбирает между своими принципами и мной». И, увидев, что их разговор затягивается, угрюмо убрал все с балкона, поставил ее туфли рядом с нею, надел свои и увидел, что теперь они с ней практически одинакового роста. Он ждал рядом, на случай, если Ури захочет поговорить с ним тоже. Но она положила трубку, сказав только: «Ури передает тебе горячий привет», — и с выражением благодарности надела свои туфли.14
«Нет, нельзя ей больше потакать!» Молхо немного сердился на себя, что не заставил ее почистить свои туфли, но, с другой стороны, его утешало, что Ури снова звонил ей и интересовался, как идут дела. Это означало, что он не просто отправил ее с ним и умыл руки, а, следовательно, в случае чего Молхо сможет в любой момент с чистой совестью вернуть ее обратно. Он уже распланировал их предстоящий день и теперь решил посвятить ее в свои планы. Утром она будет сопровождать его в некоторых делах и покупках в центре города, тем более что в данном случае он как раз нуждается в ее совете. Потом они поднимутся на вершину Кармеля, к университету, потому что он был уверен, что она там никогда не бывала, ну, и конечно, перекусят где-нибудь по дороге. А затем немного отдохнут и спустятся к морю, а вечером, если она не возражает, они пойдут на концерт, это будет в особом месте, в Акко, в рыцарском зале, где она тоже наверняка никогда не бывала, — летом там дают концерты старинной камерной музыки. «Старинная музыка?» — спросила она с некоторой опаской, и он разыскал и принес ей программку. Она нехотя полистала ее, но билеты были уже куплены, по дорогой цене, он ни за что не хотел потерять эти деньги, а продать их будет невозможно, потому что на этих концертах зал всегда полупуст. Он улыбнулся про себя, вспомнив, как увлекалась этими концертами его жена, в то время как ему самому эта музыка всегда казалась несколько примитивной и монотонной, этакое культурное наказание, хотя к концу концерта — то ли из сознания близящегося избавления, то ли потому, что звуки все же успевали глубоко проникнуть в его душу, — он иногда чувствовал себя в приподнятом настроении или ощущал праздничный торжественный покой.
«Зато завтра мы, может быть, пойдем в кино, если захочешь», — добавил он, тепло, по-семейному ей улыбнувшись, и она благодарно улыбнулась ему в ответ: «Замечательно». — «А может, снова спустимся к морю». — «Да, — кивнула она серебристой головой. — К морю это всегда хорошо. Мы уже много лет не были на море». — «А ты захватила с собой купальник?» — спросил он, прекрасно зная, что в ее чемодане купальника не было. «Нет. Я не думала, что мы будем купаться». — «Но почему бы нет? — спросил он. — Кто тебя здесь увидит?» Она смутилась, вся сжавшись от его неожиданного напора. «Может, отложим купание до следующего раза», — предложила она, покраснев. Ему захотелось сказать: а будет ли он, тот «следующий раз», но он тут же прикусил язык — в конце концов, я же все-таки был в нее влюблен когда-то, и, если мы побудем вместе еще денек-другой, я, глядишь, даже вспомню почему.
Напрасно он надеялся, что для выхода в город она сменит свое платье на что-нибудь более живое и веселое — она явно думала иначе, потому что осталась в том же выцветшем сарафане, и они отправились в центр, припарковались возле концертного зала и оттуда пошли в тот небольшой оптический магазин, хозяева которого были соседями Молхо по филармонии. Молхо усадили на стул вроде парикмахерского, Яара села напротив, и на него обрушился поток оправ без линз — в нем надлежало отыскать наиболее подходящую для тех бифокальных очков, которые он собирался заказать, потому что в последнее время его прежде безупречное зрение слегка ухудшилось и теперь он хуже видел на большом расстоянии, да и вблизи тоже нуждался в очках. Хозяин-оптик, хорошо помнивший покойную жену Молхо по их частым встречам в филармонии, с любопытством рассматривал Яару — выцветшее платье, туфли с подвернутыми белыми носками, седые волосы, обручальное кольцо, — явно пытаясь понять, кем она приходится Молхо, и то и дело галантно обращался к ней, спрашивая ее мнения, как будто только от ее слова зависело, какую оправу они выберут, — и она, затягиваясь очередной сигаретой, всякий раз долго искала нужные слова и явно ощутила облегчение, когда подходящая оправа наконец была найдена — причудливое сооружение из тонкой позолоченной проволоки, сразу же получившее всеобщее одобрение. Молхо уплатил аванс.
Оттуда они медленно пошли по шумной, расплавленной жарой улице, и тут он заметил, что она еле поспевает за ним, тяжело волоча ноги, — в молодости эта ее вялая походка, возможно, могла казаться кавалерам некой привлекательной особенностью, но у него сейчас вызвала только глухое раздражение. Он вдруг без всякого предупреждения свернул ко входу в знакомое ему жилое здание, поднялся с ней прямиком на второй этаж и вошел, все еще не говоря ни слова, в квартиру, превращенную в магазин, где в приятной полутьме пожилые белотелые дамы примеряли яркие купальные костюмы в кабинках с не задернутыми до конца занавесками. Подошла продавщица, и он посмотрел на свою спутницу, которая только сейчас поняла его намерения, густо зарделась, шагнула назад и вся напряглась. «Нет! — умоляюще обратилась она к нему, взволнованная, впервые назвав его по имени. — Нет, нет, это невозможно!» — «Не бойся, я уплачу, — прошептал он, — зато
